Игумен Пётр (Мещеринов): Митрополит Антоний и общинная жизнь

Выступление на презентации книги Андрея Зайцева о митрополите Антонии в  библиотеке-фонде «Русское зарубежье» 12 мая 2009 г.

Среди многих граней творчества митрополита Сурожского Антония – а под  творчеством я понимаю не только его проповеднические труды, но и само  созидание церковной жизни – ярко выделяется его способность объединять  людей в подлинную общину. В наших условиях сегодня многими сознаётся  необходимость того, чтобы приходская жизнь становилась жизнью общинной.  Но в реальности мы сталкиваемся с тем, что в наших храмах «просто  прихожане» к общине не готовы. Не считаться с приходским устройством нельзя  – ведь не выгонишь из церкви просто «ходящего в неё» живущего в соседнем  доме человека. Но и общины нужны. И вот в некоторых храмах (и их не так уж и  мало) пастырскими усилиями и желаниями прихожан общины начинают  созидаться. Результат, однако, редко бывает удовлетворительным; всё как-то  не ладится… Разобраться с данной, очень актуальной сегодня, проблематикой  нам поможет владыка Антоний.

Во-первых. Община всегда имеет в себе противопоставление чему-то внешнему,  каким-то враждебным явлениям, отгорожение от них. В первохристианскую  эпоху, когда Церковь и мир были наиболее противопоставлены, иного  устроения, чем общинного, не могло и быть; жизнь христиан, описанная в книге  Деяний Апостолов (2,44; 4,32), представляет собою образ идеальной общины. В  период гонений на христиан одним из важнейших факторов существования  общин было именно противостояние «миру сему». В послеконстантиновскую  эпоху, когда «мир сей» сделался имперско-христианским и формально стал как  бы одной церковно-государственной общиной, первохристианская общинная  жизнь прекратилась. Как реакция на это возникло общежительное монашество  (святитель Василий Великий хотел видеть в монастыре образцовую общину); но  исторически оно перестало быть общинным. В самом деле, как расценить  святоотеческие советы, скажем, святителя Феофана Затворника или  «итожащего» монашескую жизнь святителя Игнатия (Брянчанинова) – в  монастыре знать только себя, духовника и келью, в дела иных не входить, и  т.п.? Индивидуально-монашески эти советы полезны и важны; но с точки зрения  общины – они именно антиобщинные… Но как только мир сей, перестав играть в  игру с «симфонией», снова становился самим собою – тут же возникали общины.  Турецкое владычество – опять общины (правда, уже этнические в большей  степени, чем церковные; но это тогда сливалось воедино). У нас в России –  никаких общин с 988 по 1917 гг., а расцвет общин – с 17-го по середину 30-хх гг.  прошлого века – как раз самые гонения. Общины мы видим в диаспоре – но  опять же скорее этнические, чем исключительно церковные. В наше время  «оформленные», сознающие себя таковыми общины также опираются в  значительной мере на некое противопоставление себя «всем прочим». Всё это  заставляет сделать вывод: когда противопоставление мира и христиан  «естественно» (гонения, полностью чуждая среда) – тогда общины сами и  складываются. В «мирное» же время в общинах всегда будет элемент  искусственности.
У митрополита Антония получалось справляться с этим. Несомненно то, что  практическая экклезиология Владыки была, по выражению А.И.Кырлежева,  «диаспоральной» – свободной от церковно-имперских «симфоний» и прочих  «комплексов полноценности». Но диаспоральность эта была отнюдь не  этнической. Община, созданная Владыкой, была как раз открыта тому обществу,  в среде которого она существовала. И это уникальный опыт. Конечно, когда мы  смотрим на этот опыт уже с некоторой временной дистанции, мы видим, что  осуществлялось это прежде всего за счёт личности Владыки и его усилий; после  его кончины «этническое» всё же умудрилось взять верх… Кроме того, элемент  противопоставления, о котором я сказал, митрополит Антоний через внимание к  Слову Божию и через подлинную евхаристичность (не становящуюся лозунгом,  а, так сказать, естественно-церковную) поставил «на своё место»:  противостояние было не людям, не иным христианским конфессиям, а падшему  миру сему. Это падение преодолевалось в общине, при освящении Словом  Божиим, молитвой и Святыми Таинствами.
