* ПРИКАРПАТСЬКИЙ ІНСТИТУТ ЕТНОСОЦІАЛЬНИХ ДОСЛІДЖЕНЬ ТА СТРАТЕГІЧНОГО АНАЛІЗУ НАРАТИВНИХ СИСТЕМ
Среди многих граней творчества митрополита Сурожского Антония – а под творчеством я понимаю не только его проповеднические труды, но и само созидание церковной жизни – ярко выделяется его способность объединять людей в подлинную общину. В наших условиях сегодня многими сознаётся необходимость того, чтобы приходская жизнь становилась жизнью общинной. Но в реальности мы сталкиваемся с тем, что в наших храмах «просто прихожане» к общине не готовы. Не считаться с приходским устройством нельзя – ведь не выгонишь из церкви просто «ходящего в неё» живущего в соседнем доме человека. Но и общины нужны. И вот в некоторых храмах (и их не так уж и мало) пастырскими усилиями и желаниями прихожан общины начинают созидаться. Результат, однако, редко бывает удовлетворительным; всё как-то не ладится… Разобраться с данной, очень актуальной сегодня, проблематикой нам поможет владыка Антоний.
Во-первых. Община всегда имеет в себе противопоставление чему-то внешнему, каким-то враждебным явлениям, отгорожение от них. В первохристианскую эпоху, когда Церковь и мир были наиболее противопоставлены, иного устроения, чем общинного, не могло и быть; жизнь христиан, описанная в книге Деяний Апостолов (2,44; 4,32), представляет собою образ идеальной общины. В период гонений на христиан одним из важнейших факторов существования общин было именно противостояние «миру сему». В послеконстантиновскую эпоху, когда «мир сей» сделался имперско-христианским и формально стал как бы одной церковно-государственной общиной, первохристианская общинная жизнь прекратилась. Как реакция на это возникло общежительное монашество (святитель Василий Великий хотел видеть в монастыре образцовую общину); но исторически оно перестало быть общинным. В самом деле, как расценить святоотеческие советы, скажем, святителя Феофана Затворника или «итожащего» монашескую жизнь святителя Игнатия (Брянчанинова) – в монастыре знать только себя, духовника и келью, в дела иных не входить, и т.п.? Индивидуально-монашески эти советы полезны и важны; но с точки зрения общины – они именно антиобщинные… Но как только мир сей, перестав играть в игру с «симфонией», снова становился самим собою – тут же возникали общины. Турецкое владычество – опять общины (правда, уже этнические в большей степени, чем церковные; но это тогда сливалось воедино). У нас в России – никаких общин с 988 по 1917 гг., а расцвет общин – с 17-го по середину 30-хх гг. прошлого века – как раз самые гонения. Общины мы видим в диаспоре – но опять же скорее этнические, чем исключительно церковные. В наше время «оформленные», сознающие себя таковыми общины также опираются в значительной мере на некое противопоставление себя «всем прочим». Всё это заставляет сделать вывод: когда противопоставление мира и христиан «естественно» (гонения, полностью чуждая среда) – тогда общины сами и складываются. В «мирное» же время в общинах всегда будет элемент искусственности.
У митрополита Антония получалось справляться с этим. Несомненно то, что практическая экклезиология Владыки была, по выражению А.И.Кырлежева, «диаспоральной» – свободной от церковно-имперских «симфоний» и прочих «комплексов полноценности». Но диаспоральность эта была отнюдь не этнической. Община, созданная Владыкой, была как раз открыта тому обществу, в среде которого она существовала. И это уникальный опыт. Конечно, когда мы смотрим на этот опыт уже с некоторой временной дистанции, мы видим, что осуществлялось это прежде всего за счёт личности Владыки и его усилий; после его кончины «этническое» всё же умудрилось взять верх… Кроме того, элемент противопоставления, о котором я сказал, митрополит Антоний через внимание к Слову Божию и через подлинную евхаристичность (не становящуюся лозунгом, а, так сказать, естественно-церковную) поставил «на своё место»: противостояние было не людям, не иным христианским конфессиям, а падшему миру сему. Это падение преодолевалось в общине, при освящении Словом Божиим, молитвой и Святыми Таинствами.
