Именно Украина стала той «критической массой», которая превратила в XVIII веке Московское царство в Российскую империю, в 1922 году позволила образовать СССР (и собственно в качестве союзного государства, а не унитарного с автономиями), а в 1991 ликвидировать это государство, именно Украина превратила СНГ в пустую формальность, консолидировав на постсоветском пространстве антимосковски настроенные режимы в неформальный блок ГУАМ.
Примечательно, что только после присоединения части Украины к Московскому царству в середине XVII века государственная идеология последнего обогащается «киевским» сюжетом (во многом благодаря «Синопсису» Иннокентия Гизеля) — четко осознанным представлением об исторической преемственности между Киевской и Московской Русью, а также представлением о «триедином русском народе» и о самодержце «Великой, Малой и Белой Руси»; первым идеологом империи стал украинский барочный писатель Феофан Прокопович. В определенном смысле Российская империя образовалась путем синтеза московской системы власти и киевской образованности, а импероосновательной мистерией для нее стала Полтавская битва, значительно пошатнувшая положение собственно украинской государственности.
В последующий период российский имперский дискурс своим развитием и углублением в немалой степени обязан мыслителям, писателям, государственным и церковным деятелям украинского происхождения — св. Димитрию Ростовскому (Тупталу-Савичу), братьям Разумовским, Гоголю, Михаилу Максимовичу, св. Иоанну Шанхайскому (Максимовичу), св. Лаврентию Черниговскому. Почти все отцы-основатели евразийства были этническими украинцами (и «малороссами» по культурно-политической ориентации) — именно они в наибольшей (хотя и явно недостаточной) степени осознали роль украинского начала в строительстве Большого Континентального Пространства.
Государственность, оформленная в царствование Петра I, была в значительной степени искажением идеала сакральной цивилизации — это проявилось, кроме всего прочего, также и в подавлении собственно украинского начала. Русификация Украины, унификация культурной и политической сферы по «петербургскому стандарту», вопреки расхожему заблуждению, вела именно к ослаблению, а не к усилению имперского начала, свидетельствовала об отходе от принципов священной Империи в сторону западнических либеральных и абсолютистских моделей. В пределах Российской империи оказалось невозможным реализовать ни имманентно великорусские, ни имманентно украинские этические и метафизические идеалы: новое полусекулярное полицейско-бюрократическое государство перемололо и Московское царство (в XVII веке), и Запорожскую Сичь (в XVIII веке) с их эсхатологической устремленностью и системой сакральных идеалов.
Российская империя, а потом и СССР были бы во всех отношениях более устойчивыми структурами, если изначально позиционировали бы себя на уровне официальной идеологии прежде всего как великорусско-украинские проекты, если бы украинская шляхта и дворянство была легализована в политико-правовом пространстве Российской империи именно как украинская. Если бы, в конце концов, два народа, а не один великорусский (или как вариант, «единый русский народ», понимаемый как совокупность великороссиян, украинцев и белорусов, принявших русский литературный язык и отказавшихся от своих этнокультурных особенностей) считались государствообразующими. Однако сами украинцы пока исторически реализовались не как активный формотворческий — имперообразующий этнос, но скорее как пассивный — имперонаполняющий и импероудерживающий. Роль украинской диаспоры для России выходит за рамки обычного национально-культурного меньшинства — украинская диаспора в России имеет системообразующий характер. Так, если русские, попавшие на Украину, нередко чувствовали себя носителями определенной исторической миссии (например, установление Советской власти в Восточной Украине и в предвоенный период в Галичине, борьба с «бандеровцами» после войны, государственное и промышленное строительство), то украинцы, оказавшиеся в России и не ощущающие, как правило, никакого провиденциализма в своей миграции, службе или любой иной деятельности, фактически и были той силой, которая «собирала» Большое Евразийское Пространство, «выстраивала» многие российские регионы.
