Андрей Сошников: Московскому царю важно было доказать, что он – не русский, а немец, «этнически дистанцироваться» от презренных русских подданных – «грубых и невоспитанных» «воров»

История Третьего Рима – это весьма логичная структура: собранные в ней вымыслы объединены одной общей задачей: доказать августейшее происхождение московских самодержцев для легитимного обоснования претензий на наследование власти в Риме, Константинополе, Киеве.

Дело в том, что просто так заявить о своем августейшем происхождении, при всем своем желании, московский князь Василий III (сын Ивана III и Зои Палеолог, которая была племянницей последнего императора Византии, и не обладала правом на трон) никак не мог, а потому в 1510 г. чернокнижник Спиридон (московский политтехнолог того времени), написал  «Послание о Мономаховом венце». По легенде, придуманной предприимчивым писакой, первый римский император Октавиан Август раздал своим родственникам вассальные права на землю. Так Прусу он дал землю по реке Висле и Южной Балтике там, где сейчас Пруссия. Потомком Пруса о 14 колене был Рюрик, которого, согласно Спиридону, новгородцы призвали на княжение. 

Прус в XVI в. становится основным идеологическом обоснованием самодержавия, неотъемлемым звеном, фигурой, объединяющей в единой хронологической последовательности Римскую и Византийскую империи с православной Москвой. Своим августейшим прусским происхождением кичился Иван Грозный:  «... мы как есть государи почен от Августа кесаря, обладающему всею вселенною, брата его Пруса, егож постави в березех Вислы реки во град Машборок и Торунь и Хвойница и Преслава и Гданеск и иных многих городов по реку глаголемую Немон, впадшую вморе Варяжское, до сего часа по имени его зоветца Пруская земля. А от Пруса четвертоенадесять колено до великого государя Рюрика даже и до нас, Божиею благостью самодержцы есмя, ни от кого, кроме Бога, не жалаем, з Божьею благостьюсвою честь держим и на своих государствах государствуем, потому и сами о себеименуемся» 

Однако стремление Ивана приблизиться к немцам объяснялось не только его имперско-генеалогическими амбициями. В ещё большей степени оно вытекало из чувства глубокого презрения, которое первый русский царь испытывал к русскому народу.