Уникальность России как мира заключается в ее открытости иному. Простор русского мира способен вместить в своей изначальной пустынности весь мир, который предстоит ее взору. Пустынность русского простора обратной стороной своего преимущества, то есть открытости всему, имеет опасность невозможности вынести собственную открытость иному и склонность срываться в нежелание воспринимать полноту иного опыта и мира. Рождающаяся в результате срыва закрытость приводит к невозможности той встречи с Тайной, которую способна вместить не часть мира, а весь мир; если мир сам обособляется от подлинного бытия в непрестанной открытости своей вмещающей полноту Тайны пустоты, то он забывается в заблуждении ложных представлений [1].
В забвении своей подлинности возникают вопросы об утраченной изначальности бытийствования в духе. Вопросы требуют ответов. Терпеливое и намеренное вопрошание, не удовлетворяясь никакими представлениями, приводит к истинным ответам. Ответы приходят из сердечной запредельности. В сердце говорит Сам Дух, который и есть спасающий Бог. Вопрошание — дело философии, безмолвие, в котором говорит Бог,— дело молитвы.
Под «иным» следует понимать иной опыт достижения истинного видения того, на что устремлен как умный, так и духовный взор. Россия— место, где встречается Запад и Восток: умный Запад и духовный Восток. Влияние буддийского и исламского востока до сих пор не входили в подлинный опыт русской мысли, так как они не открывали путь к той встрече с духовностью, которую подарила России православная Византия; но Россия включает в себя исламский мир как особый мир самой России, так же как она включает в себя и западный, и буддийский миры, как некоторую часть самой себя, но эти части не делают Россию Россией. Она обретает себя в диалоге на границе миров, там где обнаруживается целый мир. Можно предположить, что русская мысль, в разрушенном коммунистической иллюзией мире, сможет освоить буддийский опыт и сделать его частью собственного опыта. Однако, сомнительно то, что русский буддизм станет полнотой русской мысли, основой которой с самого начала (имеется ввиду 19 век, когда по-настоящему заговорила самостоятельная русская философская мысль) был диалог европейской философии и восточного христианства. И сегодня русская мысль идет по тому же пути, но, благодаря усилиям русских богословов ХХ века, открывших систематический мистический опыт Православной Церкви, она находит для собственного развития глубинные пласты духовного опыта, который обогащает философию новыми возможностями [3].
Критичность западной философии и устремленность восточного сердца к единению с Богом позволяют видеть русскую мысль, как подлинно религиозную. Воспроизведение только западного опыта мысли в русском дискурсе скорее редуцирует русское слово к одной из вариаций европейского мышления, нежели приводит к новому говорению в философии. В устремленности к Богу, то есть в молитве, критичное и вопрошающее мышление для духовного опыта, который строг в своих требованиях, оказывается излишним, так как это мышление не приводит к Богу, который входит как Свет, очищая и сердце, и ум устремленного к Богу человека. Но их открытость друг другу, их общение позволяет достичь умносердечного постижения той жизни, в которой есть место для Бога и целостного человека, который утрачен в европейском опыте бытия. Русская мысль, как по-настоящему религиозная мысль, не может быть удовлетворена ничем иным, кроме той Полноты, которую Он дарует, а полнота человеческого существования возможна только при раскрытии целостного человека [3].
0.4. Современный этап русской мысли включает в себя диалог феноменологии в многообразии ее развития в ХХ веке и неповторимого мистического опыта Православия, который позволяет увидеть истинную глубину Церкви, актуальную во все времена.
Феноменология, по меткому замечанию М.Мамардашвили, является моментом любой философии, но не любая философия именует себя феноменологией. Феноменология есть опыт непосредственного видения того, на что направлено сознание. Феноменология отказывается говорить о чем-либо, что не является данным в опыте, поэтому Гуссерль и утверждает, что феноменолог начинает свой опыт созерцания данного в опыте всякий раз заново [2]. Началом феноменологического познания, в таком случае, является незнание и критика того знания, которое рассматривается как результат естественной установки сознания, а также и критика самой естественной установки сознания, как установки, которая приводит лишь к относительной истине вещей. Критика естественной установки связана с тем, что она не позволяет созерцать данное сознанию в его абсолютной истине; а философия как строгая наука, которая стремиться к совершенному постижению того, что исследуется, не может быть удовлетворена относительным знанием мира [4].
