Павел Шехтман: Одна из причин нынешней идиотизации и наступления нового варварства - это отрыв людей от культурной традиции в мире массовой культуры

Одна из причин нынешней идиотизации и наступления нового варварства - это отрыв людей от культурной традиции в мире массовой культуры.

Что я имею в виду?

В старину ребенок, по крайней мере из образованных классов, по мере социализации, социализировался в общей "высокой" культуре взрослого мира. Даже совсем маленький европеец 18 века, зачитывавшийся бульварными брошюрками про Амадиса Галльского, через них приобщался к миру средневековой рыцарской традиции. Потом он поступал в школу и его настольными книгами становились Корнелий Непот, Плутарх, Тит Ливий - там он находил своих героев. Плюс разумеется Библия. Плюс книжки о путешествиях, комедии, трагедии, романы, особенно романы. Потом к этому прибавлись авторы вроде Вальтера Скотта и Фенимора Купера. 

Что же мы видим теперь? Ребенок растет в мире образов сказки, переходящих в образы подросткового фентези, все это имеет НЕКОТОРОЕ отношение  к той жизни которая его окружает и НИКАКОГО отношения к историко-культурной традиции. Даже Зевсы и Гераклы, попадая в мир Спайдерменов и Суперменов, теряют всякую связь со своими прототипами. 

Этому могла бы противостоять школа, если бы задалась целью целенаправленно, с младых ногтей, воспитывать ребенка в культуре и формировать его культурный кругозор - чтобы кроме Спайдерменов в кругу его героев были и Геракл (то есть мифологический, а не поп-культурный Геракл), и Одиссей  с Ахиллом, и и Леонид с Муцием Сцеволой, и король Артур, и Один, и Олег со Святославом, и Сагайдачный с Богуном, и Жанна д'Арк и скажем Мюрат. Но школа ставит задачу в основном напихать информацией, большая часть которой в сущности никогда не пригодится...

Владимир Емельянов: О высоком и его потере в современном обществе

 Мои тезисы в  дискуссии о высоком и его потере в современном обществе.

1. Источник чувства высокого - взгляд в небо, созерцание голубизны дневного неба и черной бездонности мира звезд. Ни лес, ни море,  ни даже горы не рождают такого чувства. Потому что небо вне земли, а эти на земле.

2. Чувство неба - основа храмостроительства. Пирамиды-зиккураты-храмы.

3. В современном мире небо не является источником высокого. Оно или часть быта (самолеты), или источник опасности (бомбы), или образ безнадежного одиночества (однородный космос). Короче, неба больше нет.

4. Религии тоже нет. Потому что Бог в известной нам Вселенной отсутствует.

5. Небо и высокое были основой иерархии. Нет неба - нет аристократии, нет высокого вкуса.

6. Высокое связано с пафосом трагедии. Пафос смешон уже Чехову. Больше нет трагиков, пьесы Чехова - комедии.

7. Если раньше источником невроза было низкое, то теперь высокое (мысль А. Мелихова). Высокое запачкано в коллективных злодействах, поэтому его нужно прятать, а отсюда невроз.

8. Можно ли вернуть чувство высокого? Мы его возвращаем сегодня через произведения искусств прошлого. Другого источника как будто нет. Но через Рублева, Баха, Лермонтова, Толстого, Тарковского высокое воспроизводимо.

9. Чувство высокого присуще каждому человеку. Но одна эпоха помогает его достать, а другая подавляет.

Реплика при обсуждении доклада Андрея Тесли "О высоком"

Источник категории высокого это взгляд человека на небо, на голубизну дневнего неба и на ночное звездное небо. 

Очень важно понимать, что высокое существовало не всегда. Мы обнаруживаем чувство высокого с 28 века до н.э. Тогда в Египте, Шумере и Эламе святилища начинают превращаться в ступенчатые храмы, ориентированные на небо. Небесное начинает сливаться с религиозным именно в начале 3 тыс. до н.э. До этого религия это только зоолатрия, культ предков и культ плодородия. Небесное - это то, что объединяет всех. 

Небесное законодательно для всех, потому что есть точные периоды обращения небесных тел, которые древние люди Востока считали законами жизни, стараясь привести земную жизнь в соответствие с небесными законами. 

Соединение небесного и религиозного порождает и религиозную, и эстетическую категорию высокого. 

Высокое – то, что связано с небом и противоположно земному. А храм существует для того, чтобы связать земное и небесное, верхнее и нижнее. И с самого начала храм называется по-аккадски зиккурат “высота”. 

В I тыс. в иудаизме мы это высокое начинаем терять, потому что основной идеей там становится Бог, который не имеет формы и положения в пространстве. Все формулы, связанные с небесным храмом в Ветхом Завете, восходят к месопотамским, в самом иудаизме культа высокого как небесного нет, небо здесь разлучено с религией. 

И вот что делает христианство? Иисус трансцендирует небесное. Он говорит: “Отец наш небесный”, “Царство небесное”, “царство Мое не от мира сего”. И Он имеет в виду не физическое небо, а Небо того мира, над которым властвует Он сам. Это принципиальный, важнейший поворот в понимании категории высокого. В христианстве высокое начинает связываться с Небом духовным, возникают понятия Небесного Иерусалима и Небесного Града. И это трансцендирование небесного в христианстве в конечном итоге спасает человечество. 

