Ровно столетие в России необонапартизм пребывал в сугубо эстетических сферах, — а привнесён он был в Россию изначально из Англии; (если отслеживать спиритуальную преемственность, сильсиля русского бонапартизма — то можно привлечь десятки самых громких русских и нерусских фамилий; но как раз здесь уже сделано достаточно много: линии постоссиановских дэнди — Байрон, Пушкин, Лермонтов, Мицкевич, или русские наследники Шопенгауэра, постепенно ницшеанизирующиеся, — это всё исследовано достаточно).
Действительно, — по природе своей русский необонапартизм — явление совершенно парадоксальное. Именно поэтому — это мы вполне осознаём, — в России бонапартизм никогда не станет многолюдным, не взрастит поголовье единомышленников (мы изначально скорее планировали сообщество разномышленников), — никогда не создаст своих партий, движений, дивизий.
Это, впрочем, как мне кажется, — неплохо; потому что, я полагаю, время активизации масс прошло, слава Богу. В своё время название Восточный Бонапартистский Комитет меня и привлекло — именно как когнитивный тест, как охранительный силлогизм у входа — не допускающий чужих, неспособных на определённое интеллектуальное усилие. Если необходима некая точка отсчёта, некая отправная позиция, точка отсчёта исторического русского необонапартизма — то это, пожалуй, первые месяцы 1907-го (по крайней мере, это символично — Тильзитский 1807-й), Париж; в это время встретились три русских дворянина: Борис Савинков, Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус.
Хотя при желании можно апеллировать к совершенно иным именам, — та же знаменитая триада хотя бы, — Сердитые Молодые Генералы 1870-х, — Скобелев, Черняев, Ростислав Фаддев, — тут тоже отчасти уместны, но — если говорить о преемственности, — то линия Мережковский-Гиппиус-Савинков наиболее отчётлива, — хотя тоже тонка и прерывиста.
До 1916-го это по-прежнему неоромантический, мистически спиритуальный эстетизм — Религиозно-Философское Общество. Хотя от него тоже протягиваются линии и к правым эсерам из Боевой группы, которую возглавлял де-факто Савинков (здесь была особая линия преемственности — от русских якобинцев Петра Ткачёва и Петра Зайчневского, 1870-е, — собственно, это именно бонапартистский неокарбонаризм, но его идеолог, Бланки, как все радикалы второй Империи, — не смел употреблять грозное имя Бонапарт, и потому возник грубо неуместный (альтернативный) эвфемизм — якобинцы). Ещё — Валентин Свенцицкий с его авантюрным, хотя и кабинетным, Союзом Борьбы.
1913-й год — первый полуосознанный (неосознанных было много и ранее, хотя бы — рацеи Пушкина и Лермонтова) — не манифест, а, скорее, эссе русского необонапартизма — «Святая Елена» Мережковского (всё ещё философия, плотно окутанная в мистику).
Наименование — вполне последовательно возникшее: Св. Елена — это как раз и есть исходная идеологема русского бонапартизма, и в этом — наше радикальное отличие от поляков и французов: Наполеон-Пленник в России несравненно ближе, понятнее, более русский, строго говоря, чем Наполеон-Император.
Польский милитарный бонапартизм — это порождение Маренго, Пирамид, Аустерлица, Иены, Ваграма; а русский романтический необонапартизм — это бонапартизм Св. Елены. Из поляков и французов, вообще из европейцев — это, пожалуй, очень немногие и понять способны.
В политику русских бонапартистов втолкнул год 1917-й. Они были совершенно не готовы, численно — умещались за одним обеденным столом в небольшой гостиной, даже бонапартистами себя не называли.
Но всё же: уже в 1918-ом развернула собственную войну маленькая автономная армия — Союз защиты Родины и Свободы, — это была особая война против Совдепии: война-мятеж, война-конспирация.
Соответственно Борис Савинков более или менее высвечивался в качестве русского Бонапарта (и биография — подходящая, наполеоновская: бывший знаменитый террорист (уже не эсер, — из партии он исключён официально), волонтёр французской армии, двухмесячный и. о. Военного Министра, идеолог Союза казачьих войск, в 1918-ом — главком полувиртуальной Северной Армии.
Но отчётливо политический русский необонапартизм проявился позже: осень 1920-весна 1921-го, Варшава — Русский Политический Комитет. В него вошли — же вполне открытые бонапартисты (правда, термин оставался для домашнего употребления) — Савинков, Гиппиус, Мережковский, Философов, и примкнул в качестве актёра-конспиратора-финансиста ещё один — британский лейтенант Сидней Рейли (вполне русский деятель: родом из Одессы, всю свою шпионско-финансово-авантюрную карьеру сотворивший — в России); это был (даже странно видеть вторжение персонажа из 1820-го — в 1920-ый) классический бонапартист-наполеономан (он даже одно время выдавал себя за прямого потомка Наполеона I, внебрачного сына графа Валевского).
Ещё одна особенность русского бонапартизма, ещё один парадокс, его врождённая этическая женственность, точнее — женственная этика (особое явление отечественной культуры). Она сквозит в биографиях многих интеллектуалок второй половины XIX — начала XX века: обыкновенное страстное увлечение русских барышень Наполеоном и наполеонизмом (олицетворением мог быть не матёрый толстяк, а хрупкий юноша — герцог Рейхштадтский или Наполеон IV в 1880-х, как у Башкирцевой).