Во-вторых. Центр жизни людей в «негонительное» время естественным образом смещается из общины в семью и в социум. Община становится некоей «опцией», и никакими силами эту иерархию ценностей не сместить: семья, работа, социальное положение для человека, пусть даже и православного, важнее, чем церковная община. Гонения или эмиграция или какие-либо иные бедствия, которые как бы «выдавливают» людей из их привычной среды, заставляют их прибегать к общине в качестве некоей «компенсации». Но это – община «поневоле».
И здесь мы видим, что митрополиту Антонию удалось каким-то ненавязчивым, очень естественным путём блестяще решить эту проблему. Осуществлялось это, на мой взгляд, через то, что Владыка краеугольным камнем общинной жизни полагал (помимо, разумеется, Божественной стороны общины – Слова Божия, соборной молитвы и Евхаристии) великое доверие и уважение к человеку и его свободе. Его община не ставила перед людьми тот выбор, который подчас ставится сейчас на наших приходах: «или – или»; ради церковной жизни жертвуй чем-то из семейной или общественной (например – регламентация «от лица Церкви» супружеских отношений, особенно неуместная, когда члены семьи стоят на разных ступенях воцерковления). Конечно, здесь мы опять видим пастырскую гениальность Владыки, которую невозможно скопировать или воспроизвести; но тем не менее очевиден вектор, которому надо следовать и нам в наших трудах по созиданию общин.
В-третьих. XX век сформировал новую породу людей – «советского человека». У нас как-то легкомысленно к этому относятся и не придают этому должного значения: «что было, то прошло, и мы снова – Великая и Святая Русь, Встающая с Колен». На самом деле ничего не прошло. Почти любой формальный коллектив постсоветских (а точнее говорить, по выражению выдающегося современного церковного историка и мыслителя протоиерея Георгия Митрофанова – «построссийских») людей наполняется, как правило, доносами друг на друга, борьбой за право входить в «ближайший круг» начальства, преследованием исключительно своих целей, отсутствием общественного интереса в каких бы то ни было формах, разрывом между не только словом и делом, но и между ими и мыслями и чувствами, раболепством и холуйством по отношению к высшим и презрительностью и жестокостью по отношению к низшим, младшим («дедовщина» – принадлежность вовсе не только армии, а одна из фундаментальных составляющих нашего общества), антисолидарностью, стремлением к нивелировке и «съеданию» всего выдающегося («высовывающегося»), и т.д. Нынешние церковные общины – не исключение, ведь они состоят из нас, постсоветских-построссийских.
Сурожская епархия, большая община митрополита Антония, была в этом смысле принципиально антисоветской. Владыка никогда публично не выражал своего резкого неприятия советского образа жизни; но вся его деятельность, несомненно, была стократ более антисоветской, чем громкие публичные акции иных диссидентов. Он воспитывал людей в свободе. Это не была какая-то абстрактная свобода; она сочеталась с тем лучшим, что сохранили русские люди, оказавшись в эмиграции: честность, порядочность, какая-то настоящая русская широта, рассматриваемая как нравственная категория терпимости, любви, снисхождения, жалости к людям, некое общественное чувство ответственности за всё… Эти качества были под корень уничтожены советской жизнью; владыка Антоний же их культивировал – в своём пастырском стиле: ненавязчиво, деликатно, но твёрдо. И, по моему представлению, недавний конфликт в Сурожской епархии своим корнем, может быть даже вовсе не осознаваемым участниками событий, имеет как раз столкновение советского и несоветского менталитета.
Какие уроки мы можем извлечь из опыта митрополита Антония, если говорить о созидании подлинно церковных общин в России? И, может быть, даже не об опыте здесь нужно говорить (он, как я уже сказал, всё же в основе своей диаспоральный, для нас маловозможный), а о духе, в котором действовал Владыка, о его пастырском императиве?
