Владимир Емельянов: Новая теория исторического времени

Каждая эпоха истории порождает свой тип мышления и свою структуру информации. 

До начала 3 тыс. до н. э. нигде не было плоскостной письменности. До середины 16 века до н. э. не было астрологии, до 12 века до н. э. не было распространения алфавита, до 8 века до н.э. не было логико-классификационных схем, до 5 века до н.э. не было теоретического мышления...

А потом раз - и это выстреливает. Гороскопная астрология и интерес к жизни индивидуума совпадают с атомизмом и с теорией. Философия старше теории на одно столетие, ее до 6 века до н. э. нигде нет. Она целый век живет на метафорах, и только в 5 веке до н. э. обретает эксплицированную логику. Но тогда же, в 5 веке до н. э., появляется и богословие. Оно невозможно без логики и теории.

Почему это происходит повсеместно, где сложились для этого условия? Что за внешние обстоятельства? А это, возможно, не внешние обстоятельства. Это рождаются новые люди с заложенной программой нового мышления. Если бы они не рождались уже с задатками этого, то познавательная конъюнктура не сменялась бы. Новый опыт можно получить только глядя на мир новыми глазами. Дело не в том, что все меняется. А в том, что меняется некая биосоциокультурная программа, заложенная даже не в поколения, а в микропоколения протяженностью 6-7 лет. Время тикает в нас самих, и это всякий раз разное время. Новые студенты - носители новых вопросов, проблем и идей. 

Отсюда эволюционное объяснение необходимости смертности людей. Человек рождается с одной программой. Если он как вид будет жить бесконечно долго, то пробуксует в развитии. Вопреки ожидаемому, необходимость не приведет его к новой возможности. Потому что он устроен так, что для узнавания новой возможности в нем через некоторое время не будет необходимого состава внутреннего времени. Он уже отформатирован и не может сменить формат.

Но главное даже не это. Моя основная гипотеза в том, что планетарное время объективно и однородно для всех участков земного шара. В один и тот же момент времени в разных концах мира люди думают об одном. Единство планетарного сознания. Но новации проявляются только там, где созрели условия.

Володимир Єшкілєв: Ігри старців

Якось так виходить, що вирішальний вплив на світову політику у 2024 році мають ті, яким за 70 (іноді — далеко-далеко за 70). Усі, певне, пам’ятають про те, що Великий Майстер ОВЛА принц Едвард Кент, Байден із Трампом, товариш Сі, Нарендра Моді, Папа Франциск, король Чарльз III, Далай-лама XIV, король Салман ібн Абдул-Азіз, Ердоган, Нетаньягу й пітун уже дісталися поважного віку.

А якщо раптом хтось цього не пам’ятає, то, думаю, саме час їм про це нагадати. Хай чого там досягнули владні й просунуті представники молодших генерацій, а теперішньою Землею (Планетою Смартфонів) однаково керують несвіжі люди епохи Модерну, чиї цінності, уявлення, смаки та поведінкові шаблони сформувалися за тих далеких часів, коли примітивні комунікаційні пристрої стояли на меблях, висіли на стіні в коридорі та у вуличних кабінках.

І навіть якщо припустити, що ці люди все ще мають значно вищі розумові здібності, ніж пересічний представник їхньої генерації, печатку епохи однаково важко стерти з особистості. А хтось скаже, що й неможливо.

Не виключено, що саме це і створює оту глобальну шизоїдну напругу,... що не дає спокою ані топкулінарам Метамодерну (мовою конспірологів — “планувальникам”), ані простим звичайним людям Планети Смартфонів, яким здебільшого начхати на стратегічні розклади сильних світу сього.

Усі ми, на жаль, є заручниками тієї світової гри, у яку грають (радше — яку дограють) владні старці.