У группы, о которой идёт речь, в эпицентре высвечивается один идеолог: Зинаида Гиппиус; именно она пыталась воздать необонапартистскую доктрину для России; она стаскивала Мережковского и Философова — из сфер чистого эстетизма, с вершин философии; она добивалась отчётливой прагматической программы — от Савинкова. Позже именно под её напором Мережковский в 1922-23 годы обратился к новому кандидату в Бонапарты — Муссолини.
Хотя основной программный труд русского философского необонапартизма — «Наполеон» (1929) — написал Мережковский; без супруги — он вряд ли бы сумел это сделать.
Одновременно существовала — в тех же 1910-х, 20-х, 30-х, — ещё одна русская бонапартистка — Марина Цветаева (через неё — моя непосредственная кровная связь с началами русского бонапартизма: она тоже — потомок той же Марианны Ледуховской, троюродная сестра моей бабушки); она, к сожалению, по стечению обстоятельств и из-за особенностей характера — не вырвалась в ряды идеологов (её вполне доктринальные мысли — (в частности, поразительно схожая с Гиппиусовой, формула: бонапартизм — это не политика, а поэзия, атакующая политику) — остались в письмах, записных книжках невысказанными), — но она из той же плеяды просто потому, что — из того же круга, носительница той же традиции, того же языка, той же необонапартистской семиотики, 1920-1921-й — это короткий, менее полугода, военный период истории русского бонапартизма; русский Политический Комитет сформировал свою воинскую часть — 3-я Русская Армия и содействовал Народно-Добровольческой Армии. Во главе её стоял стратег, даже более подходивший на роль Нео-Бонапарта — поручик Станислав Бей-Булак-Балахович, за три года взлетевший в дивизионные генералы. Тоже — осознанный бонапартист, он недаром ввёл в своей армии жёлтые околыши и петлицы — цвет Польской гвардии Наполеона; и вполне возможно, его сородич — наполеоновский капитан Булак, который в 1813-м попытался поднять восстание пленных комбатантов Великой Армии в Смоленской губернии.
Народно-Добровольческая Армия Балаховича — странствующая (очень недолго) маленькая армия, войско-нация, войско-государство, — о её государственной принадлежности спорили и доспориться не могли: то ли эти войска — русские, часть Белого Движения, то ли — Белорусской Республики, то ли Польши, то ли — в подчинении Антанты, — своего рода внезапно оживший рестант Великой Армии, — наполеоновский призрак, развернувшийся на территории Мозырского уезда в Беларуси.
От имени Булак-Балаховича берёт начало своеобразное явление, предельно актуальное, — белорусский необонапартизм (нём прочно скрестились обе традиционные линии, — милитарная польская и философская русская).
Далее — конспиративный, террористический, партизанский период, — который закончился громко, трагически и достаточно неуклюже: Савинков, привыкший конспирироваться в параметрах жандармского сердитого добродушия Империи, стремительно метавшийся по просторам Гражданской Войны, не умел, как оказалось, действовать в режиме железобетонного обыденного кошмара СССР. В застенках НКВД погибли и Борис Савинков, и лейтенант Рейли, и полковник Сергей Павловский.
Впрочем, маленькая (скорее всего, домашняя) необонапартистская группа, которую создали в Париже Мережковский и Гиппиус (Союз Непримиримых), существовала и в 1930-х и, возможно, в 1940-х. Пока не удалось прояснить судьбу этой организации.
Впрочем я несколько нарочито свёл здесь русский необонапартизм — его политическую, то есть социально-историческую ипостась, — в некое острие, на котором уместились всего несколько имён; это для того, чтобы была ощутима его непараллельная подлинность. Русский бонапартизм несравненно обширнее, конечно.
Русский Политический Комитет, Союз защиты Родины и Свободы, 3-я Русская Армия, генерал Бей-Булак-Балахович — это органические части явления, известного как Белое Движение. И термин «необонапартизм» в России вполне можно расширить до пределов всего Белого Движения, — по крайней мере, несомненно бонапартистским был его генеральный (генеральский) вектор — войска, верные Верховному Правителю России.
Потому (впрочем, не намерен навязывать эту позицию всем членам Восточного Бонапартистского Комитета), — что касается меня, то, когда надо отвечать просто, без когнитивного щегольства, то я говорю: я — русский белогвардеец.
И если говорить о параллельной истории, то, скорее, наша отправная точка — не столько год 1807-й или там 1815-й, сколько — 1920-ый: когда Верховный Правитель барон Врангель разгромил РККА и развернул необратимое наступление на север-восток, снова — к Москве.
Впрочем, я убеждён, что при Тильзитском мироустройстве (при котором Евразию контролировали бы две Империи, Восточная и Западная, на зелёных островах жили бы спокойные маленькие страны — королевства Англия, Шотландия, Уэльс и семь королевств Ирландии, а отважные пионеры САСШ и королевства Луизианы занимались бы исключительно нуждами своего собственного континента, прежде всего — сложными взаимоотношениями с Индейской Конфедерацией) не было бы ничего подобного мировой катастрофе 1917-1918 годов.
Комментариев нет:
Отправить комментарий