Во-вторых. Центр жизни людей в «негонительное» время естественным образом  смещается из общины в семью и в социум. Община становится некоей «опцией»,  и никакими силами эту иерархию ценностей не сместить: семья, работа,  социальное положение для человека, пусть даже и православного, важнее, чем  церковная община. Гонения или эмиграция или какие-либо иные бедствия,  которые как бы «выдавливают» людей из их привычной среды, заставляют их  прибегать к общине в качестве некоей «компенсации». Но это – община  «поневоле».
И здесь мы видим, что митрополиту Антонию удалось каким-то ненавязчивым,  очень естественным путём блестяще решить эту проблему. Осуществлялось это,  на мой взгляд, через то, что Владыка краеугольным камнем общинной жизни  полагал (помимо, разумеется, Божественной стороны общины – Слова Божия,  соборной молитвы и Евхаристии) великое доверие и уважение к человеку и его  свободе. Его община не ставила перед людьми тот выбор, который подчас  ставится сейчас на наших приходах: «или – или»; ради церковной жизни  жертвуй чем-то из семейной или общественной (например – регламентация «от  лица Церкви» супружеских отношений, особенно неуместная, когда члены  семьи стоят на разных ступенях воцерковления). Конечно, здесь мы опять  видим пастырскую гениальность Владыки, которую невозможно скопировать  или воспроизвести; но тем не менее очевиден вектор, которому надо следовать  и нам в наших трудах по созиданию общин.
В-третьих. XX век сформировал новую породу людей – «советского человека». У  нас как-то легкомысленно к этому относятся и не придают этому должного  значения: «что было, то прошло, и мы снова – Великая и Святая Русь, Встающая  с Колен». На самом деле ничего не прошло. Почти любой формальный  коллектив постсоветских (а точнее говорить, по выражению выдающегося  современного церковного историка и мыслителя протоиерея Георгия  Митрофанова – «построссийских») людей наполняется, как правило, доносами  друг на друга, борьбой за право входить в «ближайший круг» начальства,  преследованием исключительно своих целей, отсутствием общественного  интереса в каких бы то ни было формах, разрывом между не только словом и  делом, но и между ими и мыслями и чувствами, раболепством и холуйством по  отношению к высшим и презрительностью и жестокостью по отношению к  низшим, младшим («дедовщина» – принадлежность вовсе не только армии, а  одна из фундаментальных составляющих нашего общества),  антисолидарностью, стремлением к нивелировке и «съеданию» всего  выдающегося («высовывающегося»), и т.д. Нынешние церковные общины – не  исключение, ведь они состоят из нас, постсоветских-построссийских.
Сурожская епархия, большая община митрополита Антония, была в этом смысле  принципиально антисоветской. Владыка никогда публично не выражал своего  резкого неприятия советского образа жизни; но вся его деятельность,  несомненно, была стократ более антисоветской, чем громкие публичные акции  иных диссидентов. Он воспитывал людей в свободе. Это не была какая-то  абстрактная свобода; она сочеталась с тем лучшим, что сохранили русские  люди, оказавшись в эмиграции: честность, порядочность, какая-то настоящая  русская широта, рассматриваемая как нравственная категория терпимости,  любви, снисхождения, жалости к людям, некое общественное чувство  ответственности за всё… Эти качества были под корень уничтожены советской  жизнью; владыка Антоний же их культивировал – в своём пастырском стиле:  ненавязчиво, деликатно, но твёрдо. И, по моему представлению, недавний  конфликт в Сурожской епархии своим корнем, может быть даже вовсе не  осознаваемым участниками событий, имеет как раз столкновение советского и  несоветского менталитета.
Какие уроки мы можем извлечь из опыта митрополита Антония, если говорить о  созидании подлинно церковных общин в России? И, может быть, даже не об  опыте здесь нужно говорить (он, как я уже сказал, всё же в основе своей  диаспоральный, для нас маловозможный), а о духе, в котором действовал  Владыка, о его пастырском императиве?