Потому что мы с течением времени лишаемся физического неба как источника высокого. Запускаются в небо монгольфье, потом появляются самолеты. Небо становится частью нашего быта. Мы летаем, мы водим самолеты, для нас небо уже не источник высокого, мы наравне с небом. Небо становится для нас источником опасности (бомбы, снаряды), небо становится источником довольно пессимистических мыслей об однородном черном космосе: “Миры летят, года летят, глухая Вселенная глядит в нас мраком глаз”. Значит, уже в 1912 году Блок рассматривает звездный космос как источник абсолютно безнадежного, безвыходного бытия. 

Поэтому физическое небо в 20 веке уходит. И остается нам только литургическое Небо, которое есть в христианстве и которое спасает для нас чувство высокого. По мере того, как человечество все дальше и дальше уходит от веры, чувство высокого сохраняется для нас в произведениях высокого искусства, которое или когда-то было религиозным, или нацелено на восстановление религиозного. Мы можем через Рублева, Баха, Тарковского восстановить чувство высокого. 

Но найти высокое рядом с собой мы больше не можем. Поэтому можно сказать, что мы находимся в периоде достаточно серьезного кризиса, когда чувство высокого можно испытать либо в церкви, в евхаристическом общении, либо в концертном зале, реже в кино. 

Обратим внимание на то, что чувство высокого уходит из театра уже во второй половине 20 века. Нет трагиков, нет трагедий. Последним трагиком был Остужев, и он последний, кто играл Уриэля Акосту. Сейчас в театре есть драма, есть комедия, но трагедии нет, и даже Шекспир играется как драма. 

Еще один аспект потери высокого в том, что чувство высокого во многом себя скомпрометировало. Оно рождало тот пафос, который становился основой разных антигуманных идеологий. А под флагом этих идеологий творились различные бесчинства и злодейства. И поэтому проблема еще в том, что, когда человек хочет высказать свое чувство высокого, он себя сдерживает, потому что он боится проявить тот самый пафос, который в глазах других людей сделает его приверженцем какой-либо политической идеологии. Значит, нам нужно быть осторожными и с собственным чувством высокого. Что дальше произойдет с нашим чувством высокого – об этом нужно думать. 

Но пока наше физическое небо утрачено и наше внутреннее Небо оспорено, нам остается только литургическое, духовное Небо. Чувство высокого осталось сейчас лишь внутри Церкви, и то оно достигается при службах не каждый раз.

Теперь что касается христианства и нигилизма. Я давно хочу сказать, что возможность нигилизма и атеизма потенциально заложена в христианстве. Бог унизился до Богочеловека, а потом до позорной казни Богочеловека как преступника. Очередным, но ожидаемым унижением, является отрицание Бога в рациональной мысли. Казалось бы, наступила смерть Бога. Но ничего подобного не произошло. Атеизм только маркирует некоторую точку, когда гиря неверия доходит до пола, после чего начинается новое восставление веры. Вслед за материализмом и нигилизмом начинается внезапное развитие религиозно-космической философии. Я согласен с докладчиком, что в христианстве есть период нигилизма, но дело именно в том, что это нормально, поскольку христианство подразумевает нигилизм и преодолевает нигилизм.

Володимир Єшкілєв: Знак імперії: Вибірковий аналіз імперського естетичного феномену

"... Ось піднявся з моря орел, в якого дванадцять крил пір'їстих та три голови. І бачив я: ось він розкинув крила свої над всією землею, і всі вітри небесні неслись на нього і збирались хмари... Голови його спочивали і середня була більша за інші голови, але спочивала з ними. І бачив я: ось орел літав на крилах своїх і царював над землею та над усіма мешканцями її"
(3-я книга Ездри, 11:5)

Коли я вперше дивився відомий телесеріал "Сімнадцять миттєвостей весни", мені було років десять. Серії йшли одна за одною, актори і декоратори розгортали у двовимірному просторі екрана двомірний семьоновський сюжет - а я дивувався своїм відчуттям. Символи і державні атрибути Третього Рейху, рясно демонстровані у фільмі, не викликали у мене очікуваної (фашизм!) гострої відрази. Десь на присмеркових колах свідомості, на колах, астрально далеких від ядра суспільно - перевірених істин, на кордоні невідшліфованого ідеологією сприйняття, мене дражнили і вражали театральною шляхетністю символів і холодна велич ампірних будинків, і дубова важкість надмірно масивних меблів із заокругленими кутами, і нордична пропорційність відзнак військової форми. За цим неоформленим враженням відчувалось існування "у собі, для себе" ЧОГОСЬ дуже логічного, систематизованого та непорушного у своїй довершеності.

Пізніше схоже відчуття постало в мене при спогляданні візантийської фрески із зображенням Христа Пантократора (Вседержителя) в медальйоні центральної бані Київського собору св. Софії. У безодні смальтових очей Пантократора, у непорушності суворого аскетичного його обличчя, у масивній золотій брилі - книзі в його руці, промайнуло ЩОСЬ.