Не случайно так популярна точка зрения на этногенез великороссов (вне зависимости от ее исторической достоверности и научной адекватности) как на процесс постоянной миграции представителей древнерусских племен с территории современной Украины в Северо-Восточную Русь и культурную ассимиляцию ими местных угро-финских и туранских племен. В XVII-XX веках этот процесс, согласно подобной точке зрения, трансформировался в непрекращающуюся миграцию украинцев в Россию и их «растворение» в великорусской среде. Испытывая привязанность к степному и лесостепному ландшафту, украинцы более или менее равномерно расселялись по пространству Большой Евразийской Степи в широтном диапазоне Украины, т.е. на юге европейской части России, в Казахстане, на Дальнем Востоке (похожие ландшафты украинские эмигранты заселяли по всему миру — в США, Канаде, Латинской Америке, Австралии). Большое Евразийское Пространство (и особенно Северный Кавказ, Кубань, Нижнее Поволжье, Башкирия, Казахстан, Западная Сибирь, Дальний Восток — «Зеленый Клин») удерживается с XVII века и до сих пор в значительной степени именно этническими украинцами и их ассимилированными потомками: духовенством и чиновниками, крестьянами-переселенцами и казаками, военными и инженерами оборонных предприятий, нефтяниками и газовиками, изгнанными с Украины во время коллективизации «куркулями» и ссыльными-«бандеровцами». Украинцы составляли существенную, иногда доминирующую, часть и в первоначальной колонизации азиатской части Большого Евразийского Пространства, и в «столыпинском» переселении, и в многочисленных «стройках коммунизма», и в миграциях советского времени — освоении Сибири, Крайнего Севера, казахстанской Целины.
В 1639 году сподвижники Ермака с символичными именами — восьмидесятилетний казак Иван Черкас Александров («черкасcами», как известно, называли в XVII веке восточных украинцев) и Иван Московитин дошли до Охотского моря и основали на побережье будущий город Охотск, что означало выход славянского евразийского государства к Тихому океану. Основание же самой Москвы связывается с деятельностью киевского великого князя Юрия Долгорукого, а ее мистическое возвышение начинается от митрополита Киевского и всея Руси свт. Петра, волынянина по происхождению. Именно ему принадлежит пророчество о Москве; он также благословил московского князя Ивана Калиту построить церковь в честь Успения Пресвятой Богородицы (ныне Успенский собор Кремля), где совершалась коронация царей и настолование патриархов.
Занятно, но до прошлого года вполне символично для обозреваемой темы звучали и фамилии губернаторов граничных российских регионов (если, конечно, абстрагироваться от их личностей и особенно от их деятельности): на западном направлении — Леонид Горбенко и Михаил Прусак (Калининградская и Новгородская области), на восточном — Евгений Наздратенко (Приморский край), северное — Александр и Алексей Лебеди, Леонид Рокецкий (Красноярский край, Хакасия, Тюменская область), южное — Николай Кондратенко и Евгений Савченко (Краснодарский край и Белгородская область). Красноречив и ряд имен украинцев — пионеров космонавтики и ключевых фигур советского ракетостроения, чьими трудами была обеспечена защита Большого Евразийского Пространства: Николай Кибальчич, Юрий Кондратюк (Александр Шаргей), Сергей Королев, Владимир Челомей, Михаил Янгель, Валентин Глушко…
На освоенные земли украинцы принесли с собою свои методы хозяйствования, свои стереотипы поведения, свою кухню, свое отношение к земле, сельскохозяйственные традиции и шире — свой образ обустройства окружающего мира. А элементы народной материальной культуры, как известно, намного стабильнее, чем национальное сознание, которое размывается уже во втором-третьем поколении переселенцев. В современной России немного людей, у которых не было бы родственников на Украине или украинских предков, украинское этическое влияние изменило антропологический облик великорусского народа — недаром в последнее время выделяется отдельный этнический великорусский подтип — «украинский» (наряду с поморами, сибиряками, донскими, уральскими и прочими казаками, старообрядцами некоторых согласий, центральнороссийским подтипом и т.д.). Несомненно также, что отток пассионарных мигрантов из Украины в Россию и другие республики бывшего СССР — на удержание Большого Евразийского Пространства — значительно ослаблял собственно украинский социальный, технологический и культурный потенциал.
