"Аттехейские племена, населяющие сейчас Западный Кавказ, являются подлинной расой сарматов".
Эдмунд Спенсер
Современники сарматов, меоты, очень часто фигурируют в источниках как сарматский народ; современные исследователи высказывают предположение о решающей роли северных меотов, занимавших район Танаиса, в сложении сарматского (савроматского) союза племен. «... Принимая во внимание, - писал К.Ф. Смирнов, - определенные соответствия в культуре меотов северного Приазовья и савроматов, а также связь древних савроматов с Приазовьем по легенде об их происхождении, я склонен присоединиться к гипотезе Ф.Г. Мищенко-М.И. Ростовцева-Б.Н. Гракова об участии приазовских меотов в сложении западно-савроматских племен. Часть приазовских меотов могла входить и в состав савроматской конфедерации, жившей за Доном. Двойственное отношение античных авторов к приазовскому племени язаматов-яксаматов, которые выступают перед нами то как меоты, то как савроматы, не случайно: оно отражает тесную связь меотов Приазовья с геродотовскими савроматами… Кроме Геродота, о раннем заселении меотами района будущего Танаиса в устьях Дона говорит Плиний в IV книге «Естественной истории». М.И. Ростовцев также констатировал приазовский «автохтонизм» основного ядра савроматов. Поселения сарматов и меотов располагались чересполосно: северные меоты, условно выражаясь, были «сарматизированы», а южные сарматы, в частности сираки, были ассимилированы меотами, причем Н.В. Анфимов считает возможным говорить о слиянии господствующего слоя меотских племен с сарматской аристократией.
Сопоставление алан и адыгов было сделано В.А. Кузнецовым, который высказал предположение о том, что основой западного племенного союза, входившего в состав исторической Алании и связанного с этнонимом «асы», были автохтонные племена Северо-Западного Кавказа.
ТОЖДЕСТВЕННОСТЬ МЕНТАЛЬНОСТИ САРМАТОВ И ЧЕРКЕСОВ.
Как и черкесы, сармато-аланы имели множество культов, посвященных языческим божествам. Бернард Бахрах приводит ранее неизвестный в российской историографии источник - поэму «Алеция» Клавдия Марка Виктора из Марселя (нач. V в.). В поэме упоминаются религиозные верования алан; Клавдий говорит о «примитивных» религиях и отмечает, что жертвоприношения духам предков у алан более примитивны, чем политеизм греков и римлян.
Бахрах считает, что аланы придерживались своих этнических верований и, что в их среде было определенное неприятие христианства, уже утвердившегося у их соседей: германцев, галлов, римлян. Эти сведения хронологически могут иметь отношение к аланской группировке Гоара (Эохара).
Сопоставление аланских и черкесских материалов по культу меча прекрасно иллюстрирует ментальность этих этносов. Согласно Аммиану, аланы «вонзают обнаженный меч в землю и почтительно поклоняются ему, как Марсу, верховному божеству тех земель, над которыми простирается их власть». Эти сведения Аммиана относятся к концу IV в., когда он завершил написание XXXI книги своего исторического сочинения. Весьма характерно, что до аланов культ оружия отмечен Клементом Александрином у сарматов и Дионисием у меотов. Меоты же, как известно, признаны едва ли не официальными предками адыгов. Имя аланского бога войны в источниках не упоминается. Согласно Аммиану, аланы не имели храмов и сословия священнослужителей, что также сближает их с адыгами. Отношение к оружию у алан было столь значимым в системе их мировосприятия, что меч использовался ими как символ бога вообще, либо определенного божества, патронирующего их военные мероприятия. По крайней мере, меч у алан был связан с именем божества и являлся ключевым элементом их «примитивного» богослужения.
Оружие у адыгов (черкесов) в героических песнях и эпических циклах, как и в реальной жизни, представляет собой наибольшую ценность. «Смерть наездника в бою, - цитировал В.А. Потто черкесскую пословицу, - плач в его дому, а потеря оружия - плач в целом народе». Любопытно, что соответствующий раздел в книге Х.Х. Яхтанигова так и называется «О мечах божественных». Как и отмечает этот автор, «в черкесской традиции обожествлялось и возвеличивалось не всякое холодное оружие (например, сабли или шашки), но обязательно меч (маисэ или джатэ), что объясняется тенденцией фольклорно-эпического материала к возвышению, к усилению понятий, связанных с именем героя». В Кабарде едва ли не самым знаменитым клинком являлась сабля, как трофей доставшаяся Елену Ципинову (кстати, имя Елен можно уверенно сопоставить с этниконом «алан»). У этого же автора излагается материал о долгих, на протяжении 1742-1744 гг., претензиях калмыцкого хана Дондук-Тайши на саблю Магомета Атажукина; в конфликт вмешались представители русского правительства — Калмыкия и Кабарда были на грани войны, но Атажукин не отдал драгоценного клинка. Подобное отношение к некоторым избранным клинкам в Черкесии XVIII-XIX вв. было сопряжено с наделением их мифическими, легендарными функциями. Сохранение этих «мечей» должно было оградить Черкессию вообще и тем паче те роды, где они хранились из поколения в поколение, от военного поражения.