Исходной точкой феноменологии является требование «вернуться к «самим вещам». Сам возврат к вещам подразумевает, что знание самих вещей в их истине уже однажды случилось, но по причине неправильного смотрения на вещи оно было утрачено. С религиозной точки зрения, забвение знания истины сущности вещей есть впадение в греховное состояние, которое омрачило ум человека и лишило его возможности созерцать вещи как они есть, исходя из совместного бытия с Богом, которое возможно лишь тогда, когда человек пребывает в чистоте своего существа. Вернуться к вещам в их реальном измерении — означает продумать сущность того сознания, которому будут открыты вещи в их сущности. Иначе говоря, основной вопрос феноменологии есть вопрос не о вещах в их подлинности, а вопрос о том, каким должно быть сознание для того, чтобы осуществлялась истина познания. Долженствование сознания не есть выдумывание утопического сознания (хотя такое сознание может пониматься как подлинно безместное, или пустое, не имеющее место нигде), а есть попытка через отрешение от естественной установки сознания обнаружить то сознание, которому вещи даны в их истине. Изменение сознания совершается в акте редукции, которая исключает вопрос о существовании мира, который дается чувственному восприятию и его обобщению в умозаключении отрывочно; сознание, достигающее истинного знания, возможное лишь в непосредственной интуиции редукции мира и человеческих представлений, делает опорой не эмпирическое Я, которое имеется за пределами сознания, а трансцендентальное Я, очищенное от всех наслоений случайного существования, которому открывается в интенциональном акте сознания чистота вещей и их сущность [4].
Мистический опыт Православной Церкви есть опыт, в котором достигается единение с Богом через Иисуса Христа. Основой данного опыта является Иисусова молитва, которая включает в себя весь смысл и глубину восхождения человека к Богу. Мистический опыт отличается от философии тем, что центром религиозного опыта является Живой Бог, ставший человеком для того, чтобы человек стал богом, а центром философии является мысль, которая мыслит иное себе как то же самое; для феноменологии, например, бог может пониматься как совершенное «Я», конституируемое трансцендентальным Ego. Такое мышление предполагает искусство, то есть совершенное умение, различения мыслимого и самого мышления, которое углубляется с каждым новым актом редукции. Такое же различение, безразличное, то есть остающееся без внимания, для самого опыта, так же входит и в духовный опыт верующего, который на пути к обожению критически воспринимает то, что приходит как свет или как соблазн, который уводит от подлинной отдачи себя Богу. Таким образом, целью христианского опыта бытия стало обожение: Бог стал человеком, чтобы человек стал богом— вот фундаментальная мысль Отцов Церкви. Как возможно обожение? В опытном восхождении к Богу, в центре которого находится Иисусова молитва.
Вера, которая лежит в начале опыта, есть результат встречи с Самим Богом, который показывает себя тому, кто ищет подлинный смысл существования в мире, с целью направить на путь того, кто удивительным образом узнал Бога как Нетварный Свет, то есть свет не естественный, а свет изначальный, когда кроме Бога ничего не было и Светом был только Бог. Вера есть намеренное восхождение к Тому, Кто открыл Себя Сам человеку, и был увиден как Свет. Вера есть намерение быть вместе с тем, кто пришел спасти человека и умер ради человека. Вера становится умным деланием, цель которого есть очищение человека для новой встречи с Богом [5]. Очищение, осуществляемое в акте покаяния, есть избавление от греха, который следует рассматривать как омрачение ума и сердца; причиной этого омрачения оказывается человеческое «Я», которое сделало себя центром мира. В непрерывном покаянии верующий преодолевает свое «Я», ограничивающее видение мира и Бога, и открывает в сердце своем того сокровенного человека, совершает редукцию от трансцендентального «Я» к целостному сокровенному человеку, которого нельзя воспринимать как «Я», который пребывает изначально чистым, и который способен созерцать Бога в той степени, в какой Он Сам Себя проявляет. Предполагается, что совершенное видение в этой жизни невозможно, но начало осуществления данного опыта делает возможным совершенное видение при втором пришествии Христа во всей царственной полноте.
Фактически, мистический опыт Православия— это непрестанная молитва и покаяние. Молитву и покаяние, феноменологически следует понимать как углубление интенциональности сознания и следующего шага феноменологической редукции, которая в феноменологии сводится к трансцендентальной субъективности и не идет дальше. Покаяние же можно понимать как редукцию от «Я» к Другому, к Абсолютно Другому, как умаление «Я». Феноменология этого не делает, потому что отказ от Я в пользу Другого есть акт невозможный; но он оказывается возможным, когда вера в Бога приводит человека к обновлению его существа. В феноменологии «Я» конституирует других, то есть делает их активными моментами сознания других я того же самого Я. В мистическом же опыте Я является препятствием, которое не позволяет действовать в человеке Другому, тому Другому, Кто для верующего сознания является единственно истинной реальностью. Достигая единения с Богом, человеку возвращается совершенное видение красоты мира.