А вона, серед іншого, є доволі маразматичною. Кожний із гравців грає за своїми правилами й, зрештою, у свій варіант гри. Хтось щиро захоплений улюбленою цвинтарною грою сімейки Адамсів “Викопаймо коханого мертвяка” (Toten wieder lebendig типу покійного СРСР або не менш покійного Pax Americana). Інші гордо уявляють себе колективним Гері Селдоном і завзято грають у психоісторію, вибудовуючи вже тепер умоглядні основи для того світлого майбутнього, що має настати через 80 років чи, може, через 800. А ще інші тихо грають у просту консервацію минулої величі, перетворюючи ще живі світові інституції чи то на музеї, чи то на склади зі старим порохнявим непотребом.

Зрештою, і російсько-українська війна почалася як спроба “совків-маразматиків” реставрувати мертву радянську велич у тому її образі, який вони засвоїли, роздивляючись картинки в букварях і настінні розписи в піонерських таборах 50–60-х років. А невдовзі до дідів-реставраторів із клану Блідої Молі може приєднатися живчик із племені Maga (Make America Great Again), який також мріє запхати сучасний світ до своєї ретрофантазії про середину минулого століття.

Владні старці мають декілька переваг над молодими лідерами. По-перше, у них є інструментальний досвід довгого життя. По-друге, вони бувають рішучими, у них часто-густо відсутній страх за можливі наслідки їхніх вчинків, бо ж не їм ті наслідки розгрібати. По-третє, особисті переконання в поважному віці трансформуються в залізобетонні шаблони та підживлюють той різновид вольової затятості, що сприяє перемогам.

Хоча старі політики живуть минулим, вони здатні захопити своєю енергією (чи то своєю “енергійною інерцією”) маси недалеких людей молодшого віку. Адже в улюблених казках Планети Смартфонів розповідають про енергійних і мудрих старих магів на штиб Гендальфа або Дамблдора. Та й богів-творців завжди малювали могутніми старцями.

Амвросий фон Сиверс: Вне Времени

    Современность вызывает много неврозов, и сии страхи вовсе небезпочвенны, ибо в реальности наблюдаем сильнейшие цивилизационные изменения. Они происходят по многим направлениям. В т.ч. на внутреннем контуре, т. е. очевиден не просто кризис, но упадок. Сие трактуется по-всякому, или вовсе отрицается, когда именно на философском уровне утверждается, что всё в порядке: прогресс продолжается. Однако, эпоха пост-ПостМодерна явно завершилась, и сие соотносимо не только с краткими периодами истории, но гораздо более долгими сроками. Например, инициативы Ренессанса, Вестфальского мира и Французской революции — заложивших множество идейных трендов, опередивших цивилизационные процессы, - похоже, исчерпаны (м.б. даже не просто исчерпаны, а пережиты и отвернуты?). Но ознчает ли сие, что всё исчезнет?

     Нет, не означает: как не означает и того, что исчезло всё то, что существовало до указанных инициатив, или сосуществовало с ними, или существовало вопреки им. 

      Указываемые периоды и эпохи — есть всего лишь демонстрация соотнесения времени и вечности, не более того.

     Феномен Катакомбной Церкви легко вычитывается из истории т. н. «неприсягнувшего священства» (т. е. аутентичной Римско-Католической Церкви, а не новоообразованной «Конституционной Церкви») во Франции в период Великой Революции и Бонапарта. Естественно, сие прочитывается более в политическом аспекте, что правильно, но недостаточно. История Россия знает аналогичный феномен в виде Староверия, кое, несомненно, обладало политическим измерением вплоть до революции 1917 г.! Оно имело и культурный, и экономический, и религиозный, - но в целом парадигмальный, - характер. Собственно, оно есть не следствие реформ п.Никона, как сие навязывается в историографии, а продолжение неразрешимых цивилизационных (смысловых) противоречий, вызванных еще Смутой. Смутой, коя по своей сути не являлась чем-то изолированным, но всего лишь частью обще-европейских процессов, проявившихся в виде Тридцатилетней войны.

Володимир Єшкілєв: Чинник часу

Ми недооцінюємо час. Ми звикли до його незмінності, ми не уявляємо собі іншого. Культурологи розповідають нам, що відчуття часу – плинне й непевне, що, на відміну від самого часу, воно далеке від вселенської непорушності. Що люди із безлічі країн у різні епохи відчували час по-різному. Але це знання дуже абстрактне, воно для нас десь на десятому плані за актуальністю, воно майже не торкається нашої уяви.