Имя бога произносилось черкесами, когда речь заходила о происхождении, «авторстве» хранимого клинка. Оружием клялись; его обмен закреплял соприсяжные отношения между родами. Одно из ярких свидетельств культа оружия в Западной Черкессии принадлежит Хан-Гирею: «В семействе Шумноковых хранится древняя сабля, которую приписывают оружейнику-полубогу (имеется в виду языческое божество Тлепш); она была взята черноморскими казаками при разрушении аула Шумноковых, впоследствии возвращена владельцам одним весьма известным в свое время человеком. Помню церемонию, которая происходила по сему случаю. Человек двести подвластных и соприсяжников Шумноковых приехали в аул и один за другим, подходя, прикладывались по обычаю к поле верхней одежды виновника возвращения родового достояния тогда сильной фамилии Шумноковых. Об этой сабле есть много преданий, которые я, может быть, опишу когда-нибудь».
Таким образом, культ меча был характерен как для аланов, так и для черкесов. Единственное несовпадение в том, что черкесы (по крайней мере, это явствует из предварительного,но еще далеко не исчерпывающего обзора источников) не вонзали при богослужении меч (саблю, шашку) в землю. Но здесь надо помнить два обстоятельства: 1) меоты, широко признанные в историографии предками черкесов, делали это; 2) из современных черкесам этносов никто уже не практиковал подобный элемент богослужения ввиду исламизации или христианизации стран его бытования. И, если сам момент вонзенного в землю меча уже отсутствовал, но клинки по-прежнему присутствовали в системе священнодействия: черкесы развешивали сабли умерших на ветвях священных деревьев, и это оружие уже как бы не принадлежало этому миру.
ТОЖДЕСТВЕННОСТЬ СОЦИАЛЬНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ ОБЩЕСТВА У АЛАНОВ И ЧЕРКЕСОВ.
Клановый тип социальной организации был характерен для сармато-алан: Северный Кавказ представлял собой конфедерацию свободных сообществ. Подобная социальная организация приводила к тому, что сармато-аланы, как правило, не проводили скоординированной внешней политики. Тацит, описывая иберо-парфянский конфликт, отмечал, что сарматские вожди, «приняв подарки от обеих сторон, по обычаю своего племени, отправились на помощь и к той, и к другой».
Черкесия характеризовалась многими европейскими авторами как страна свободных кланов. Так, например, миссис Харвей писала: «Фактически, зависимость в Черкесии очень сильно напоминает клановую систему старой Шотландии: каждый человек гордится связью со своим вождем, а вождь считает себя обязанным защищать своих подданных и мстить за причиненные им обиды. Подобно древнешотландским главам кланов, черкесские князья также владеют большим числом подданных и обширными земельными угодьями, но также скудно снабжаются деньгами и для образования своих детей располагают весьма ограниченными средствами…». Тип социальной организации Черкесии Эдмунд Спенсер сопоставлял с клановой системой Швейцарии периода средневековья. Согласно сведениям монаха-доминиканца Юлиана (около 1235 г.), Алания представляла собой совершенно децентрализованную страну, «где сколько местечек, столько и князей, из которых никто не считает себя подчиненным другому, здесь постоянная война князя с князем, местечка с местечком…». Позднее, десятки авторов давали аналогичные описания Черкесии (см., например, описания Эмиддио де Асколи, Джиовани Лукка, Жана Шардена, Карла Пейсонеля, Тебу де Мариньи и пр.). Точно так же, как и упомянутые у Тацита сарматы, черкесские конные партии нанимались одновременно к нескольким монархам и участвовали в войнах по обе стороны конфликта, черкесские наемники участвовали с двух сторон во всех русско-турецких войнах; русско-польских и польско-турецких войнах; турецко-египетских конфликтах и т.д.