Начинать тут нужно, на мой взгляд, с того отношения к личности, которое  неизменно являл митрополит Антоний. – Мне представляется очень опасной  подмеченная прот. Георгием Митрофановым мимикрия «советского» в  «церковное»: советский коллективизм, нисколько не изменившись, удобно  разместился в церковной жизни под вывеской «соборности»; общественная и  гражданская пассивность стала «смирением», безответственность –  «послушанием», идеологичность и стремление к тому, чтобы все были  одинаковыми – в «борьбу за православие», неуважение к человеку – в «жизнь  по Святым Отцам» и т.д. В свете этого чрезвычайно жизненными  представляются слова о. Георгия: «люди имеют право не входить ни в какой  коллектив. А мы после советского времени не имеем никаких прав и моральных  оснований принуждать их к этому, пусть под самыми благими «общинными»  предлогами». Поэтому для многих православных христиан сегодня актуальной  является церковная жизнь «по касательной»: брать от Церкви только  сущностное – учение и Таинства; а в том, что называется у нас «церковной  жизнью», со всеми её идеологиями, лозунгами, призывами и проч. –  участвовать как можно меньше, всё внимание обращая на адекватную  христианскую жизнь своей семьи, своего круга. Эта позиция должна именно  уважаться и не считаться «неполноценной» и «нецерковной» для людей,  сознательно её избравших. Я думаю, такое уважение, с любовью и доверием, к  церковному выбору личности владыка Антоний непременно бы одобрил.
Далее. Сегодня строить общины – это включать в них не только  евхаристическую (и вообще полноценную богослужебную) жизнь, но и  семейную, и социальную. Но для этого нужны чрезвычайные духовные и  нравственные усилия. Доминантой в них будет – создание новой, несоветской (а  может быть – и принципиально новой для русского человека вообще) традиции  солидарности между людьми; это неизбежно связано с критическим  осмыслением нашего прошлого и настоящего. Но, к сожалению, вектор и  церковной, и общественной жизни сегодня прямо противоположный: не  покаяние, а триумфализм; а он сводит на нет все частные нравственные усилия  в этой области. И здесь пример митрополита Антония чрезвычайно важен.  Спрашивается: как именно созидать эту самую новую традицию? В нашей  парадигме – иными, противоположными словами, лозунгами и призывами; суть  же дела при этом мимикрирует и остаётся прежней. В парадигме же Владыки  Антония – поменьше слов. Даже, может быть, и дел каких-то внешних и  формальных поменьше; а побольше деятельной любви, обнимающей частного,  конкретного человека. А плюс к этому – поучение в Слове Божием, как это  делал Владыка, осмысливая всё с евангельской точки зрения, молитва и  Причастие. Тогда община будет созидаться, так сказать, естественным путём:  «созреет», состоится как личность и как христианин один человек, другой,  третий – и вот их союз в любви, в евангельском мироощущении и в Евхаристии  уже явит общину, и Христос, по Его слову, будет между ними (Мф. 18, 20). Даже,  может быть, и не придётся так «формально» декларировать и ставить перед  собою цель – «созидать общину»; нужно созидать (и тут как раз бесценен опыт  Владыки) христианские личности – а община сама сложится.
И в заключение. Я говорил вначале, что «противостояние», являющееся неким  практическим элементом общинности, должно быть верно направленным. Если  бы мы сегодня смогли назвать вещи своими именами – что мир если и не гонит  Церковь, то насмехается над ней и «юзает» её; что «симфония» с миром сим –  иллюзия, а попытка Церкви под мир «подладиться» Церковь же и посрамит в  итоге; если бы всё это осознать в конструктивном, созидающем ключе – это был  бы очень весомый повод к подлинной общинной жизни. Но мы оказались в  плену радости о «возрождении», да и объективно нас сейчас никто не гонит, а  даже, может быть, чего-то «хорошего» и ждут от нас. Поэтому сегодня основной  вектор церковных действий не общинный, а миссионерский. К чему это  приведёт – посмотрим. Не исключено, что когда миссия прямо будет вынуждена  сказать о правде, о воздержании и о будущем суде (Деян. 24, 25), то мир сочтёт,  что место для такой не «подлизывающейся» к нему Церкви – как минимум, узы  (Деян. 24, 27). И тогда тут же появятся общины, потому что нам придётся  обратиться к созиданию по преимуществу внутрицерковной жизни; а это и  послужит развитию общин. А как раз эту вот «неподлизывающуюся» Церковь,  которая при этом вовсе не ударилась в другую крайность – замыкания в себе,  ригористического обличения всех и вся, злобного и недовольного брюзжания, –  и явил в своём пастырстве митрополит Антоний. Поэтому и здесь его пример и  опыт очень важен и востребован.
Благодарю за внимание.