Однак саме відчуття часу формує культури і цивілізації. 

Радісно-цвинтарне відчуття часу мешканців Кемі назавжди застигло у пірамідах Саккари і Гізи. Буддійські ступи запечатали запетльований час дхарми, а готичні собори – “вертикальне” переживання пророкованого виповнення часів. Навіть “хрущоби” є свідками певної темпоральної культури. Свідками очікувань тих “гвинтиків” радянського ресентименту, які на своїх крихітних кухоньках читали матеріали партійних з’їздів і “Туманність Андромеди” Івана Єфремова, їли котлети, пили горілку, спішили жити та марили райським комуністичним безчассям.

Але, напевно, ніколи ще, рахуючи від кроманьйонців і до наших днів, сусідні покоління так не відрізнялися за відчуттям часу. І ніколи ще ця різниця не була такою “культурно намацальною”, як нині.

Буває, наживо чи в онлайні говорю про дискурс Гіпермодерну. І коли шановна аудиторія просить ескізно, без широкої культурологічної експозиції пояснити його відмінність від Постмодерну, я починаю з відчуття часу. Тут між “модерном на П” і “модерном на Г” – прірва.

Постмодерн розглядав (на наших землях – досі розглядає) час як тяглість компетентного переживання. У цьому дискурсі час стає універсальною цінністю за допомогою складної рефлексії на історію культури. 

Для Постмодерну є принципова різниця між часом освіченої людини і часом профана. Час освіченої людини мислився як продовження певної традиції компетентності, як верхівка цілої піраміди втраченого і віднайденого часу мислителів, митців, експертів та збирачів знань від найдавніших часів до наших днів. Передбачалося, що цінність проживання часу всіх цивілізованих людей має підлягати ієрархічному поділу за ознаками “якості” і “кваліфікації”. Найціннішим (і найдорожчим у валютному вимірі) мав стати час креативної, викладацької та управлінської еліт, компетентність яких зросла на тому типі освіти, взірцями і моделями для якої є системи британських привілейованих коледжів та американських університетів другої половини минулого століття.

Михаил Эпштейн: Вся власть - времени! Манифест хронократии

(с) Олег Гроссу

Власть времени в каждом конкретном обществе определяет природу его политического режима. Хронократия - это диктатура времени как определяющий фактор общественной жизни; форма политического устройства, основанная на признании времени решающим фактором обновления структур власти.

Начну с маленького примера. Я преподаю в американском университете. В моем офисе каждые три года происходит замена старой модели компьютера новой. Для меня это неудобно, как и для многих моих коллег. Я уже привык к старым программам, к знакомому интерфейсу, они меня устраивают, новые ничем не лучше. Приходится ломать привычки, перезаписывать файлы, моя работа выходит из колеи. Кому это нужно? Это не нужно ни завкафедрой, ни президенту университета, ни президенту США, тем не менее я вынужден подчиниться. Чьей власти? Власти времени, которое и выступает как верховный правитель в политической и экономической системе американского общества.

Назвать эту систему хронократией гораздо уместнее, чем демократией. Никакой демос мной не управляет - и слава Богу. В условиях хронократии жизнь общества определяется регулярной и обязательной сменой всех его политических, экономических, научных, культурных тенденций, мод, методологий, руководящих кадров. В частности, хронократия предполагает безусловную сменяемость всех органов власти в строго отмеренные сроки. Для каждого сегмента культуры выделяется особый временной фактор или "запас" новизны, в течение которого данное явление перестает восприниматься как легитимное и необходимо должно уступить другому. Президенты, автомобили, компьютеры, учебники, течения живописи, фасоны одежды, стили прически меняются в определенном порядке и ритме, по-разному заданном для каждой категории. Например, максимум восемь лет для президента, год для фасона одежды, несколько недель для фильмов в кинотеатрах... Время - фактор легитимизации любого режима власти, даже если речь идет о властителях дум и мод.