Благодаря усилиям ортодоксальных иранистов (Вс. Миллера, В.Б. Пфафа, Ж. Дюмезиля, Г. Вернадского и В.И. Абаева) все северокавказские страны древности и раннего средневековья (Киммерия, Скифия, Сарматия и Алания) были объявлены не кавказскими по языку и культуре, а иранскими. Следует отметить, что для всех иранских стран древности, средневековья, нового и новейшего времени (Парфия, Персия, Таджикистан, Иран при Сельджуках, Хулагуидах, Сефевидах или Каджарах, сартские общины в тюркских султанатах Хивы, Хорезма, Бухары и Коканда) характерна унитарная схема социальной организации. Напротив, сармато-аланы были чужды деспотизма в той же степени, что и черкесы; сармато-аланы имели множество князей, которые не имели власти повелевать, но имели неоспоримое право первыми вступить в сражение. Как и у черкесов, временами властная вертикаль в сармато-аланских княжествах усиливалась, но это всегда являлось следствием личных качеств авторитетного князя. Но сразу после смерти, а зачастую еще и при жизни такого харизматического лидера вновь брали верх традиции децентрализованного общества (таковой, например, была судьба предводителя алан в Арморике Гоара-Эохара). Политическое единство Сарматии и, затем, Алании, как и в Черкесии, достигалось за счет сильных горизонтальных связей: «соприсяжные братства» по В.К. Гарданову; аталычество, носившее характер политических отношений; куначество; родственные отношения; общенациональные съезды - зафесы или хасы, длившиеся месяцами или даже в течение года, как Печетнико зафес, и пр. В целом, средневековые и античные источники по сармато-аланам н содержат никакой отличающей их от черкесов информации.
АНТРОПОНИМИЯ.
Антропонимический фактор традиционно используется в историографии для формальной этнической идентификации древних безписьменных культур. Естественно, что представители и российской, и европейской историографии проявляли большой интерес к сарматской и аланской антропонимии. При этом исходят из тезиса, что за небольшим исключением сарматы носили сарматские имена, а аланы — аланские. Это вполне вероятно, но не обязательно - черкесы, например, очень часто фигурируют в источниках под русскими, латинскими, христианскими, арабскими, персидскими или тюркскими именами.
Сторонники тюркской версии происхождения сармато-алан дают сохранившимся в источниках и эпиграфике именам тюркское объяснение; приверженцы иранизма те же имена этимологизируют на основе иранского, древнеиранского либо даже углубляются в санскрит. Особенно отличился в этом занятии В.И. Абаев, который считал вполне естественными свои этимологии типа: «имеющий арийский облик», «носитель арийского кшатра», «имеющий восемь ослов», «сидящий», «приглашающий», «с непокрытой головой», «глава рыб», «достойный смеха», «имеющий здоровую жену», «невредимый утром» и т.п. В.И. Абаеву принадлежит объяснение с осетинского двух имен аланского круга, которые несколько раз фигурируют на Кавказе. Речь идет о двух аланских предводителях, возможно, братьях Абазуке (вар.: Анбазук, Амбазук) и Базуке; первое имя переводится Абаевым как «равноплечий», а второе как «широкоплечий». Вслед за Абаевым эту этимологию подхватили и растиражировали такие авторитеты, как Георгий Вернадский и Ю.С. Гаглойти. Несуразность этой этимологии очевидна для всех, кроме предвзятых иранистов. Человек не может носить имя «равноплечий» или подобные ему варианты - «Равнорукий», «Равноногий» или «Одинаковоглазый». В противном случае, надо признать, что все аланы были косоплечие.
В 1939 году недобросовестным поведением отечественных иранистов возмутился И.А. Джавахишвили: «Поскольку представители иранской теории вовсе обходят молчанием вопрос о происхождении собственных имен явно неиранского облика, в немалом количестве встречающихся в греческих эпиграфических памятниках Причерноморья, скифо-сарматская проблема не может быть признана вполне выясненной. Уже одно то обстоятельство, что из всего количества 425 негреческих имен надписей Причерноморья Вс. Миллер 258 считает неиранскими, а иранских имен остается лишь 167, - ясно указывает насколько преждевременно было делать выводы об иранизме сарматского языка». Превалирование неиранских имен над иранскими еще более увеличивается в памятниках Пантикапея, Тамани и Анапы. «Из 110 варварских имен (в Пантикапее), — писал сам Вс. Миллер, - не более 15 находят объяснение в иранских языках; из 20 имен, встречающихся в древних надписях, относящихся к IV или III в. до рождества Христова, ни одно не носит признаков иранства. Из 13 таманских имен только 2 несомненно иранские: Алексартос и Фарнакэс. Остальные не поддаются объяснению из иранских языков, например: Эдзус, Касалия, Кулия, Патерас, Патеис и др. Из 40 анапских имен не более 7 или 8 могут принадлежать к иранским».