Утретє тінь Чогось, чому не мав я тоді визначення, набігла на мої відчуття у садах Петергофа, де геометрія впорядкованої псевдо-природи охоронялась однаковими металевими двоголовими орлами на гратчастих огорожах, а кількість цих орлів наближалась до межі дурної необмеженості Гегеля (1).

Таємниче Щось ненав'язливо гіпнотизувало глядача - приваблювало і відштовхувало водночас, створювало ілюзію проникнення всередину незнаного, декоративно-впорядкованого всесвіту - впорядкованого за таким неосяжно-нелюдським задумом, що годі було сподіватися на його пізнання.

Визначення для цього відчуття я знайшов після того, як прочитав у статті філософа А. Філіппова такі рядки:

Галина Иванкина: Дети солнца

Вот такого вида молодой человек стоит сейчас перед Машей… в ярком сиянии солнца.
Юрий Олеша, «Строгий юноша».

Удивительная ситуация! Советская этика начисто отвергала самоценность внешности, отводя ей подчинённо-незначительную позицию. Публицисты Агитпропа цитировали знаковую чеховскую фразу в урезанно-перекроенном виде, утверждая, что в человеке всё должно быть прекрасно – и душа, и мысли, и одежда. Именно в таком неканоническом порядке, и даже без упоминаний о лице, тогда как душа – которой, как утверждалось, нет – всегда держала первенство. Прекрасны руки рабочего – писалось в газете. Красив закат на просеке в тайге, среди мощных ЛЭПов. Очаровательны головки пушкинских муз – из статьи о декабристках. Да-да, а вот красивость и манерность – уродливы. У них там, на Западе – культ нездоровой эротики for sale. А мы видим всё иначе. Итак, наружность – это вообще последнее, о чём правоверный советский гражданин должен был печалиться, но, вместе с тем, ни одна эстетическая система XX столетия не создала столь устойчивого и красивого мифа об идеальной привлекательности. Непререкаемой. Хотя, нет, имелась ещё одна кузница – Голливуд 1910–1980-х годов с его фабрикой грёз и конвейером по производству «хороших ковбоев», «честных полисменов», милашек, див, богинь. Но, разумеется, есть нюанс: киноконцерн транслировал в мир хорошо продаваемые типажи, тогда как советское искусство (особенно сталинского периода) ваяло эталонные тела для приобщения к блистающей Вечности.

Адинатх Джайядхар: Естественность, простота и спонтанность (из моей новой книги «Бхайрава-Кали-Дхарма»)

Каулизм говорит о том, что природа мира недвойственна. То, что ограниченным сознанием воспринимается как сансара, является нирваной безграничного сознания божественности. Некоторые духовные традиции стремятся отделить дух от физического тела, стыдясь «животных и низменных» проявлений этого тела. Такие учения говорят, что наш мир – это обитель скорби и спасение заключается в покидании материальной вселенной и эмиграции в светлый мир бога. В рай, где нет ни зла, ни страданий. Бхайрава же и Кали утверждают, что мир скорби существует лишь для погрязших в ограничении двойственности живых существ. Для пробужденных этот же самый мир и является царством божественности. То, что ограниченным существам кажется приемом пищи, сексом, актом испражнения, сном и борьбой, на самом деле является лишь свободной и спонтанной игрой энергий изначальной реальности.

Галина Иванкина: Вечность и Солнце

«Нам нет преград ни в море, ни на суше,
Нам не страшны не льды, ни облака.
Пламя души своей, знамя страны своей
Мы пронесем через миры и века!»
«Марш энтузиастов».

Начиная со второй половины XX столетия, мы живём в эпоху агрессивного бесстилья. Стили кончились. Мы – это всё человечество, а не только город Москва, как вы поняли. Разумеется, можно тешить себя красивыми буквосочетаниями, вроде «модернизм» и «постмодернизм», а также – «хайтек», но всё это будет лишь наивным оправданием всеобщей эстетической беспомощности – весь этот стекло-бетонный hi-tech являет собой бесконечные перепевы на тему Ле Корбюзье, Ивана Леонидова и Мис ван дер Роэ. В 1920-х сие выглядело авангардным и – прорывным. Сейчас – это просто коммерция, помноженная на желание застройщика сделать «повыше» и впихнуть «всего да побольше». Эпоха многоярусных и полифункциональных бизнес-центров с конторами, бутиками, гаражами, …с прозрачными лифтами и круглосуточной цветомузыкой. Кто-то, несомненно, скажет, что это и есть наша позитивная и победительная красотища – небоскрёб из голубого стекла, нависающий над городом, аки указующий перст. Конечно, многие из этих сооружений интересны и даже – вызывающи. Но это не стиль. Это – проект, дерзкая мыслеформа, демонстрация возможностей – в том числе, финансовых. Всё. Кроме того, архитектура – это всего лишь одна из граней, а ведь есть ещё живопись, скульптура, …промышленный и ландшафтный дизайн, упаковка и, наконец, мода.

Интересно, что даже глянцевые журналы утверждают, что сейчас нет модных линий, а есть постоянно — как в калейдоскопе – сменяющиеся тренды. Одежда – это всегда логическое продолжение общей стилеобразующей картины (или же её отсутствия). Стиль рождается там, где наличествует единство духа и сознания, на базе которого появляется коллективное эстетическое звучание, точнее — созвучие. При тотальной людской разобщённости, которая и порождает калейдоскопичность трендов (у каждой группки – свой тренд!) ни о каком стилеобразующем компоненте речи быть не может.