Не всегда хронократия удобна, приятна и полезна. Она порой прибегает к насилию. Вещи периoдически обновляются даже вопреки целесообразности. Новые изделия худшего качества вытесняют старые, доброкачественные, только потому, что хронократия определяет действие рыночных механизмов, формируя идеологию "новое - лучшее" и мобилизуя покупательский спрос. 

Рустем Вахитов: Метафизика часов

Если спросить наших современников: «какой механизм оказал наибольше влияние на историю Европы Нового времени?», то скорее всего скажут, что это - паровая машина или огнестрельное оружие. А между тем, это - простые механические часы, созданные на излете средневековья и усовершенствованные Галилеем и Гюйгенсом.

И дело даже не в том, что часы стали ключевым символом для мировоззренческой парадигмы той эпохи: как известно, Ньютон сравнивал мир с часами, а Бога – с часовщиком.

Дело в том, что без широкого распространения часов, идеи галилей-ньютоновской физики, а именно ее взгляд на время как на однородную гомогенную субстанцию, так и остался бы уделом узких кругов интеллектуалов. А физика Ньютона и Галилея осталась бы идеологией небольшой научной секты, которая воспринималась бы как сборище чудаков всем остальным населением Европы во главе с аристотелианцами из официальных университетов (кстати, ньютонианцы поначалу именно так и воспринимались в Англии: лилипутские ученые, спорящие о том, с какого конца разбивать яйцо – это ведь насмешка Свифта над Королевским Лондонским научным обществом).

Дело в том, что до широкого распространения механических часов, господствовало убеждение, что хоть в сутках и 24 часа, но часы эти неравны, и зимние, дневные часы короче, чем зимние, ночные. Наши предки считали, что естественным средством для измерения времени является, конечно же, Солнце. Ведь и в Библии сказано, что Бог дал нам светила для измерения дня и ночи.

Лев Гореликов: Идейный кризис современной науки и вселенский горизонт будущего

Современные разработчики фундаментальных проблем теоретической физики с тревогой отмечают ее идейный застой, не способствующий динамическому продвижению научного интеллекта в познании универсальных связей мировой целостности. Действительно, столетний интервал в разработке современной квантово-релятивистской картины мира – достаточно длительный срок для возникновения и экспериментальной апробации качественно новых моделей физической реальности. В наибольшей мере ограниченность наличной квантово-релятивистской картины мира в отражении объективных процессов окружающей действительности обнаруживается в диспропорциях возрастных показателей мировой эволюции, физические начала которой лежат, согласно современная космологии, в интервале от 10 до 20 миллиардов лет.

Идея единства мира предполагает, что в основаниях всех уровней его организационной целостности должны лежать общие закономерности, характеризующие, в частности, темпы эволюционного процесса. Соотнесем среднюю величину физического существования Вселенной (15 млрд. лет) с возрастом жизни на Земле (3,8–4 млрд. лет): в результате мы получим примерное соотношение 4:1. Повторим аналогичную процедуру, но уже соотнося длительность существования живой природы (3,9 млрд лет) с возрастом человеческого рода, рождение которого обозначено появлением на исторической арене «человека умелого» (2 млн.лет). Такое соотнесение даст нам пропорцию 1950:1, явно указывающую на резкое, «необъяснимое» замедление темпов мировой эволюции в создании антропосферы по сравнению с предшествовавшим этапом рождения биосферы.

Это «странное» замедление эволюционной динамики можно несколько «ослабить» посредством привязки исторического начала жизни человеческого рода ко времени существования такого ископаемого вида человекообразных существ, как «рамапитек» (10–14 млн. лет назад). В данной исторической проекции соотношение возраста жизни на Земле (З,9 млрд. лет) с временем появления первопредков людей (12 млн. лет) даст пропорцию 325:1. Как и в первом случае, мы наблюдаем «странное» замедление скорости эволюционного процесса по сравнению с предшествующим этапом перехода от физической к биофизической форме эволюции, что расходится с общей тенденцией ускорения с течением временем хода биологической эволюции.