В качестве адыгейских имен И.А. Джавахишвили рассматривал следующие: Блепс, Баго, Дзадзэу, Бласт, Синд, Мес, Аттамаз, Хахас, Катокас, Бадас, Дуарагос, Питус, Баксас, Инсандзагос, Санагос, Хотакос, Бадагос, Мукунагос, Аттамадзас, Уаходзакос, Уарадзакос, Дзадзас, Сомахос и т.д. Всем перечисленным именам автор дал убедительные этимологии исходя из данных адыгейского языка. Сам этноним «сармат» Джавахишвили этимологизировать оказался не в состоянии, но пришел к выводу, что объяснение ему «может быть дано лишь при помощи языков адыгейско-чечено-лезгинской группы».
ТАМГОВАЯ СИСТЕМА САРМАТОВ И ЧЕРКЕСОВ.
Предположение о северокавказском происхождении сарматских тамг в историографии впервые было сделано В.Н. Юргевичем. Дальнейшая дискуссия вокруг сарматских тамг, по сути, свелась к выяснению вопроса о возможном северокавказском происхождении этих знаков. Причем под северокавказскими тамгами авторы, как правило, подразумевали черкесские (кабардинские и адыгейские) коллекции.
Действительно, около 90% всех опубликованных тамг народов Кавказа составляют адыгские (черкесские) тамги. В 1892 году египетский адыг Махир ибн Исмаил ал-Уляпи на турецком языке издал книгу о тамгах — в нее вошли более 250 адыгейских и кабардинских знаков. Из 310 тамг, опубликованных в 1889 году Е.Д. Фелициным, адыго-абазинскими являются 260: остальные полсотни знаков, зафиксированных у соседних народов, также черкесского происхождения и были переняты в период господства темиргойских, бесленейских и кабардинских феодалов.
Из авторов советского периода наиболее категорично против версии о кабардинском происхождении сарматских тамг высказывалась Э.И. Соломоник, заявлявшая, что сарматские тамги не могут быть кавказского происхождения, но что кабардинские тамги могли произойти от сарматских знаков. Как видим, связь сарматских и черкесских тамг уже обращала на себя внимание в кругах специалистов. В свете рассматриваемой темы эта связь может расцениваться как еще одна существенная этнокультурная параллель. Визуальное сходство сарматских и черкесских родовых знаков прекрасно демонстрируют десятки таблиц из монографии украинского исследователя В.С. Драчука. Характерно также и то, что ни один из упомянутых исследователей (Юргевич, Лавров, Драчук, Соломоник, Фелицин) не пытался объяснить это сходство в тамговой системе предположением этногенетической преемственности черкесов к сарматам.
ИМИДЖ САРМАТО-АЛАН И ЧЕРКЕСОВ: ЛИТЕРАТУРНЫЕ ШТАМПЫ.
Еще одна, но уже историографическая, параллель между сармато-аланами и черкесами состоит в том, что древние (античные) и русские авторы рисовали одинаково утрированный внешний облик и тех, и других. Набор сармато-аланских характеристик у Овидия: «грубый голос, свирепое лицо, волосы и борода не подстрижены»; неоднократно как, например, у Сенеки, отмечаются «рассыпанные по плечам длинные волосы»; они всегда на конях, с «хвастливым и роскошным вооружением» (Астерий). Подобные же утрированные характеристики, своего рода агиографические клише, в отношении черкесов содержатся у огромного числа российских авторов. Любопытно, что в отношении тех, кого в российской историографии считают единственными потомками сармато-алан, такие характеристики просто отсутствуют. Есть, правда, противоположные по своему пафосу оценки — например, знаменитое лермонтовское изречение: «…порядочного кинжала ни на одном не увидишь. Уж подлинно осетины».
В.Б. Ковалевская, которая впервые вознамерилась провести подобную параллель между сармато-аланами и северокавказцами, не смогла сделать этого на осетинском материале, и была вынуждена исполнить это на черкесском материале, мягко подменив этноним черкес новоизобретенным понятием «вооруженные кавказцы XIX века».
Перечислить многочисленные клише по черкесам для сравнения их с сармато-аланскими в рамках данной главы не представляется возможным.
