Илья Бражников: “Скифская Революция продолжается!”

Революцией движет пафос возвращения к изначальному, что отмечал ещё такой теоретик, как Ю. Эвола. «Причудливая судьба слов, – удивлялся он, – «революция» в своём изначальном этимологическом смысле… происходит от re-volvere, субстантива, который выражает движение, возвращающее к собственному истоку, к отправной точке». Поэтому революция всегда нуждается в образе, который, будучи реконструктивным, и дает образец этого изначального. Для немецких реформаторов таким идеальным образцом стали первые христиане, для художников Возрождения – античное искусство, для французских революционеров – политические формы Древнего Рима.

Для русской культуры образом, задающим революционную реконструкцию действительности, суждено было стать скифам. «Племя – таинственного, легендой повитого корня, с запада на Восток, потоком упорным, победным потоком брошенное в просторы желтолицых, узкоглазых, глотающих вино из черепов – варварских орд» – как поэтически представлял исторических скифов в первом манифесте литературных «Скифов» один из лидеров партии левых эсеров С.Д. Мстиславский. «Скифство» – это не только литературное объединение и идейно-эстетическое движение в России первой четверти XX века. Для того, чтобы это объединение состоялось и движение оформилось, скифская тема в русской культуре должна была развиваться в течение нескольких веков, а в поэзии XIX века получил развитие и скифский сюжет. Именно в рамках скифского сюжета в течение столетия (примерные хронологические рамки: 1812 – 1925) был сформулирован национальный смысл и создан наиболее глубокий художественный образ Революции. В ходе её этот образ был быстро и намеренно забыт, а сами «политические скифы» – партия эсеров – репрессированы одними из первых. Однако, это не отменяет ценности скифского сюжета и скифского мифа для научного исследования, ведь, согласно Блоку, именно этому сюжету, начавшемуся для России ещё на Куликовом поле, суждено «вечное возвращение».


Истоки скифского мифа в русской культуре – романтизм, декабризм, славянофильство и народничество. «Скифский сюжет» является одним из стержневых в истории русской литературы XIX в. Наиболее важен в данном отношении, конечно же, последний период (1916 – 1925), непосредственно совпадающий с годами двух революций и гражданской войны, когда существовала и была творчески активна группа «Скифы». «Скифство» XX века, будучи новым идейным течением, синтезировало все основные темы русской историософии Х-XIX века, преодолело даже её роковую полярность (западничество-славянофильство). Одно только это обстоятельство делает скифскую тему магистральной в культуре начала XX века. Начало же, истоки скифского сюжета следует искать существенно раньше.

В исследовательской литературе господствует мнение о том, что «скифство» – это маргинальное и едва ли не случайное явление в яркой палитре культурных движений начала ХХ века, нечто «неожиданное», «несуразное», едва ли не «оккультное». Проводятся параллели с такими экзотическими, а после второй мировой войны и скомпрометированными направлениями, как неоязычество, ариософия, расология. «Скифов» почему-то считают «нигилистами», ниспровергателями культурных ценностей, врагами христианства. «Мистический нигилизм, мистическая революционность стали также той почвой, на которой в русской культуре родился и просуществовал вплоть до начала 20-х гг. «скифский» миф, – пишет Е.А. Бобринская. – В конце XIX и начале XX в. «скифская» тематика оказалась тем центром, в котором неожиданным, на первый взгляд, образом соединились мистические и историософские концепции, оккультизм, радикальная революционность и реальная политическая практика». В данном высказывании прослеживается стремление дать широкое обобщение, однако, на наш взгляд, допущен ряд неточностей, не указаны все источники русского «скифства» и не дано четкого обозначения – что всё-таки такое «скифство»: «миф», «тематика», идеология или что-то другое?