Галина Иванкина: Grand Maniere для самых маленьких

Большой Стиль, он же — бурбонский, галантно-высокий Grand Мaniere, получивший своё развитие в эпоху Людовика XIV, явился вдруг в иной ипостаси — в сталинской, триумфальной, индустриально-пролетарской. Grand Мaniere по-русски, по-советски звучал не менее помпезно, не менее красочно, сплетая строгость классицизма и прихотливость барокко. Фасадность магистральных домов, коринфские капители рабочих клубов, торжественность декораций, за которыми, разумеется, не положено видеть проблемы. Показ не реальности, а прекрасной иллюзии… Людовик подобен то Аполлону, то Юпитеру, то самому Солнцу. Снимите с него парик-аллонж, туфли на высоких каблуках и перед нами окажется некрасивый, рано лысеющий брюнет с громадным носом. Парадный Grand Мaniere был на виду — Версаль казался золотым чертогом в лучах заходящего солнца, а фрейлины спали вповалку в затхлых комнатушках. Сталинский Grand Мaniere с его подземными не то дворцами, не то — святилищами, с его портиками, колоннами, многометровыми барочными панно очаровавал и давал иллюзию абсолюного счастья. Выходя из своего общежития в районе Дангауэровки или Сокольников, и попадая в пространство рабочего клуба с колоннами, пролетарий забывал о своей неказистой жизни. Да что там? О своём происхождении. Он был гостем Короля-Солнца.

Кадры из фильма «Слон и верёвочка».

Как та заспанная и полуголодная фрейлина Версаля, которая всю ночь боролась с клопами, а утром стояла в очереди, чтобы умыться над единственным — правда, серебряным или даже китайско-фарфоровым — тазиком. Жизнь сложнее декорации, но и пролетарий, и фрейлина были абсолютно счастливы — они ощущали себя творцами истории, рядом с ними разворачивалось грандиозное действо. Солнце ходило совсем близко — оно могло согреть, а могло и спалить заживо. Об этом написано и сказано уже много. Поговорим сегодня о детях сталинской эпохи. Точнее, о том, как их изображали в кино. Жизнь ребёнка показывалась не сама по себе — это были не метания подростка, мучающегося первой любовью и не ещё какая-нибудь «пустыня одиночества», которая, по мнению Льва Толстого, являет собой наиболее точное определение отрочества. Даже детсадовский ребёнок, показываемый на экране, был включён в особый ритм бытия, где нет места не только одиночеству, но и свободному — личному пространству. А зачем оно нужно маленькому придворному, юному виконту — его жизнь — это Версаль! Он включён в прекрасный социум, служащий идее возвеличивания Солнца. Выходя во двор, дети попадают в некое подобие Версальского парка — кругом массивные дома с причудами, высокие арки, баллюстрады, железная ограда — разумеется, дворцовая! Вспомните двор из фильма «Слон и верёвочка», где девочки устраивают свои игры.

Галина Иванкина: Утонченность мечты на Заречной улице

Кинофильм «Весна на Заречной улице» входит в число так называемых «культовых» кинокартин. Это значит, что и простые-народные-массы его принимают, и люди посложнее. И даже критики не против, во всяком случае, через много лет после выхода фильма на экраны.

Ещё один признак культовой киноленты — её можно смотреть хоть сто раз и она не надоедает. Ну, так вот, «Весна на Заречной улице». Для тех, кто ни разу не видел, расскажу, в чём там дело.

Типичная фабула для высокой классики всех времён и народов — мужчина из третьего сословия воспылал страстью к знатной даме. А дама хочет, но не может. Короче, в целом, «…истекая кровью, честь борется с моей любовью, а вы мешаете борьбе». И вот тут начинается интересное, потому что в кадре — Советский Союз, а не ренессансная Италия, Испания или ещё какой-нибудь Лангедок. Никаких преград, установленных светскими приличиями и многовековыми предрассудками, тут нет и по логике — быть не может. Напротив, все равны. «Мамы разные нужны — мамы разные важны!» — как сказал один советский поэт из хорошего дворянского рода. В фильме же нам показывают, что преградой может служить разница в культурном уровне. Именно он, этот уровень, сделался определяющим фактором в формировании советской элиты, новой аристократии.

Галина Иванкина: Эта многоликая романтика …

«- Романтика! — громко и презрительно сказал Пур Хисс и тут же съежился, заметив неодобрение зрителей. — Да, настоящая романтика! — радостно воскликнул Дар Ветер».
Иван Ефремов. «Туманность Андромеды».

Не так давно, листая какую-то глянцевую ахинею, я отметила, что прилагательное «романтический» употребляется в этом, а равно, как и в другом подобном же, издании столь же часто, как и осточертевшее определение «сексуальный». Но если с этими самыми сексуальностями всё и без того ясно, то в случае с романтикой всё куда как интереснее, сложнее, удивительнее! Ибо очень уж многоликое слово. По сути, романтика — это антипод пошлости, обыденности, примитива. Но в случае с той гламурной прессой, именно романтика начинает выступать, как синоним условного быдло-стиля, того самого простецкого понимания красивых отношений. Читаем, что предлагает пресса в качестве настоящей романтики.