Ограничимся несколькими цитатами:
«Этот черкес, который едва лишь имеет во что одеться и крышу жалкой лачуги над головой, может быть обладателем ружья стоимостью в несколько сот рублей и соответствующих сабель, кинжалов и ножей. Выходя из дому он украшает себя этим оружием» (Ф.Д. де Монперэ); «Вся жизнь дикого черкеса - это жизнь профессионального грабителя» (П.С. Паллас); «Черкесы были совсем уже близко и я ясно различал эти смуглые, воинственные физиономии, блестящие черные глаза и дикое выражение лиц…», «Вместе с пехотой двигалось несколько сот черкесов и башибузуков, которые своим дьявольским видом, своими криками и гиканьем придавали этой фанатической атаке какой-то адский характер…» (Дукмасов П., адъютант Скобелева); «Черкесы, одетые в свой живописный костюм и нося при себе оружие, некоторые экземпляры которого представляли замечательные образцы восточного мастерства, лениво бродили по улицам своих селений» (Дж.Э. Блэнт).
ТЯЖЕЛОВООРУЖЕННАЯ КОННИЦА САРМАТО-АЛАНОВ И ЧЕРКЕСОВ.
Сопоставление сарматского комплекса вооружения, а также их военного искусства с аналогичными аспектами черкесской культуры имеет смысл начать с характеристики военного потенциала меотов, чья археологическая культура и территория, как это уже отмечалось выше, совпадают с сарматскими. А.М. Хазанов, автор единственного монографического исследования о военной культуре сарматов, пишет следующее: «Очень важное значение имели их (сарматов) юго-западные связи с меотами и другими племенами Северного Кавказа. На довольно высоком для своего времени уровне стояло военное искусство меотов. В меотском войске определенную роль играли всадники, защищённые металлическим доспехом и имевшие на вооружении длинные мечи. Значительное распространение получили копья. Поэтому использование ударного кулака конницы у меотов было весьма эффективным…». Как видим, тяжеловооруженная конница или конница катафрактариев, как она именовалась античными авторами, имелась в дочеркесскую эпоху (до XIV века) у сарматов, к каковым можно причислить и меотов, а вслед за ними у алан.
О последних готский историк Йордан (VI в.), описывая битву племён при Недао с наследниками Аттилы в 453 году, писал: «…можно было видеть алана, строящего ряды с тяжелым оружием». Согласно Арриану, сарматские катафрактарии применяли клинообразное построение, которое у них перенимали другие народы, в том числе и римляне. Клин сарматских всадников на карьере врезался во вражеское войско, разрезая его надвое, и копьями опрокидывал неприятеля; при необходимости, дело довершала рубка мечами. Арриан, на посту наместника Каппадокии, воевавший с аланами, рекомендует строить против них более глубокую фалангу.
Черкесские мамлюки также практиковали построение клином — например, в битве на Дабикском поле с османами (24 августа 1516 г.). Тяжелая кавалерия в Черкесии сохранялась вплоть до XIX века. «Каждый отряд состоит из панцырников, простой конницы и пехоты, - описывал черкесскую воинскую организацию С.М. Броневский в 1823 году. - Князья и уздени, одетые в панцыри, с ближайшими их людьми составляют отборную конницу наездников, прочие разделяются на простую конницу и, смотря по обстоятельствам, на пехоту, в коей служат одни крестьяне… ». Численность тяжелой кавалерии была довольно велика - так, например, 9 мая 1804 года на правом берегу реки Баксан «в широкой горной долине» полуторотысячный отряд «кабардинских панцырников» атаковал русское войско, состоявшее из 8 батальонов пехоты, четырех драгунских полков и 24 орудий. Черкесская тяжелая кавалерия, в качестве наемного войска, пользовалась большой популярностью: июлем 1589 года датируется царские письма Камбулату, Мамстрюку и Шолоху с предложением выставить для предстоящей войны со Швецией 200 черкесских всадников «о дву конь в пансырех и со всякою службою, с копьи».
Благодаря черкесским наемникам, составляющим элитные части польской тяжелой кавалерии, король Ян Собесский сумел остановить наступление османов в Европе.
Черкесские панцыри пользовались большим спросом в России и Персии. Комплекты вооружения черкесского рыцаря XVII века в большом количестве хранятся в русских музеях. В Черкесии производились длинные кольчуги, закрывавшие не только тело, но и ноги всадника: «шесть плащей пансырных» в 1645 году были подарены черкесами-аристократами русскому царю.
