Анатолий Несмиян: Первичная задача элиты - сформулировать наиболее приемлемое, консенсусное для общества понятие высшей ценности и на его базисе предложить компромиссный образ будущего

Когда произносится словосочетание «образ будущего», в этом месте обычно возникает лингвистический ступор. У Стругацких Рэд Шухарт в «Пикнике» описал его очень образно: «...Это всё равно что стакан кому-нибудь описывать или, не дай бог, рюмку: только пальцами шевелишь и чертыхаешься от полного бессилия...»

Но в нашем случае ситуация на самом деле гораздо проще. И конкретнее. Человек — существо социальное, а потому любое будущее всегда связано с тем социумом, в котором ему будет максимально комфортно чувствовать себя. Но так как человек — не животное, а существо разумное (во всяком случае, те полтора килограмма, что природа вставила сверху всей конструкции, заставляют подозревать именно это), то комфорт — это только часть желаемого. Человек, будучи именно разумным, всегда желает чего-то эдакого, странного. Что и отличает его от вирусов, бактерий, ленточных червей, амёб и прочих соседей по планете.

Образ будущего — это всегда описание идеального социума, который будет одновременно удовлетворять целому перечню зачастую противоположных признаков. И, кстати, хорошо, что противоположных — тем самым возникает разность потенциалов, по которым потечет ток-развитие. Нет разности — нет тока — нет жизни.

При этом подразумевается, что для каждой цивилизации есть своя собственная «зона комфорта», которая в чем-то совпадает с соседской, в чем-то — очень даже не совпадает. Иногда и прямо противоречит до враждебности. И это тоже чрезвычайно хорошо, так как межцивилизационные противоречия — залог выживаемости каждой конкретной цивилизации. Стимул к развитию, борьбе и в конечном итоге — адаптации к меняющимся внешним условиям. Нет противоречий — снова смерть.

Россия, будучи почти уникальной по своему сущностному содержанию страной-цивилизацией (в мире кроме вообще цивилизаций особняком стоят три цивилизации-государства: Россия, Китай и Америка — которая США, хотя она, Америка, и очень молодая, и еще не заслужила до конца это право, но всем признакам страны-цивилизации уже отвечает), в общем, к нам сказанное про цивилизационную «самость» относится в полной мере. Что, кстати, означает вполне конкретное следствие — наш, российский, образ будущего не может сущностно совпадать с китайским, американским и любым иным, относящимся к иным цивилизациям — европейской, африканской или какой еще. Местами — да, но в целом — нет.

Еще один момент, о котором есть смысл сказать, когда разговор заходит об образе будущего — это высшая ценность, которая кладется в его основу. Высшая ценность превыше всего. И выше жизни в том числе. За нее можно убить, за нее можно умереть. Ее нельзя отменить.

Искать высшую ценность не нужно, она давно известна — это, конечно, справедливость. В самом общем случае справедливость определяется как «соразмерность в распределении выгод и тягот совместной жизни людей, степень совершенства самого способа кооперирования деятельностей и взаимного уравновешивания конфликтующих интересов в обществе и государстве» (Гусейнов А. А. Справедливость// Философский словарь / Под ред. Т. Фролова. — М. , 2001.)

Это определение общее, но оно же очевидно свидетельствует о том, что в разных социумах и в разное время действующие и конфликтующие интересы, а также деятельность людей создают разные понятия и категории справедливости. Что справедливо сегодня — то будет несправедливо завтра. Что справедливо для одного социума — то вряд ли будет таковым для другого. А потому справедливость — динамически изменяющаяся неравновесная система ценностей, которую невозможно зафиксировать. Она всегда существует «в моменте». Каждый раз немного меняясь.

Поэтому образ будущего, базирующийся на понятии справедливого устройства жизни, — это идеал, горизонт. К которому нужно стремиться, но достичь его невозможно. И в то же время к нему нужно идти, причем очень важно — в какую сторону.

Вообще, справедливость — идеал для всех без исключения цивилизаций. Просто они вкладывают в него каждая что-то свое. Конфуцианство, к примеру, видит гармонию в служении, а потому деление общества на высших и низших полагает естественным и справедливым. Для Америки высшая справедливость — это свобода. Незаконное лишение человека свободы в Америке — одно из тягчайших преступлений, на уровне убийства.

В общем, с высшей ценностью особых вопросов нет. Другое дело, что отлить в граните на скрижалях ее формулировку невозможно ввиду того, что справедливость — понятие динамически изменчивое.

Но зато (кстати) можно зафиксировать рамки-границы, внутри которых справедливость может существовать. Область определения функции, так сказать. Как правило, это всегда система запретов. Справедливость — категория конструктивная, а вот запреты — это всегда чистой воды деструктив. Цурюк! Ферботен! Десять заповедей, к примеру. Чистой воды кодекс запретов: не укради, не убий, не возжелай. Это и есть границы допустимого, за пределами которого ни о какой справедливости речь вести невозможно. Внутри — это предмет для дискуссий. За рамками и границами функция не существует. Она становится бессмысленной, как вопрос: «что было до Большого взрыва?»

Что характерно: если конструктивная часть ценностной системы для разных цивилизаций отличается, иногда очень даже существенно, то система запретов гораздо более универсальна. Что весьма объяснимо: запреты обеспечивают выживаемость вида как такового. Конечно, всегда есть аномалии и флуктуации — скажем, в очень отдельных микросоциумах каннибализм не является харамом. Но в целом в любом обществе каннибал перестает восприниматься человеком. Убийство себе подобных всегда регламентировано и жестко пресекается в любом обществе за рамками действующих протоколов. Ну, и так далее.

Ну, и теперь главное, пожалуй. Единственное предназначение любой элиты любого общества и заключается в том, чтобы сформулировать наиболее приемлемое, консенсусное для этого общества понятие высшей ценности и на его базе предложить компромиссный образ будущего. «Счастье для всех, даром, и чтобы никто не ушел обиженным». Все остальные функции элиты вторичны по отношению к этой ключевой её обязанности. И если элита не в состоянии выполнить свое предназначение — то она не элита. Она так — плевок в пыли.

Поэтому-то я вполне осознанно полагаю, что нынешняя уголовная братва, захватившая и приватизировавшая страну — не элита. И никогда ею не станет. Она не выполняет свою ключевую функцию по отношению к стране. Уже поэтому выбор жесткий и буквально бинарный — или они, или все мы. Кто-то должен будет уйти. Поэтому я и не понимаю, зачем нам Путин с его ватагой, который за двадцать лет не сумел (не захотел или вообще не в курсе, что это такое) озвучить образ будущего, куда он ведет страну. Поэтому все двадцать лет на всех его публичных мероприятиях подобных вчерашнему всё крутится по одному и тому же унылому и тоскливому кругу. И будет крутиться дальше. Он понятия не имеет, куда идти. Он примитивен, как и его дружки, чья цель — просто загрести под себя как можно больше. 

«Тогда зачем вы нам?» - спросил Джейме Ланистер у Уолдера Фрея.