На русскую культуру украинское влияние, украинский компонент, украинская тематика имели совершенно особое влияние (кстати, ничего похожего не было с белорусской культурой и белорусами, с которыми русским людям, как правило, всегда легче находить взаимопонимание, чем с украинцами). На протяжении последних столетий русская культура формировалась в постоянном диалоге прежде всего с западноевропейской и украинской культурами — тут можно вспомнить и т.н. «книжную справу» середины XVII века с никоновскими церковными реформами, и влияние XVIII века, и гоголевский след. В русской советской культуре украинское влияние, помимо всего прочего, являлось катализатором для собственного рустикального дискурса — особенно это отразилось в кино сталинской эпохи.
В середине 1980-х в великорусском сознании ностальгия по «утраченному раю» деревенской жизни, по покинутой «малой родине» среднерусского «Нечерноземья» моделировалась эстрадными шлягерами типа песни «Малиновый звон»: «Малиновый звон на заре / Скажи моей милой земле, / Что я в нее с детства влюблен / Как в этот малиновый звон» (музыка Александра Морозова, уроженца Винницкой области, слова Анатолия Поперечного, уроженца Херсонской области, исполнение Николая Гнатюка — уроженца Ровенской области). В те же годы чуть ли не культовым стал фильм о проблемах великорусского крестьянства «Архангельский мужик» Анатолия Стреляного, уроженца Сумской области.
Исторически так сложилось, что «самые-самые» патриоты России (и имперской, и современной) — с Кубани (из кубанских казаков состояла даже охрана российских императоров, именно там был эпицентр Белого движения). Какой сейчас «самый-самый» из народных хоров России? Уже давно — не имени Пятницкого или Уральский, а Кубанский Казачий под руководством Виктора Захарченко, исполняющий «кубанские» народные песни типа «Розпрягайте, хлопці, коней» («кубанскими» в данном случае является модернизированная форма «коней» вместо архаической украинской в винительном падеже множественного числа «коні», да аляповатый припев «Маруся раз-два-три…»). Оплот российского агропрома — Краснодарский край, Белгородская и Воронежская области, где большинство коренного населения — этнические украинцы (в том числе черноморские и кубанские казаки).
Однако украинская диаспора России имеет колоссальное значение и для самого украинского государства. Как правило, российским украинцам не присуще чувство ущербности, «младшего брата», им понятнее глобальный и стратегический масштаб мышления, для них естественен евро-азийский опыт (как чисто практический — скажем, совместное проживание с неславянскими народами, так и экзистенциальный).
Теперешняя прозападная ориентация значительной части украинской элиты может рассматриваться, помимо всего прочего, как контрреакция на доминирующее в официальной дореволюционной и советской идеологии представление о национальном призвании России и Украины: Россия мыслилась вполне эсхатологично — как «собирательница земель», «защитница православных народов», «надежда мира», «оплот коммунизма», а Украина — как «житница», «кадровый резерв», «всесоюзная здравница».
Внутри самой России существует несколько цивилизационных «швов», по которым при крайнем обострении тех или иных неблагоприятных обстоятельств государственное пространство может распасться. К таким относятся: граница славянских / неславянских регионов, «синего» / «красного» электоральных поясов, южновеликорусских / северовеликорусских субэтносов на европейской части России, границы доминирующего влияния различных группировок региональной элиты и т.д. Особенность реэтнизации — этнокультурного возрождения — украинской диаспоры заключается в том, что этот процесс не несет никакой угрозы национальной безопасности России. В силу различных исторических и культурных обстоятельств, украинско-российские отношения основываются на принципе позиционирования российского начала как активного, украинского — как пассивного. Поэтому именно грамотная и разумная политика российской власти в отношении украинской диаспоры России может иметь не только узколокальное, но даже инструментально-стратегическое значение — крайне важное для правильной конфигурации баланса сил на постсоветском политическом и информационном пространстве.
В самой же Украине пока доминирует нетворческое, потребительски-прагматическое отношение к украинской диаспоре — как западной, так и восточной. Первая рассматривается в качестве «инвестора» — нередко для весьма сомнительных проектов. Второй же — в силу финансовой бесперспективности — вообще не придается никакого значения. А ведь именно восточная (прежде всего российская) украинская диаспора может стать значительной силой в разнообразных социально-политических и экономических проектах, реализуемых на Украине.