Таким образом, на Кавказе единственной преемницей сармато-аланской тяжёлой кавалерии может быть названа лишь тяжелая кавалерия Черкесии. Уже одно это обстоятельство должно быть признано веским доводом для постулирования тезиса о культурной и исторической общности между сармато-аланами и черкесами.
ЭКСТЕРЬЕР САРМАТО-АЛАНСКИХ И ЧЕРКЕССКИХ КОНЕЙ.
Римский император Марк Аврелий (II в. н.э.) нанял 5500 сарматских всадников для обороны своих владений в Британии: эти сарматы расположились вдоль стены Адриана на границе с воинственными кельтами. В память о сарматском присутствии осталась серия изображений крупных стройных коней с красивыми небольшими головами на изогнутых и высоко поднятых шеях на кельтских (пиктских) каменных надгробиях VIII-IX вв., найденных на территории Шотландии и хранящихся в музее Эдинбурга. Подобный тип причерноморской лошади не встречается в более ранних рисунках кельтской эпохи. Еще одна крупная и стройная лошадь изображена на камне из крепостной стены Йорка, который находится немного южнее Адриановой стены. Именно с территории, прилегающих к стене Адриана, мифический король Артур выводил коней, пригодных для его тяжеловооруженных рыцарей, так похожих на сарматских катафрактариев. Остеологическое исследование профессора Эварта, произведенное им на материалах погребений римской эпохи в районе Адрианова вала, показало наличие, пород шести лошадей, рост которых колебался от 110-120 см (небольшие местные пони) до 140-150 см, в которых можно видеть коней, приведенных из Сарматии. Разведение боевых коней имело особое значение для сармато-алан и их кони ценились как в Римской империи, так и в германских королевствах. Аланских конь восхваляется в одной из поэм императора Адриана: «Борисфен, конь Цезаря, был аланской породы. Он обычно летал по равнинам, по болотным топям и холмам. И никогда во время охоты на кабана ни один преследуемый кабан с белесыми клыками не мог приблизиться к нему настолько, чтобы ранить его…».
Описания экстерьера черкесских коней идентичны описаниям сармато-аланских коней. Французский консул М. Пейсонель (середина XVIII в.) писал, что «черкесские кони высоко ценятся; они рослые, хорошо сложены, сильны, быстрые на бегу и выносливые. Голова у них напоминает немного клюв ворона, и вообще сами кони походят на английских». Превосходство сарматских и аланских пород коней признавалось римлянами, пиктами, армориканцами, корнуэлльцами и германцами точно так же, как в более поздние времена поляки, турки, русские и грузины стремились приобрести черкесских коней.
«Прежде всего любят лошадей, верных спутников черкесов на пути славы и чести, - писал немецкий путешественник Карл Кох, - Они превосходны и дорого стоят по всему Кавказу. Черкесы, так же, как арабы, заботятся о чистоте лошадиной породы и не терпят ни малейшего отклонения от нее». Жан Батист Тавернье отзывался о черкесских конях в том же духе, что и Адриан об аланском скакуне: «У них настолько прекрасные лошади, что в погоне за животными они утомляют их и заставляют сдаваться». Еще несколько соответствующих характеристик из европейских источников: «Они разводят хороших лошадей, известных своей быстротой» (И.Г. Гербер); «владельцы табунов получают большие доходы и ежегодно продают большое количество голов в Россию и Грузию» (И.Ф. Бларамберг); «Лошадь, которую здесь называют «ши», - предмет особой любви каждого черкеса, и прочностью тела, красотой форм и легкостью превосходит знаменитых арабских и английских скакунов…» (Эд. Спенсер). И в дополнение к европейским мнениям приведем цитату из В.П. Пожидаева: «Выращивание коней адыги довели до высокого мастерства и создали целую науку о коне и его воспитании».
ТАКТИКА ОБМАННОГО ОТСТУПЛЕНИЯ САРМАТО-АЛАНОВ И ЧЕРКЕСОВ.
Тактика обманного отступления - один из ярких этнокультурных стереотипов, характерных и для сармато-алан, и для черкесов. Этот приём часто применялся черкесами во время Кавказской войны: рассыпавшись, они демонстрировали ложное отступление. «Когда же расстояние увлекшихся преследованием будет соответствовать их умыслу, - писал В. Швецов, - в это время разбросанная партия, по команде, в одно мгновение оборачивается лицом к преследователям, занесшимся без всякой осторожности, и, сплачиваясь в несколько частей дружно и с ловкостью нападает на слабых и гонит в беспорядке…».