Итак, романтический ужин при свечах (свечи — обязательны!), признания в любвях под шампанское, лепестки роз, расбросанные по шёлковому — красному! — ложу, и — сладенько-долгое, под музычку, соитие. Пошлость? Ужасная. Брутализм на сеновале — лучше, чище и ближе к истине, то есть к природе. А шампанское и самодеятельный стриптиз при свечах — это нечто, вроде поддельных сумочек Louis Vuitton или белого свадебного платья на восьмом месяце беременности. Пошлость. Фи, девчонки! Но в журнале, имеющем аудиторию среди офисных барышень и скучающих домохозяек, это — и есть романтика. Это, ребята, как с духовностью. Что для одной эпохи духовность, то для другой — ровно наоборот.

Романтика 1960-х — свежий ветер, искренние девушки, покорение Вселенной…

…Моя мать, типичная шестидесятница (Хибины, лыжи, технический ВУЗ, Юрий Визбор, мини-юбка, Ernest Hemingway) не очень любит слово «романтика». Точнее, оно ей просто надоело в виду бесконечного, часто бессмысленного, употребления оного в 1960-е. Но я полагаю, что это от разочарования! Их поколение натолкнулось на Застой и увязло в «ковёрно-хрустальном» потребительстве. Другая часть шестидеятников ушла на кухни — петь свои песни без лишних свидетелей. Потом всё это закономерно перетекло в диссидентство и неприятие системы. А всё почему? Романтика оказалась призрачной и, как водится, непрочной. Бригантина разбилась о бытовые трудности, о Прагу-68, о желание быть не просто учёным, а — перспективным доцентом с соотвествующим окладом…

Галина Иванкина: О женственном в женщине

«Эта девочка вдруг на сцене. Помнишь школьный смотр! 
Эта девочка вдруг в юбке колоколом, и туфельки-гвоздики…»
Василий Аксёнов «Звёздный билет».

 Что такое «женственная одежда», «женственное поведение», «женственность» — вообще? Этот вопрос задавали всегда, но слишком уж активно стали задавать именно тогда, когда в дамском гардеробе появились брюки, плечистые пиджаки, туфли, в которых было гораздо больше удобства, чем изящества. Когда гендерный стереотип, наконец-то перестав быть императивно-запретительным, сделался чем-то, вроде общественного пожелания. Ах, как хотелось бы…! Доченька, внученька, милейшая моя кузина, тебе же так идут юбки с воланами и длинные косы, и эти голубые полупрозрачные банты. Так зачем тебе ковбойские штаны и спортивная шапочка, надвинутая по самые брови? Зачем ты отрезала свои золотые косы и превратилась в полумальчика — полушвабру? В общем, это всё взрослое поколение со своим постоянным брюзжанием о том, что в старинные времена девушки были чище, светлее и женственнее, небо — небеснее, театр — театральнее, мороженое — холоднее, а балык — был! И рыба — была. И она была именно рыбой… С другой стороны, считается, что женственность, как явление, как смысл, как эталон, придумали мужчины-шовинисты, якобы, не пускающие умных и сильных женщин в совет директоров. Мол, это именно они говорят про какие-то длинные юбки, высокие каблуки и мягкие локоны. На самом деле, всё гораздо сложнее и тоньше. Виноватых нет — все в чём-то правы. И бабушки, и мужчины, и вот эта девочка в джинсах. Ей хочется свободы, а её бабушке — спокойствия. А её парню — красоты, а, возможно, даже котлет. Но он стесняется это сформулировать.

Разъярённая толпа гонит модниц, одетых в юбку-брюки. 1900-е годы.

Стирание граней между полами — товарищи 1920-х годов.

Типичная женственная блондинка 1930-х — Барбара Картлэнд.

Если проследить историю моды XX века, то мы будем постоянно наблюдать «прорывы» и «откаты»: актуальными попеременно становились то женственные линии, то их антиподы. Серебряный век — время борьбы традиционных форм — косетов, нижних юбок, кружевных прошивок с рациональным подходом к вопросам дамского гардероба. Пресса воюет с необузданным диктатором моды Полем Пуаре, эксцентричные миллионерши забрасывают его цветами, а косная толпа преследует женщин, рискнувших появиться на публике в jupe culotte. Водораздел — Первая Мировая, когда стало вроде бы не до корсетов и не до прошивок. Зато штаны пригодились и не один раз. Потом — громкие, буйные двадцатые. Прорыв! Женственность — смешна и старомодна. Стрижки, сигареты, мотоциклы, стратостаты, мимолётные любовники. Платье — правильный прямоугольник, иной раз даже с пайетками, а в другой раз — даже с бриллиантами. Девушка-мальчик хочет свободы. Потом — предвоенные тридцатые. Блондинка с широкими, но мягкими плечами и античной пластикой. Откат! Светлая Афродита в струящемся белом платье — она, как ни странно, верна своему Аресу, который, разумеется, уже надел форму РККА или British Army. Во время войны — какая уж там женственность? Опять — прорыв! Талия, будто перетянута солдатским ремнём, туфли на платформе, плечи, готовые принять погоны. Женщина курит папиросы и стреляет по гадёнышам-фашистам.