Размышление Каллиста и Игнатия об Иисусовой молитве позволяет понять взаимодействие человеческого «Я» и Того Другого, Кто был узнан как Сам Бог. «Молитва, со вниманием и трезвением совершаемая внутрь сердца, без всякой другой мысли и воображения какого-либо, словами: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий невещественно и безгласно воспростирает (нам кажется, что слово, которое использует переводчик, подлинный мистик, Феофан Затворник, раскрывает совершенное действие молитвы во всех измерениях) ум к самому призываемому Господу Иисусу Христу, словами же: помилуй мя опять возвращает его и движет к себе самому, так как не может еще не молиться о себе. Но когда он достигнет опытом совершенной любви, тогда всецело воспростирается он к единому Господу Иисусу Христу, о втором (то есть о помиловании) прияв действенное извещение». (Добротолюбие, т. 5, стр. 369). В русской формуле ко второй части молитвы добавляется слово грешного, что указывает на то, что человеческое «Я» не может не быть омраченным. Важно понять, что преодолеть «Я» собственными усилиями человек не может, но при сознательном взывании к Иисусу, Господу мира и людей, человек становится единым с Богом с помощью божьей благодати. Молитва начинается как «предстояние Богу», но завершается совершенным безмолвным присутствием в Божественном Свете, который освещает все сотворенное в первозданной чистоте. Совершенное безмолвие или феория или духовная молитва есть стояние, нахождение в лучах Непостижимого Божественного Мрака, который не может быть постигнут положительно, как он есть, но постигается отрицательно как Непостижимое. Предстояние есть попытка вхождения в Божественное присутствие, в этом предстоянии верующий осознает себя как недостойного, то есть неспособного созерцать Бога. Покаянная молитва открывает сердце молящегося и делает его единым с умом верующего, благодаря чему человек открывается Богу всецело и Божественный Свет обожает человека [3].
Мистический опыт превосхождения себя и восхождения к Богу приводит к открытию нового измерения существования: единых с Богом. Мистический опыт по реализации имеет личный характер, но имеет соборную сущность, которая предполагает существование единого «мы» преображенных во Христе людей. Переход от Я, пребывающего во грехе и кающегося в своем заблуждении, к внутреннему человеку, есть переход к тому мы, что является единым человечеством во Христе. Иначе говоря, философски идею соборности следует понимать как примат «мы» по отношению к «я». Возможна ли философия не отдельного «Я» и «Другого», а того Мы, которое едино для всех я, нашедших себя во Христе? Если западная философия есть эгология по преимуществу, а феноменология в особенности, а мистический опыт Православной Церкви, отличный от католической мистики, есть опыт Абсолютно Другого, то диалог, который осуществляет русская мысль, приводит к открытию того «Мы», которое является основой для русской религиозной философии. Мы— это единство всех совершенно молящихся в Духе. «Мы» не означает безликости личности, которая узнает себя в едином сообществе верующих во времени; м— это бессмертие в Духе Святом, который избирает тех, кто готов отказаться от себя для Другого и тем самым спастись и стать единым с теми другими, которые в бесконечном времени уступили себя большему, нежели их собственное я. Мы не уничтожает я, оно открывает любому я то пространство, в котором действует истинно Другой, и из которого можно увидеть неполноту своего существования как я. Но может быть это мы есть трансцендентальное «Я» феноменологии? «Мы»— не «Я», так как я конструирует бытие других я, и закрыто для Абсолютно Другого, который открывается целостному человеку и закрывается для ограниченности Трансцендентального «Я», а целостный человек един с другими во Христе. Это единство всех верующих и есть Мы: «Я» закрывает себя от Другого, тем самым оказывается неспособным узнать подлинность своего единства с другими [4].
Русская мысль не есть произвольный синтез двух опытов, но есть открытый диалог различных опытов. Особенность диалога состоит в том, что он позволяет родиться чему-то новому из тех положений, которые используются в процессе общения участниками диалога. Будущее русской мысли как уникального опыта осмысления человека в здешнем и горнем горизонтах бытия заключается в дальнейшем углублении диалога философии как опыта мысли Запада и мистического опыта Восточной Церкви. Дело русской философии следует понимать как очищение интеллектуального и духовного пространства для прихода Истинного Бога, ни Бога ума, но Бога человека. Ни дело философии умствовать о Боге, но дело философии как искусства различения готовить приход Бога. Россия в этом смысле подлинно метафизическая страна, не способная устроиться в данном пространстве; ее неустроенность состоит в настроенности на Запредельное, на то Запредельное, из которого приходит Бог. Он может прийти только туда, где для него имеется абсолютно пустое место, где место полностью уступлено для Него, ведь пустота может заполняться не только божественным присутствием.
Литература:
1) Путь Востока. Традиции освобождения. Материалы III Молодежной научной конференции по проблемам философии, религии, культуры Востока. Серия “Symposium”, выпуск 4. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2000. С.132-136
2) В.С. Наука и мистицизм в XX в. — М., 1990;
3) Бердяев Н. Духи русской революции // Пути Евразии : Русская интеллигенция и судьба России. — М., 1992.
4) Леонова Л. Л. Феномен лика в контексте культурных традиций христианского мистицизма: Дис. канд. культурологических наук: 24.00.01: Киров, 2004.— 132 c.
5) Козлов В. В., Майков В. В. Мистические традиции христианства — трансперсональный анализ // Христианство и культура. Сборник международной научно-практической конференции.— Астрахань, 2000.
Комментариев нет:
Отправить комментарий