Одно из наиболее ранних упоминаний о применении этого тактического приема принадлежит Плутарху, описавшему сражение между римской армией и конницей кимвров, вторгшихся в Италию, и происходивших, согласно историку, от древних киммерийцев: «Всадники не ударили на римлян прямо в лоб, а отклонились вправо и понемногу завлекли их в промежуток между конницей и выстроившейся левее пехотой. Римские военачальники разгадали хитрость противника, но не успели удержать солдат, которые сразу же бросились вдогонку, едва один из них закричал, что враг отступает». Изучению этого этнокультурного стереотипа значительное внимание уделяет в своей монографии Бернард Бахрах. «Аланское влияние на тактический репертуар воинских подразделений в западной Франции, - отмечает Б. Бахрах, - проявилось в привитии здесь приема обманного отступления».
Арриан, легат императора Адриана в Каппадокии, отмечал в своем трактате «Контра Аланос» изощренность аланов в использовании обманного отступления. На страницах своего сочинения Арриан дает детальные инструкции войскам, как уберечься от аланской конницы и ее излюбленной манеры ведения боя.
Аланы, сражавшиеся за Рим в северной Италии в начале V века, использовали тактику обманного отступления против визиготов. На протяжении V века армориканские (бретонские) всадники часто применяли обманное отступление. Об использовании армориканскими всадниками этого тактического приема пишет в своей статье «Генрих I и основание саксонской империи» Карл Лейзер. В знаменитой битве при Гастингсе (1066 г.) обманное отступление было дважды эффективно использовано норманнами и их бретонскими союзниками. Согласно хронике Гильома из Пуатье, в первый раз обманное отступление было предпринято бретонцами во главе с графом Аланом, который был награжден Вильгельмом Завоевателем за его выдающуюся роль в битве. Аланское происхождение обманного отступления в арсенале бретонской (армориканской) кавалерии не вызывает у Бернарда Бахраха никаких сомнений, ибо до поселения алан в Бриттании (Бретони) местное кельтское население не только не имело репутации всадников, но даже не разводило коней.
Тактика обманного отступления применялась черкесскими мамлюками. Так, например, ал-Джабарти, описывая войну между османами и мамлюками в 1788 году, сообщает следующее: «После того, как войска мятежных эмиров прикинулись потерпевшими поражение, против войск Исмаил-паши выступили резервные силы противника и они истребили большое количество солдат».
Обманное отступление в Черкесии представляло собой великолепно отработанную тактику кавалерийского сражения. Источники свидетельствуют о том, что черкесские конные партии прибегали к этому приему как в междуусобных столкновениях, так и во время боевых действий против иноэтничных противников. Черкесы сумели приспособить этот прием к изменившимся условиям войны с применением огнестрельного оружия и использовали его и против конницы, и против пехоты. В 20-е годы XIX века И.Ф. Бларамберг, офицер русской службы, писал: «…с шашками в руках они бросаются на пехоту или артиллерию, обращают ее в бегство, преследуют, иногда стремятся заманить противника в засаду, проводя ложное отступление. Опыт показал, что черкес, обращенный в бегство, - это еще далеко не побежденный воин…». Примером использования тактики обманного отступления во внутри черкесских столкновениях может служить сражение на Бзиюке (1796 г.). «Крепкая позиция шапсугов, — писал Н. Дубровин, - большей частью пеших, засевших за оврагом и в лесах, не могла быть атакована кавалерией… По совету Баты-Гирея (Хаджимукова Батчерия), отважные наездники завязали с шапсугами перестрелку через овраг и, джигитуя перед неприятелем, выманили шапсугов, показали тыл и увлекли их через балку…». Шотландский путешественник Джеймс Камерон, посетивший Черкесию в 1839-1840 гг., также зафиксировал применение черкесами обманного отступления: «Вскоре они (линейные казаки) столкнулись со своими противниками, которые отступали быстро, но в строгом порядке; вслед за этим последовал беглый оружейный огонь, в результате чего обе стороны понесли некоторые потери; черкесы отходили до тех пор, пока не вступили в тесное ущелье, после чего неожиданно со всех сторон раздался пронзительный боевой клич горцев, поразивший и испугавший их противников; преследуемые развернулись и обрушились на всем скаку на казаков, подвергнув их свирепой атаке с обоих флангов; последовала непродолжительная, но яростная схватка, в результате которой казаки все-таки сумели прорваться и уйти, но оставили множество своих товарищей убитыми и ранеными на поле битвы».