Галина Иванкина: Медиевистика по-советски, или Страшные сказки странствий

Кадр из фильма ‘Сказка странствий’

В Советском Союзе не любили Средние Века… Нет, разумеется, в журнале «Огонёк» время от времени писали что-нибудь про Франсуа нашего Вийона; мальчики любили перечитать «Айвенго» — вместо того, чтобы делать уроки, а знаменитый хит 1970-х «Из вагантов» доносился из каждого открытого окна… Кто такие ваганты дети могли узнать у образованных родителей-инженеров, знавших всё или — почти всё. Время было такое — книжное, музыкальное, осенне-ностальгическое. Но вернёмся, однако же, к теме нашего разговора… Советский Агитпроп предпочитал солнечную, простую, как «пифагоровы штаны», Античность; благоговел перед могучим Ренессансом, презирал — за легкомыслие — Галантную Эпоху и уважал XIX столетие за его марксизм, паровозы и Александра Сергеевича Пушкина. А вот Средние Века были тёмными, грязными и жестокими. Им противопоставлялась светлая и свежая, как ветер с моря, Античность. Но потом пришли варвары и начался провал, разлом, тлен, грязь, пыль, гнусь. Люди перестали мыться, любить геометрию, да и вообще, собственно — жить. В Средние Века было можно только выживать, да и то — до ближайшего аутодафе. Всё лучшее и умное тщательно сжигалось на кострах, убивалось, искоренялось. Миром правило монастырское мракобесие. Женщины были сушёно-бесплотными и умирали в возрасте сорока лет от глубокой старости.

Галина Иванкина: Средь шумного бала… Случайно!

Эмиль Нольде Танец вокруг Золотого Тельца 1910 г.

«’Давно я ждала тебя’, — как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка своей просиявшей из-за готовых слёз улыбкой, поднимая свою руку на плечо князя Андрея. Они были вторая пара, вошедшая в круг. Князь Андрей был одним из лучших танцоров своего времени. Наташа танцевала превосходно. Ножки её в бальных атласных башмачках быстро, легко и независимо от неё делали свое дело, а лицо её сияло восторгом счастия».
У Бидструпа есть замечательная карикатура — «старики» осуждают танцы молодых, причём, сами они в своё время были изрядными танцорами и тоже оказывались под огнём родительской критики. Танец, как критерий. Танец — форма, отражающая внутреннее содержание. Откуда такое пристальное внимание к ритмичным движениям под музыку — не от далёких предков ли? Не от особого ли отношения к танцу, как к ритуалу? Неправильно танцуешь, совершаешь запретные, бессмысленные движения — нарушаешь закон Вселенной? Чужой танец — это чужая природа, иноплеменный ритуал, который вредит нашему местному «микрокосму». Новые танцы — то есть отход от привычных телодвижений — гораздо чаще, чем даже новые моды вызывают взрыв эмоций.

Дмитрий Межуев: Эстетика социального

Нам преподносят социальность как некую объективную реальность, лишённую эстетического измерения. Конечно, это полуправда, но об этом потом.

Объективность — ложь есть, ибо субъективна, но и субъективность, по сути, и есть объективная реальность, данная нам. И почему мы должны принимать чью то субъективную точку зрения как объективную истину? Господство – элементарный подлог. Эстетика – главная черта индивидуации, в этом специфика субъективного. Сколько людей – столько эстетик, и феномен бездаря и есть человек, раздавленный объективной реальностью субъективного произвола господ.

Так вот, о первой полуправде, откуда берётся миф об объективной реальности? Она, таки, факт, социальная реальность – хаос и анархия, она подобна восприятию телевизионного изображения по обкурке – нирвана. Однако, господа преподносят нам этот хаос бытийственный как некий порядок, что и есть произвол эстетета, как часто можно услышать о эстетическом наслаждении фашизмом, да, видимо, поэтому футуристы и пали в объятия Мусолини. Совращение политикой – всегда совращение эстетикой. Но об этом позже.

Итак, то что социальная реальность хаотична, подтверждает опыт любого удачливого революционера – вся грандиозная и убийственная государственная машина с её армиями полицаев и бюрократов лишь колосс на глиняных ногах. Власть существует лишь до тех пор, пока мы в неё верим.

Главная проблема метафизики – выражение невыразимого, трансцендентного, и это сугубо эстетическая задача. Как видим, это же проблема и социальных дисциплин.

Какова же она, эстетика социального, а не волюнтаризм господ, навязывающих нам свою эстетику, в лучшем случае - эстетику функционализма?

Для ответа на этот вопрос нужно ответить на другой: а что же такое социальность? 

Сознание и телесность социальны, и организованны вокруг инициированных адептов, нечто вроде коранической формулы «Ибрагим был уммою»(Авраам был народом). Как воспринимает этот халиф социальную среду? Как борьбу ангелов и демонов, как мистицизм рая, как магию земли. Итак, социальная философия – это мистицизм, социология –  это демонология.