Начинать тут нужно, на мой взгляд, с того отношения к личности, которое неизменно являл митрополит Антоний. – Мне представляется очень опасной подмеченная прот. Георгием Митрофановым мимикрия «советского» в «церковное»: советский коллективизм, нисколько не изменившись, удобно разместился в церковной жизни под вывеской «соборности»; общественная и гражданская пассивность стала «смирением», безответственность – «послушанием», идеологичность и стремление к тому, чтобы все были одинаковыми – в «борьбу за православие», неуважение к человеку – в «жизнь по Святым Отцам» и т.д. В свете этого чрезвычайно жизненными представляются слова о. Георгия: «люди имеют право не входить ни в какой коллектив. А мы после советского времени не имеем никаких прав и моральных оснований принуждать их к этому, пусть под самыми благими «общинными» предлогами». Поэтому для многих православных христиан сегодня актуальной является церковная жизнь «по касательной»: брать от Церкви только сущностное – учение и Таинства; а в том, что называется у нас «церковной жизнью», со всеми её идеологиями, лозунгами, призывами и проч. – участвовать как можно меньше, всё внимание обращая на адекватную христианскую жизнь своей семьи, своего круга. Эта позиция должна именно уважаться и не считаться «неполноценной» и «нецерковной» для людей, сознательно её избравших. Я думаю, такое уважение, с любовью и доверием, к церковному выбору личности владыка Антоний непременно бы одобрил.
Далее. Сегодня строить общины – это включать в них не только евхаристическую (и вообще полноценную богослужебную) жизнь, но и семейную, и социальную. Но для этого нужны чрезвычайные духовные и нравственные усилия. Доминантой в них будет – создание новой, несоветской (а может быть – и принципиально новой для русского человека вообще) традиции солидарности между людьми; это неизбежно связано с критическим осмыслением нашего прошлого и настоящего. Но, к сожалению, вектор и церковной, и общественной жизни сегодня прямо противоположный: не покаяние, а триумфализм; а он сводит на нет все частные нравственные усилия в этой области. И здесь пример митрополита Антония чрезвычайно важен. Спрашивается: как именно созидать эту самую новую традицию? В нашей парадигме – иными, противоположными словами, лозунгами и призывами; суть же дела при этом мимикрирует и остаётся прежней. В парадигме же Владыки Антония – поменьше слов. Даже, может быть, и дел каких-то внешних и формальных поменьше; а побольше деятельной любви, обнимающей частного, конкретного человека. А плюс к этому – поучение в Слове Божием, как это делал Владыка, осмысливая всё с евангельской точки зрения, молитва и Причастие. Тогда община будет созидаться, так сказать, естественным путём: «созреет», состоится как личность и как христианин один человек, другой, третий – и вот их союз в любви, в евангельском мироощущении и в Евхаристии уже явит общину, и Христос, по Его слову, будет между ними (Мф. 18, 20). Даже, может быть, и не придётся так «формально» декларировать и ставить перед собою цель – «созидать общину»; нужно созидать (и тут как раз бесценен опыт Владыки) христианские личности – а община сама сложится.
И в заключение. Я говорил вначале, что «противостояние», являющееся неким практическим элементом общинности, должно быть верно направленным. Если бы мы сегодня смогли назвать вещи своими именами – что мир если и не гонит Церковь, то насмехается над ней и «юзает» её; что «симфония» с миром сим – иллюзия, а попытка Церкви под мир «подладиться» Церковь же и посрамит в итоге; если бы всё это осознать в конструктивном, созидающем ключе – это был бы очень весомый повод к подлинной общинной жизни. Но мы оказались в плену радости о «возрождении», да и объективно нас сейчас никто не гонит, а даже, может быть, чего-то «хорошего» и ждут от нас. Поэтому сегодня основной вектор церковных действий не общинный, а миссионерский. К чему это приведёт – посмотрим. Не исключено, что когда миссия прямо будет вынуждена сказать о правде, о воздержании и о будущем суде (Деян. 24, 25), то мир сочтёт, что место для такой не «подлизывающейся» к нему Церкви – как минимум, узы (Деян. 24, 27). И тогда тут же появятся общины, потому что нам придётся обратиться к созиданию по преимуществу внутрицерковной жизни; а это и послужит развитию общин. А как раз эту вот «неподлизывающуюся» Церковь, которая при этом вовсе не ударилась в другую крайность – замыкания в себе, ригористического обличения всех и вся, злобного и недовольного брюзжания, – и явил в своём пастырстве митрополит Антоний. Поэтому и здесь его пример и опыт очень важен и востребован.
Благодарю за внимание.
Комментариев нет:
Отправить комментарий