Все эти годы хотелось верить в чудо и надеяться на Провидение.
Масштаб потери пока ясен только для тех, кто лично знал Цымбурского или был начитан в его текстах.
Вероятно, через некоторое время фигура Цымбурского будет осмыслена не только в российском, но и в мировом контексте — его назовут одним из ведущих мировых интеллектуалов начала XXI века.
Мне лично довелось знать Вадима Леонидовича с 1999 года и прежде всего как геополитического и геоэкономического мыслителя — нас познакомил известный географ Дмитрий Замятин. Это был интересный период — на издохе ельцинизма, в предощущении чего-то неведомого, и интереснейший круг людей, обретавшихся в окрестностях журнала «Полис», — Ильин, Неклесса, Кочетов, Сергеев, Межуев и далее по списку.
В то время я еще делил интеллектуальное пространство на «своих», «чужих» и «травоядных интеллектуалов». Цымбурский заставил усомниться в адекватности такого деления — хотя бы потому, что ни к одной из этих групп причислить я его не смог. Цымбурский иронизировал над популярным в те годы и интересным мне представлением о Катехоне и говорил, что в раннем христианстве ничего подобного не было, что идея об отдалении Конца и Страшного Суда возникла позже — у Тертуллиана. И вообще его понимание географического — геополитики, геоэкономики и геокультуры — заставляло многих отойти от, казалось бы, железобетонных догм конца 1990-х — от того самого дуализма Моря и Суши. Вместе с тем, упоминания в его присутствии о либералах, шире — о современных политиках как таковых вызывали у него сначала иронию, позже — сарказм и желание жестоко поквитаться. До сих пор помню его реакцию на мою неловкую попытку сравнить Путина с Павлом I…
Мне тогда казалось (и кажется до сих пор), что Цымбурский по мировоззрению и особенно по мироощущению был гностиком. Именно потому он откровенно тяготился материальным измерением жизни — у него, кажется, не было даже компьютера, зато была ставшая теперь почти легендарной целая стая котов и кошек. Именно потому о своей болезни и о том, что от нее нельзя излечиться — можно лишь немного задержаться среди живущих, говорил иронично — без трагизма, страха и паники. Возможно, его самая известная концепция России-как-Острова — это именно мироощущение гностика, тяготящегося обилием, размерами и постоянным расползанием тварного мира и жаждущего скорее обрести своей небольшой участок Земли Обетованной и никого чужого туда не впускать.
Мне Вадим Цымбурский казался чуть ли не современным протопопом Аввакумом: интеллектуальным пророком автаркии России, которая в условиях глобального вызова и острого дефицита ресурсов из России-империи, России-континента должна сжаться до размеров России-острова, до Великороссии-как-таковой. Когда Цымбурский говорил публично, в какой-то момент его пафос и интонации становились настолько бескомпромиссными и нетолерантными, что я вспоминал именно о самых радикальных старообрядцах. Помню, кто-то либерально-благодушный году так в 2000-м в его присутствии сравнивал современный мир с Ноевым Ковчегом — мол, нам нечего делить, мы все — и Россия, и Запад, и Китай, и арабы — должны помочь друг другу спастись в этой лодке! На что Цымбурский злобно съязвил — мол, лодка слишком мала, места предусмотрены только для избранных. Поэтому народы и страны не то чтобы друг друга из лодки выталкивают, но еще и норовят веслом по голове приложить.
Мне как человеку с имперскими симпатиями, ощущающему связь с теоретиками империи еще из XVII–XVIII веков, было интересно говорить и думать об имперской миссии государства, о «всемирной отзывчивости», об универсалиях имперской идеологии. Цымбурский всегда обламывал мой восторженный пафос: не до имперского жиру — быть бы живу в национальном государстве в ситуации ограниченных возможностей и наличия мощной властной корпорации, активно пожирающей ресурсы.
В последнее время стало общим местом — мол, Цымбурский мог бы стать главным идеологом путинской России — концептуализатором изоляционизма и автаркии, но со Старой площади его вовремя разнюхали и никуда не подпускали, не желая иметь неудобного и суперпродвинутого конкурента.
Да ничего подобного!
Кажется, именно он первым завел разговор о современной путинской России как о «государстве-корпорации» — он назвал ее «The Great Russia Utilizations Inc». Цымбурский органически не мог стать духовным поводырем тех, кого он сам называл «корпорацией утилизаторов».