Эстетика мистицизма – некий богословский наив, когда мы говорим с Господом, словно с человеком, когда говорят реки и деревья и т.п. Сказка антропоморфизма и есть эстетика мистицизма. Да, конечно, это дичайший волюнтаризм и эстетский произвол, впрочем, как и любая политика. Но, всё таки, есть разница между ликом любимой и абстракцией вроде класса? Есть разница между людьми, обретшими лик и достоинство, и абстрактными массами, например, электората?

Абстракции буржуазной метафизики, которыми оперирует и постсовременная социальная наука, в такой перспективе предстают как некая антиэстетика, вроде портрета красавицы, вышедшего из под кисти кубиста. Совращение политическим и есть такая формалистская модернистская эстетика - карикатура на истину мистицизма. Это укоренено в самой природе эстетического как метафоры – омонимии. Грустно только, что эта проблема буквализма в переводе становится реальностью нашего бытия, как, например, тоталитарных режимов ХХ века.

Выводы: Не хочется этого делать, но вдруг это будут читать дураки. «Объективная» реальность общественного бытия – анархия, которая предстаёт перед нами как мистицизм. Имеем нечто вроде анархомистицизма Карелина. Карелин — лишь символ этого понимания реальности, слишком много у него проблем, таким же символом можно считать, например, Карлоса Шакала, символом, не более и не менее. Ну и для совсем тупых, автор называет это явление либертарной религиозностью, и, по его мнению, любая традиция извечно носит либертарный характер: от революции исхода, анархии эпохи судей, свадебных генералов царей, коммунизма первоапостольской церкви к теологии освобождения, христианскому анархизму, квакерству, толстовству…

Катерина Штанко: Краса врятує Україну!

Катерина Штанко — відома українська художниця, ілюстратор, книжковий графік. Народилася Катерина Штанко 1951 року в Сімферополі. Закінчила Кримське художнє училище (1973), Українську Академію Мистецтв (1979) , творчу майстерню при Академії мистецтв (1979-83 рр.). Катерина Штанко — учасник та переможець чисельних республіканських, всесоюзних та міжнародних виставок.

Вона є автором кількох десятків ілюстрованих книг. Українські казки, ілюстровані Катериною Штанко це чудове поєднання народної мудрості та художнього мистецтва.

Галина Иванкина: Not For Sale!

Сейчас уже многим сделалось ясно, почему мы в советские времена обожали импортные шмотки. Не только потому что они — импортные, а в России со времён Петра Великого считалось хорошим тоном смотреть в сторону Амстердама, Версаля и «любить Ричардсона», иной раз даже «не потому, чтобы прочла». Лейбломания советского человека отличалась от онегинского дендизма и парижского шика Олимпиады Самсоновны, запутавшейся в блондах и крепрашелях. В позднем СССР наблюдался настоящий культ импорта, не зависимо от качества последнего. Замечу, что примерно до начала 1970-х этого не наблюдалось, вернее, был небольшой процент условных стиляг-западников, которые сущестовали в любое время (петиметры, фашонебли, типа графа Нулина и так далее). Но с эпохи Застоя началось настоящее поклонение буржуазному лейблу. Принято считать, что люди стали хуже, Космос разочаровал, а физики спились на прокуренных кухнях под песни А.Галича. На мой взгляд, дело не только и не столько в людях, сколько в лейблах. Точнее, в упаковке, во внешнем виде, который и видавших виды буржуа гнал потреблять, скупать, соотвествовать… Западный товар изначально был настроен понравиться широкому кругу покупателей, а к 1970-м годам, когда пресловутое общество потребления получило своё развитие, шопингомания и вовсе сделалась настоящей эпидемией.

Олег Гуцуляк: Гламур і «туга за жахом»

Міфологізація притаманна сучасному «демо-ліберальному» суспільству ринкової економіки. В ньому міфом стає образ «золотого віку добробуту, вічної молодості та еротизму» (гламур), який ним, начебто, вже реалізований. Пропагується «масовий гедонізм» – уявлення про те, що тільки у стані радості, вдоволення, добробуту, естетизму (насолоди красою) людина тільки і є сама собою. Начебто в теперішню епоху «злиття виробництва та насолоди» (за Г. Маркузе) знімаються всі перешкоди для принципу задоволення та припиняється пригнічення «тваринних потягів людей», й індивідові надалі байдуже, що на «вищому рівні» цивілізації він перебуває в стані «відчудження від своєї буттєвої сутності».

Демо-лібералізм породжує «нового люмпена», який орієнтується тільки на споживання і який не знає вищих вимірів буття, не має жодних обов’язків перед історією та культурою.