Тактика обманного отступления в исполнении черкесов сохраняла действенность и во время Русско-турецкой войны 1877-1878 гг. Петр Дукмасов, адъютант главнокомандующего русской армией на Балканах М.Д. Скобелева, приводит в своих мемуарах несколько примеров применения черкесами в составе турецкой армии тактики обманного отступления. «Я с своею полусотней находился в упомянутом заслоне, - вспоминал П. Дукмасов один из боев, — который смело повел наступление на черкесскую цепь. Последняя, очевидно, рассчитывая подвести нас под огонь своей пехоты и артиллерии, стала медленно отступать. Увидев эту грозную пехотную силу, поняв хитрую тактику отступавших черкесов и безрассудность преследования, я вовремя поворотил своих людей. И действительно, только-что мы начали отступать, как черкесы, вместо того, чтобы нас преследовать, быстро очистили фронт перед своею позицией, поскакав на ее фланги, и позади нас вдруг раздались сильные ружейные залпы и орудийные выстрелы… ».
ОТСУТСТВИЕ СВЕДЕНИЙ О КАКОМ-ЛИБО РОДСТВЕ МЕЖДУ САРМАТО-АЛАНАМИ И ИРАНЦАМИ В ДРЕВНИХ И СРЕДНЕВЕКОВЫХ ИРАНСКИХ ИСТОЧНИКАХ.
Обширнейшая иранская литература и историография древности и средневековья не содержит ни единого упоминания о своем родстве с аланами, хотя бы на генетическом уровне, либо замечания по поводу схожести языков: и это на фоне тысячелетнего соседства, когда аланы вторгались в Иран или их отдельные общины жили там, а иранские купцы, агенты и дипломаты прекрасно знали Кавказ и Северное Причерноморье. На молчание древних, но уже античных авторов, обращает внимание и М.В. Аталиков: «... многие античные авторы (Геродот, Страбон и др.) хорошо были знакомы с персами, но ни один из них не говорит о сходстве или родстве иранского со скифским или другими языками Северного Причерноморья и Кавказа». Отметим также, что социальная организация аланского общества была абсолютно противоположна социальной схеме иранцев и индоевропейцев, у которых были четко выделены три слоя - жречество, стражники, ремесленники. Никаких следов наличия обособившегося жречества или особого сословия ремесленников в сармато-аланском обществе не наблюдается. Напротив, сармато-аланское общество походило на общество черкесов до присоединения их страны к России: это феодальная организация, «в которой под управлением князей находились наследственная знать и незнатные, но свободные члены общества, причем и те, и другие были обладателями рабов» (Ж. Дюмезиль).
4 ноября 1823 года на заседании Азиатского общества Юлиус Клапрот зачитал доклад, в котором доказывал идентичность осетин и древних алан. Этот доклад получил широкую известность благодаря его публикации на французском языке. Ю. Клапрот, выражаясь словами Эдмунда Спенсера, «имел несчастье быть соблазненным небольшими суммами со стороны русского правительства». Так и не приведя ни одного довода, Ю. Клапрот счел возможным приписать всю северокавказскую древность, связанную с использованием в источниках этнонима «алан» единственному на Северном Кавказе индоевропейскому и христианскому народу - осетинам.
Предвзятость автора очевидна. С куда более серьезными основаниями он мог бы увидеть потомков алан в чеченцах, кабардинцах или адыгейцах. Перечисленные, по крайней мере, своей ожесточенной борьбой против огромной империи, имели право быть сравненными с аланами, сарматами, скифами и киммерийцами. Но, увы, как говорят в Шотландии, «историю пишут те, кто убивает героев». Так, в далеком 1823 году была заложена бесславная традиция российского алановедения. Аланы, плоть от плоти кавказцы, были объявлены ираноязычными кочевниками - причем, исключительно ираноязычными. Все слабые и редкие попытки представить аланов как полиэтничный социум отметались такими авторитетами, как Вс. Миллер, В.Б. Пфаф, Янош Харматта, Жорж Дюмезиль и В.И. Абаев.
Дабы объяснить 500-летний провал между аланами и осетинами, В.Б. Пфаф ввел в историографический оборот два совершенно безосновательных тезиса: 1) избиение аланов монголами в XIII веке, после чего остатки их укрылись в ущельях Центрального Кавказа; 2) 500-летняя война между осетинами и кабардинцами.
Комментариев нет:
Отправить комментарий