Проблема современной украинской политической элиты состоит в измельчении масштабов ее мысли и волевых способностей, в размытости политических ценностей и геополитических приоритетов, в закрытой системе элитного рекрутирования, в отсутствии ярких харизматических лидеров, в слабости молодой элитной генерации, в ограниченной способности к инновационному развитию.
В последнее время на Украину для сотрудничества приглашается немало российских специалистов по экономике, политологии, политическим технологиям, журналистике и другим областям; особенно их приток увеличился в преддверии парламентских выборов (31 марта 2002 года). Но большинство подобных «спецов» рассматривают «ту страну» (в противоположность «этой стране», т.е. России) лишь как место выгодного заработка — насколько известно, они все претендуют на значительно большие гонорары, чем местные коллеги; в самой же России имеет место высокая конкуренция. Отсюда и хищнически-паразитическое с их стороны отношение, нередко даже нескрываемое, к украинскому обществу. Несомненно, куда как интереснее российские кадры, связанные с Украиной духовными узами и своим генетическим происхождением.
Отсутствие в нынешней украинской политической элите харизматического лидера может быть преодолено путем реэмиграции из восточной украинской диаспоры «раскрученной», политически значимой в самой России фигуры. (Такое явление вполне нормально для центрально- и восточноевропейских стран — нечто подобное уже произошло в Литве, где президент Адамкус — бывший гражданин США, и Латвии, где Вике-Фрайберга — бывшая гражданка Канады; о возможности повторения реэмиграционного президентского сценария вполне серьезно говрилось и применительно к Чехии — в качестве кандидата рассматривалась Мадлен Олбрайт.)
Однако, речь вовсе не идет о «заслании» на Украину «агента влияния», который бы лоббировал интересы российских олигархов. Просто российские масштабы бытия, наличие позитивного политико-психологического опыта сверхдержавы, вся российская действительность приучают человека к несколько иному типу поведения, воспитывают в нем иной тип мышления, крайне необходимый Украине.
Против реализации подобного сценария два фактора.
Во-первых, — Конституция Украины, статья 103 которой предусматривает десятилетний ценз проживания на территории государства (для изменения этой нормы необходимо не меньше 300 из 450 голосов депутатов Верховной Рады).
Во-вторых, против работают определенные стереотипы мышления украинской элиты, ее корпоративная самодостаточность. Еще во времена СССР это четко проявлялось на примере разнообразных творческих союзов, в которых россияне активно блокировались с выходцами из других союзных республик, а украинские писатели, поэты, композиторы, художники, театральные деятели стояли как будто особняком. Тогда, понятное дело, речь не шла о политическом противопоставлении себя «старшему брату», но общее немалое количество членов всех украинских союзов создавало ощущение собственной значимости и притупляло интерес к соседям — при советской власти творцы украинской культуры не испытывали необходимости в психологической поддержке со стороны Москвы; не испытывают они ее и сейчас. Что касается политики, то человеку из Украины было намного проще сделать карьеру в Москве (особенно в послесталинский период, когда расклад в Кремле определяли выходцы с Юга России и из Восточной Украины — от Хрущева и до Горбачева), чем москвичу — в Киеве (если он, конечно, не был чьим-то назначенцем). К примеру, в кавказских республиках соотечественников, сделавших карьеру в «самой Москве», считают чуть ли не пророками, а на Украине зачастую наоборот — «зрадниками».
Таким образом, и сохранившая национальную идентичность украинская диаспора России, и существующая на протяжении всей актуальной российской истории украинская миграция, имеют колоссальное значение для формирования всех аспектов российского мира — культурных, демографических, хозяйственных, геополитических, экзистенциальных. Одновременно украинцы России могут рассматриваться также и в качестве ценного интеллектуального и человеческого ресурса для возрождения украинского мира, нет никакого сомнения в том, что без восточной диаспоры не может быть полноценной Украины.
Комментариев нет:
Отправить комментарий