Екатерина Дайс: Алхимия Апулея

«Ласточка,
а в-чём ты виновата?»
«Только в-том,
что потеряла брата,
потеряла брата-муравья!»
А.П.

На протяжении двух тысячелетий в евроатлантической цивилизации доминировала христианская парадигма. Это означало, что определённый тип человека –  рационального, не склонного к мистике, передоверяющего возможность экстатического опыта специально обученным людям (священникам), уравновешенного, гетеросексуального, защищающего приоритет мужчины во всех престижных областях, нетерпимого к любому типу инородцев и т.п. –  всячески поощрялся, лелеялся и утверждался в культуре.

Но когда, казалось бы механистичность и упорядоченность достигли своего предела, Первая, а затем и Вторая мировые войны разверзли бездну хаоса, давно уже запрятанную внутрь культуры. И оказалось, что многие проблемы современной цивилизации можно успешно решать силами людей другого типа –  эзотериков, сумасшедших (вспомним великого физика Теслу, утверждавшего, что формулы ему диктуют инопланетяне, но продуктивно работавшем на заводе GeneralElectrics), квиров и фриков, иностранцев и женщин.

Это обращение к человеку нового типа совпало с актуализацией забытых древних религиозных практик, ритуалов, мистерий. Основные моменты, которые были важны при обращении к ним –  это возможность индивидуальной магической работы, вне подавляющих церковных институтов, религиозная свобода –  право выбирать свои религиозные убеждения в сознательном возрасте, а также доступная в христианстве лишь клиру возможность экстатических, трансовых переживаний.

Екатерина Дайс: Чехов как гностик

Нам, воспитанным в христианской культуре и живущим в постхристианской цивилизации, очень трудно бывает принять очевидную вещь, заключающуюся в том, что не все великие писатели и художники разделяли общепринятую мировоззренческую доктрину. Это легко понять диссидентам, следователям по особым делам, атеистам или верующим (в зависимости от религиозной атмосферы в обществе). Но людям, принадлежащим к определённому культурному космосу и следующим всем его правилам, трудно представить своего учителя в образе Другого.

Чехов – великий сатирик, драматург, милосердный врач – эти определения естественны. Но «Чехов как гностик» звучит абсурдно. Тем не менее, если обратиться к одному полузабытому рассказу писателя, гностическая ориентация русского классика станет самоочевидной.

Это небольшая вешь, «Рыбья любовь», написанная под таинственным псевдонимом «Человек без селезёнки», адекватного объяснения которому до сих пор не предложено. Второй по частоте у Чехова, данный псевдоним отсылает то ли к римским бегунам, которым удаляли этот внутренний орган для более быстрого бега, то ли к миролюбивости (в астрологии Марс отвечает за селезёнку), то ли к веселью, ведь селезёнка в английском тоже самое, что и «сплин» (1). Ни одна из этих версий нас не убеждает, но, вероятно, для Чехова данный псевдоним носил определённые смысловые коннотации, возможно, связанные с мифом. Так, в одном из рассказов этого условного цикла, «Ёлка», речь идёт о раздаче даров и напастей, висящих практически на мировом древе. В другом рассказе, «Самообольщение», участковый пристав грозится повторить подвиг Иисуса Навина, говоря о том, что может остановить солнце.