Геополитические логики Цымбурского и идеологов путинского режима схожи лишь на первый взгляд —принципиальным отказом от имперской универсальности. Уже на второй между ними — бездна. Цымбурский — идеолог национального государства-автаркии — обломка империи. Власти России говорили о принципиально ином — об «энергетической сверхдержаве», о либеральной империи, о «суверенной демократии».
Цыбмурскому нужна была Россия-как-Остров, пусть даже похожая на старообрядческую «гарь», «коллективному Путину» — была нужна Россия-как-корпорация, в котором власть и народ, несмотря на все заверения в обратном, — это жесточайшие антагонисты, между которыми ведется борьба — и даже не на жизнь.
По большому счету, ни при Ельцине, ни при Путине, ни при Медведеве имперские идеи в России востребованы не были: тот квазиимперский идеологический постмодернистский «суверенно-демократический» микс о «вставании с колен» последних лет основан на извращенном понимании величия государства. Имперскость — это прежде всего собственная ответственность перед Вечностью, а не желание «наказать» или «поставить на место» своих ближайших и дальних соседей. Империя — это ощущение миссии, а не безнаказанности. По крайней мере, именно так полагали еще киево-печерские авторы известного «Синопсиса» (1674), заразившие имперскостью своих северных соседей. Но в нынешней России грань между имперским универсализмом и шизо-шовинизмом или нефтегазовым этнонационализмом нередко стирается — и это, возможно, самое плохое, что есть в нынешней России.
С Цымбурским мы злобно стебались над подобными «имперцами» — его идеальный Остров, как у Маленького Принца, имел вполне четко очерченные границы — ни о каком расширении он даже и не мечтал — боялся потерять имеющееся. В общем-то, его Остров-Россия был политологическим Сказанием о граде Китеже.
Моя идеальная «империя» была идеократичной и основывалась на мощных эсхатологических ориентирах и технологиях «мягкой власти», но не на брутальности, поэтому ей было сложно найти путь к душам российского политсообщества и выжить в циничном мире государств-корпораций.
То, что после 1991 года Россия отказалась от имперской миссии, фактически отбросило ее в 1653 год — во времена до военного союза с Украиной и освоения Сибири. Мои с Цымбурским диалоги на эту тему (к прискорбию, спорадические и обрывчатые) — пожалуй, попадали в колею главного российского историософского спора: между линией киево-печерского «Синопсиса», Никона и Алексея Михайловича, и, с другой стороны, линией Стоглавого собора, старообрядчества, возможно, Ивана Грозного. Линией яркой, эмоциональной, с заостренным ощущением связи между прошлым и будущим, но с провалом в настоящем.
Цымбурский родился во Львове, но своей родиной считал белорусский Могилев. Возможно, именно отсюда у него такое заостренное ощущение Балто-Черноморской темы, которая всегда была связана с Великим княжеством Литовским — прямым предшественником Беларуси. Сколько-то школьных лет прожил в Алчевске Луганской области — на одном из местных мегазаводов работала его мама. В Украине тех лет множество мировой литературной классики издавалось в хороших, иногда замечательных украинских переводах. Мировую классику (Гете, Данта, Гессе и других) Цымбурский мог огромными кусками цитировать по памяти по-украински — лично я таких людей не встречал даже среди украинских филологов.
Конечно, мне было крайне лестно узнать от Цымбурского, что он следит за моими писаниями. Для меня, как и для некоторых моих коллег, это была, возможно, самая высокая оценка.
В связи с завершением земной биографии Вадима Цымбурского необходимо добрым словом вспомнить трех человек.
Во-первых, Бориса Межуева, который стал идеологом издания и научным редактором единственной большой книги Цымбурского «Остров Россия»[1].
Во-вторых, Станислава Белковского, который организационно осуществил этот книгоиздательский проект.
В-третьих, Глеба Павловского, который финансово обеспечил дорогостоящее лечение, что, по словам самого Цымбурского, продлило его дни.
Вадим Цымбурский не был сторонником учения об апокатастасисе и не верил, что Господь в конце концов таки спасет всех без исключения грешников. А об Аде и Рае у него были весьма жесткие и радикальные представления. Когда-то он даже заметил, что Освенцим и ГУЛАГ в сравнении с Адом — это просто санатории.
Теперь он имеет высшее для ученого-гуманитария счастье — оценить истинную достоверность своих теорий, идеи и догадок…
Примечания:
[1] Цымбурский В.Л. «Остров Россия». Геополитические и хронополитические работы. 1993–2006. М., 2007.
Комментариев нет:
Отправить комментарий