Яна Бражникова: Эмоциональный капитализм в поисках добровольцев

Ненависть к «кремляди», «сукам», «жуликам», «ворам» – драгоценное мирро, которое терпеливо собирают и аккумулируют те, против кого она вроде как направлена, понимая, что, в отличие от консервативной верности, патриотизма или даже «здравого смысла», протестные эмоции всегда конвертируются в подлинные – позитивные – ценности.
Рынок обрел новую метафизику, новый способ легитимации, обосновывающий «честный отъем денег у населения». После того, как знаменитая «невидимая рука Рынка», долгое время ловко восстанавливавшая первозданную гармонию в нашем лучшем из миров, стала дряхлеть и в конце концов отсохла – на повестке дня встала задача, которая в среде экономистов, философов, социологов и политологов была сформулирована с предельной откровенностью: поиск новой, другой, «невидимой руки». На это были брошены усилия теоретиков, которые в России, к слову сказать, возглавил т.н. Институт экономической политики им. Егора Гайдара.
И вот – ура! – найдена новая генетическая формула, омолаживающая тело Капитала – Эмоциональный капитализм (Эмоционный – уточняют ученые, справедливо опасаясь, чтобы мы не подумали, будто это сам капитализм испытывает какие-то эмоции). В честь новой невидимой руки сегодня собираются круглые столы, пишутся аналитические исследования, выделяются исследовательские гранты. Общая суть такова: мы теперь наконец-то не будем больше «париться» с производством, логистикой, хранением, оплатой и распродажами в традиционном смысле слова; новый эмо-Рынок становится пространством обмена не «товарами» или «услугами» – и даже не «смыслами», «идеями» или «технологиями» – но именно эмоциями.

Кирилл Серебренитский: Не идеология, но эстетика!

От первых династий Фараонов, по крайней мере, любая власть претендовала на очистительное сокрушение устаревшего мира и обновление мироздания. Любая, на выбор, эпоха — это эпоха революций. Гуго Капет действовал не менее радикально и жестоко, чем якобинцы, и свержение Каролингов воспринималось так же катастрофически-инновационно — как изгнание Бурбонов. Любой путч стремится объявить себя революцией, разумеется, — окончательной: мол, уж теперь-то! Даже в странах, где обыденные перевороты случались почти ежегодно (например, Парагвай 1920х-40х или современная Мавритания) — каждый новый диктатор претендовал на роль идеологического лидера, более или менее умело.

Никогда в истории ни одна идеология не выдерживала столкновения с политической практикой.

Марксизм одержал фантастическую интеллектуальную победу в 1900х, — благодаря своей кажущейся твердокаменности, мололитной основательности, — в сравнении с прочими концепциями. Но как только марксисты захватили власть в России — «Капитал» полетел в сторону, идеократы, для которых идеология была единственным оправданием их безумно неограничеснной власти. — начали заполошно метаться на арене праксиологии (всемирная пролетарская революция, — стоп, пока военный коммунизм, — ах нет, пока давайте НЭП, — нет, всё-таки коллективистский военный социализм, — ой, нет, (немцы наступают): советский национал-социализм: братья-сёстры, мы же с вами русские-прерусские, даже немножко таки православные, — ан нет (немцы разгромлены): всё-таки военный социализм с прицелом на коммунизм, хотя и державный, и мы не русские, а советский многонациональный народ, — нет, всё-таки пролетарская революция, но — в Африке и Индокитае, а коммунизм в 1980ом, — и тд, через новоленинскую перестройку до святорусско-антисионского дугино-прохано-квачко-калашниковистского монархо-сталинского неочучхеизма включительно).

Архимандрит Зинон (Теодор): О Красоте

Фрагмент беседы архимандрита Зинона и протоиерея Александра Сорокина о красоте, опубликованной в журнале «Вода живая».

Прекраснее сынов человеческих

— Связаны ли между собой понятия Церковь и красота, христианство и искусство, Христос и эстетика?

— Красота — это одно из имен Божиих. Вспомните псалом: «Ты прекраснее сынов человеческих; благодать излилась из уст Твоих» (ст. 3). Это пророчество о Мессии. Благодать прежде всего обозначает красоту, изящество и привлекательность, во вторую очередь — внутреннюю доброту, благость и только потом уже дары, которые являются плодом щедрости Божией. Потому понятие «благодать Божия» — по сути понятие тождественное красоте, так как Бог прекрасен, а значит и все Его дары прекрасны. И весь окружающий мир прекрасен, ибо отражает красоту Творца. В особенности это должно относиться к Церкви, к ее богослужению. Об этом выразительно говорится в псалмах: «Одного просил я у Господа, того только ищу, чтобы пребывать мне в доме Господнем во все дни жизни моей, созерцать красоту Господню и посещать святый храм Его» (Пс. 26, 4) и »Поклонитесь Господу в благолепном святилище Его» (Пс. 28, 2).

Алексей Заводюк: Эта война вызвана эстетикой

Логики в их ненависти к нам нет. Все попытки «ваты» найти причины своей ненависти к нам получаются нелепыми и глупыми. Но они продолжают поиски того, что лежит перед носом. Просто по причине своей недоразвитости они не могут понять первопричину своей ненависти.

Эстетика может быть причиной их ненависти к нам. Многие считают, что они нам завидуют. Вполне возможно, но точно об этом мы вряд ли когда-то сможем узнать, потому что в этом очень редко признаются.

«Вата» восхищается откровенными дегенератами, типа Мотороллы. И судя по всему восхищается абсолютно искренне. Потому, что Моторолла — это их эстетика. Подобное тянется к подобному.

Нам «ватная» эстетика отвратительна, им отвратительна эстетика свободных людей. Про то и война. И вместе мы жить не сможем никак, пока не случится развод или победа одной из сторон.