Владимир Емельянов: 80 лет со дня рождения Сергея Сергеевича Аверинцева

Какая странная судьба, если задуматься. Филолог-классик. Сотрудник Института мировой литературы. Автор работ об античной и византийской риторике. Просветитель в 60-х-80-х годах. Потом, когда стало можно говорить обо всём, вдруг эмигрант, венский профессор, поэт и новый православный богослов. В результате: людьми науки не вполне признан, для церкви не вполне свой, поэтами тоже за своего не признается, а в Вене давно забыт всеми, кроме русских эмигрантов, слушавших его лекции. Остались видеозаписи, но из них нельзя извлечь ничего того, что не прозвучало бы тогда, в конце прошлого века. Что еще осталось? Пожалуй, разрозненные мысли по всяким поводам, высказанные в эссе. И вот они самые интересные во всем его наследии. Мысли по всяким поводам. Оказалось, что Аверинцев просто мыслитель. Просто философ культуры. А важнее этого вряд ли что-то есть… Однако есть и важнее. Об этом потом.

Как я узнал об Аверинцеве? От Дьяконова. В 1987 г. он показал собравшимся в секторе древнего Востока (не помню, по какому поводу) книгу с дарственной надписью, которая заканчивалась подписью «св. отец Сергей Аверинцев». И сказал: «Это его переводы с сирийского и коптского. Если бы святой отец знал эти языки — цены бы книге не было. Но он, как всегда, переводит с немецкого». Потом какие-то другие люди в Ленинграде начали мне рассказывать, что есть такой филолог Аверинцев, который, вместо того, чтобы комментировать греческих авторов, читает в университетах проповеди. Потом я приехал в Москву, и уже другие люди стали мне говорить о божественном даре Аверинцева, о его связи с православием, о его духовности и т.д. А 1 июня 1988 г. я прочел в Литературной газете некролог А.Ф.Лосева, который начинался с восклицания «Умер великий Пан!..» и был подписан «Сергей Аверинцев». И вот с этого времени я читал его очень много. Книги, статьи. Потом купил пластинку, на которой Смоктуновский читает «Книгу Иова», а Аверинцев — свои переводы Псалмов. Потом смотрел фильм «Свидетельство красотой», где Аверинцев говорил об иконах… Много было всего. А на живые его выступления я так и не попал… Но один день никогда не уйдет из моей памяти.

Во время своей нелепой армейской службы я отходил от госпиталя в офицерском общежитии. Там был телевизор. Я включил его и услышал, как Аверинцев читает Мандельштама… Его монотонный голос, его грассирование, вся его интонация отдались во мне заживляюще. Я чувствовал, что меня скрепляют, сшивают этим голосом. Что мне становится легче. Аверинцев читал «Я слово позабыл…» и «Чуть мерцает призрачная сцена…» И он что-то такое внушал мне своим голосом, что жить стало легче. Актерство ли это или шаманство — но что-то такое в нем было, что передается не через тексты, а через записи голоса. Умиротворяющее и заживляющее. Был январь 1989 года.

Прошли годы. Я, конечно, помнил тот случай. И теперь подумал, что и сама роль Аверинцева в русской культуре была именно таковой, какова была функция его голоса. Он лечил больное сознание советских людей. Не растравлял раны, а старался оживить культурную память, взывая к чувству тех корней христианской культуры, которые, как он полагал, скрыты в каждом человеке. Любой русский человек так или иначе грек, так или иначе еврей, так или иначе монах. И вот к этому чувству он обращался. А люди вспоминали самих себя и думали, какими бы они могли быть. «Возмутить бескрылое желанье в чадах праха», «царям земли напомнить о Христе» — это все было задачей Аверинцева. От этого мало потом остается. За это сильно потом не любят (потому что где же результаты?). Но именно через это человек преодолевает несовершенства своих текстов, недостаточность своих знаний, ограниченность своих представлений о мире, чтобы остаться в памяти поколений уже не профессионалом, не поэтом, даже не мыслителем, а духовным деятелем. Кажется, ясно, что Некрасов и Достоевский это такие духовные деятели. И Лихачев был духовным деятелем. И Аверинцев.

Выполнил ли он свою задачу? Или еще продолжает выполнять? Не знаю. Но слушать его по-прежнему отрадно.