Сообщество людей, группировавшихся вокруг Артура Медведева, было удивительным. Они были небогаты, но при этом слабо зациклены на деньгах и успехе. Почти субкультура, но крайне элитарная, требующая от человека внутренней работы, собственного размышления и соучастия. Лично мне эти люди, именовавшие себя традиционалистами и метафизиками, напоминали ранних немецких романтиков – кстати, именно от всевозможных Новалисов, Шлегелей, Людвигов Тиков и Ваккенродеров тянулась одна из нитей духовной и интеллектуальной преемственности.
Во второй половине 1990-х круто было пойти в «манагеры», карьера «офисного планктона» считалась удачей. Для мыслящих людей практически не существовало эффективных социальных ниш: ни ельцинской, ни раннепутинской России не нужны были ни энергия, ни талант молодого «креативного класса». Разговоры о стратегии развития государства считались благоглупостью, слово «метафизика» вообще можно было произносить тихо и лишь в кругу единомышленников – чтобы не сочли за сумасшедшего. Энтропия духа и интеллекта воспринималась как что-то само собой разумеющееся.
Зато в 1990-х годах было немало чудесных, но, как правило, мерцающих попыток самоорганизации интеллектуалов и метафизиков — большинство журналов и альманахов того времени умирали на втором-третьем номере, а сообщества плавно перетекали от одного центра притяжения к другим.
Альманах «Волшебная Гора» прошел сквозь все эти постсоветские энтропийные времена лишь благодаря Артуру Медведеву.
Кажется, сам себя он не рассматривал как выдающегося философа, и такое самоощущение было одним из главных слагаемых успеха проекта. Себя он считал организатором, издателем, критиком, эссеистом. Но, фактически, он стал главным нервом этого сообщества – московских, шире – российских, еще шире – со всего постсоветских метафизиков, традиционалистов, консерваторов, алхимиков, искателей Грааля, «синих цветков» и «нового философского камня». Именно в уникальном духовном и концептуальном формате «Волшебной Горы» традиционалисты, принадлежащие разным религиозным и философским традициям, находили общую понятийную систему, общее пространство, общие смыслы. С медведевским концептуальным подходом к взбиранию на гору Духа можно было спорить, но этот подход был интересен и симпатичен.
Гейдар Джемаль, Евгений Головин, покойный Юрий Стефанов, Юрий Мамлеев, Татьяна Фадеева – в амплуа старших наставников, а также Роман Багдасаров, Александр Рудаков, Вадим Штепа, Лариса Винарова, Сергей Дунаев, Мария Мамыко, Дмитрий Воронцов, Глеб Бутузов, Виктория Ванюшкина, Виталий Аверьянов, Алексей Болдырев, Али Тургиев, рок-музыкант Сергей Калугин – это первые фамилии, которые возникают в моем сознании при словосочетании «Волшебная Гора». Люди настолько разные – и по взглядам, и по сфере компетенции, и по жизненным траекториям, но всех их что-то объединяет вместе. Что? Неприятие профанического, десакрализованного бытия? Но это не гностическая секта, которая тяготится бытием-как-таковым. И не шайка революционеров-маньяков, готовых взорвать этот мир ради торжества своих галлюцинаций.
Это вполне адекватные люди – умные, образованные, но сознающие, что богооставленная реальность не может быть полноценной, и потому разрабатывающие пути интеллектуального бегства и духовного восхождения…
Кончина Артура никак не была отмечена в официальных медиа, но сообщество Интернет-интеллектуалов взорвалось – оказалось, за последние годы Артур незаметно стал одним из лидеров этого самоорганизующегося пространства смыслов.
«Волшебная Гора» на редкость точно вписалась в традиционный для российской общественной мысли позиционный расклад. В России исторически (по крайней мере, начиная с XIX века) было не два, как многие полагают, а три культурно-идеологических полюса: либералы-западники, официозные консерваторы-охранители и неофициальные консерваторы-традиционалисты. Именно таковы были ранние славянофилы, именно таковы были русские религиозные философы Серебряного века, именно таковы были московские метафизики 1960–1970-х годов, некоторые из которых стали старшими товарищами и вдохновителями Артура Медведева и всех тех, кого он собрал.
Главный концептуальный вопрос, волновавший меня и в контексте «Волшебной Горы», и в контексте общения с Артуром и нашими общими друзьями, так и остался не разрешенным. Это соотношение примордиальной Традиции, которая, по идее, отрицает всё современное как профанное, отпавшее от абсолютной целостности, предавшее первозданную боговдохновенность, и современного нам мира, который хоть и «во зле лежит», но он здесь, он наш, и мы – его хозяева. Иначе говоря, возможна ли полноценная модернизация на основе Традиции? Возможно ли быть современным человеком и при этом не тяготиться пребыванием в «темном веке», в профаном мире, а быть носителем примордиальных, изначально-божественных, ценностей? И вообще — не противоречит ли Традиции сама идея социальной модернизации?
Во второй половине 1990-х, при позднем Ельцине, в эпоху уничтожения государства, мне и многим моим друзьям казалось, что неповторимый идеал бытия-здесь-и-сейчас утерян навсегда, что мы бесконечно греховны, а потому должны казнить себя своим несовершенством, что развитие есть зло, что прогресс придумал Антихрист и что лишь «просвещенный» авторитарный политический строй, основанный на сакральности верховной власти (например, православная идеократия), может вернуть хотя бы видимость идеального общественного устройства.
Но вот прошло лет десять, многое изменилось. И теперь кажется, что «современность», которую так ненавидели все традиционалисты за отказ от сакрального измерения, и Традиция вполне даже могут сосуществовать, но только на основе консенсуса, а не принуждения. Авторитаризм (не говоря об идеократическом тоталитаризме) и сакральное общество несовместимы – в 2000-х годах этот вывод стал очевиден даже для метафизиков-традиционалистов.
Что будет дальше с «современностью» и Традицией, уживутся ли они вместе либо первая убьет вторую – вот что интересно, поскольку эта борьба разворачивается на наших глазах и при нашем участии — активном либо пассивном.
Но Артур, кажется, уже познал ответ на этот вопрос…
Комментариев нет:
Отправить комментарий