Олег Гроссу: Амазонка на страже Времени

 

Александр Елисеев: Время и политика

Накануне Нового года будет уместным порассуждать немного о времени. И не просто о времени, а о его соотношении с политикой. Это очень  важная тема для тех, кто считает себя консерваторами, традиционалистами, почвенниками и т. д. Все эти люди так или иначе бросают вызов  сегодняшнему времени, нынешнему веку. Они хотят вернуться к тому, что было, к некоему идеальному времени («время оно»), которое выбирается  в зависимости от убеждений, симпатий и т. д. Естественно, это возвращение понимается не как механическое воспроизведение каких-то реалий  ушедших эпох. Прошлое предлагается искать в будущем, оно мыслится как вновь рожденное (возрожденное) прошлое.

В настоящем очерке мы не будем производить разбор традиционалистских течений и разных вариантов возрождения прошлого. Отметим, что все  эти течения очень разные. Правый консерватизм, взыскующий монархии, соседствует здесь с консерватизмом левым, устремленным к советизму.  К последнему можно предъявлять серьезные претензии философского и идеологического характера, ведь сам советизм возник из  антитрадиционного бунта большевиков-нигилистов. (Их нигилизм был преодолен в эпоху Сталина, но преодолен он был не полностью, а частично,  что, во многом, и предопределило крах советской державы).

Поэтому выглядит несколько странным, мягко говоря, обращение к нему как к некоему  осевому времени, как к «точке возврата». Но здесь важна и ценна сама специфика мышления – попытка оттолкнуться от «века сего» в сторону  века минувшего. Левый, советский консерватизм несостоятелен политически, но он показателен типологически. Он демонстрирует нежелание  многих российских левых примиряться с современностью или же искать какой-то совершенно новой «точки невозврата» в будущем.

А существует ли эта точка? Есть ли будущее, понимаемое как нечто небывалое? На этот вопрос можно ответить только отрицательно.

Еще недавно разного рода прогрессисты предлагали обществу некий рывок в абсолютно иное, в будущего, которого никогда не было, и которое  полностью противоположно прошлому. Этот рывок был сделан, и общество перешло в новое качество. Но было ли оно абсолютно новым?

Назип Хамитов: Время и вечность : воля к бессмертию. Трансгуманизм и метаантропология (фрагмент из книги)

Друзья! В новогодние праздники органично помыслить о времени и Вечности в жизни человека. Предлагаю фрагменты моей новой книги. Буду рад откликам)

1

В определенном возрасте каждый из нас устает от времени.
Многим кажется, что это просто возраст – возраст тела, связанный с болезнями, и они начинают болезненно заботиться о здоровье. И проводят остаток жизни в этой заботе. Они превращают медиков в жрецов новой религии, которая называется религией здоровья, но на самом деле есть религия болезней и умирания – «правильного» умирания, но все же умирания.
Болезни в этой языческой религии становятся богами, которые имеют свои сакральные имена и повадки. Им приносятся жертвы в виде образа жизни, необходимой физической активности и питания. Боги-болезни требуют постоянных финансовых вливаний в маленьких храмах – аптеках и больших храмах – госпиталях и клиниках.
Боги-болезни определяют время жизни настолько прочно, что большинство из нас входят в фаталистическую прострацию, когда жрецы этих богов сообщают нам диагноз – имя божества, необходимые жертвоприношения, а также отпущенное божеством время.

2

В религии болезней всегда работает обратный отсчет времени – оно утекает и уменьшается. Именно это во многом определяет могущество ее жрецов.
Однако на определенном этапе развития этой религии в ней появляются еретики и богоборцы. Они бросают вызов божествам, устремившись к изменению телесности человека – при помощи генетики, компьютеров и нано-технологий. Измененная телесность должна выскользнуть из рук богов-болезней и воскреснуть в новом качестве. У этой телесности полностью меняются отношения со временем – она зависит уже не от болезней и их жрецов, а от науки и рождаемых ею технологий.
Новые жрецы технологий выступают настолько гуманными, что называют себя транс-гуманистами.