Е.В. Концова отмечает, что в «скифах» XX века соединялось ницшеанское «дионисийство», выражавшееся в стихийности, безудержности, вольности, и «панмонголизм» Вл. Соловьева, привносивший геополитическую проблематику (“Восток — Запад”)…». Это также не вполне точно, поскольку чистых ницшеанцев среди скифов как раз было мало. Влияние Ницше, как и Вл. Соловьева, было значительным в культуре рубежа веков, но затронуло преимущественно другие круги – прежде всего старшее поколение символистов: Вяч. Иванова, Д. Мережковского, К. Бальмонта и др. Эти авторы, хотя и обращались к скифской тематике, но сами «скифами» никогда не назывались, а в своей оценке Октябрьской революции резко расходились со «скифами». Из этого круга к «скифам» ближе всего подошёл В. Брюсов, автор одного из самых заметных скифских поэтических текстов, вошедших в первый номер альманаха «Скифы». Но и его «Древние скифы» были не совсем в русле уже оформившегося течения, что, в частности, обсуждали между собой в одной из бесед А. Блок и Иванов-Разумник: «Тогда мы говорили с Александром Александровичем, насколько эти брюсовские “Скифы” мало подходят к духу сборника (настолько мало подходят, что, печатая их, мы, редакция сборника, сами переименовали их в “Древних скифов” – так и было напечатано), говорили и о том, какие “Скифы” должны бы были быть напечатанными, чтобы скифы были скифами, не “древними”, а вечными. А.А. Блок напомнил об этом разговоре, когда в начале восемнадцатого года дал мне прочесть только что написанных тогда своих “Скифов”. Вместе с тогда же написанными “Двенадцатью” они должны были открыть собою третий том нашего сборника» – вспоминал Иванов-Разумник в статье «Памяти Александра Блока».
Вместе с тем, «скифство» было, конечно, преемственно русскому символизму и раскрывало волновавшую его национальную тему. Блок, оставаясь живым воплощением этого литературного направления, несомненно, стал и наиболее ярким «скифом», и такая эволюция для его творчества органична и закономерна. Об этом говорил наиболее близко знавший его внутренний мир Андрей Белый в своей проникновенной речи, произнесенной на специальном заседании ВОЛЬФИЛЫ, посвященной памяти Блока (1921): «Россия – встреча Востока и Запада, символ судеб всего человечества, вот эта всечеловечность и человечность, вот эта идеология – делает Александра Александровича, во-первых, Скифом, во всех смыслах слова: как максималиста, как того, кто доводит свой ход мысли – не в абстрактных схемах, но в жизненных переживаниях – до конца».

Стихотворение Александра Блока «Скифы», входящее в школьную программу, не раз привлекало внимание исследователей, в том числе и с историософской точки зрения. Однако, собственно, весь «скифский» пласт русской интеллектуальной истории, имеющий длительное развитие, не поднимался.  А без максимально полного освещения многовековой истории русского «скифства» блоковское произведение, как и программные установки движения, вызвавшего это произведение к жизни, останутся в некоторых своих ключевых аспектах неясными.

«Скифы» Блока – это манифест движения, наиболее полное выражение его идейно-эстетической платформы. При этом, следует отметить, в литературе о скифстве нет единого мнения о том, что объединяло «скифов». Доходит даже до парадоксов. Так, один из ведущих современных исследователей «скифства» В.Г. Белоус считает, что «скифов» объединяли только многолетние дружеские и творческие связи, они «никогда не составляли организационно-идейное целое». Развивая свою мысль, исследователь утверждает, что скифство сплошь состояло из «людей-одиночек, каждый из которых был носителем своей собственной философии». До известной степени, конечно, все люди индивидуальны и каждый является носителем своей философии, но тем не менее, существовала же в течение без малого десятилетия группа, признававшая своё внутреннее единство! Должно же в таком случае их что-то объединять, помимо «дружеских связей», хотя и эти связи, сами по себе, едва ли могли бы сложиться без объединяющих идей и принципов.

Очевидно, что «скифы» было здесь кодовым словом, и многие участники идентифицировали себя именно с этим наименованием, которое стало названием альманаха (1917-1918), книгоиздательства (Берлин, 1920-1925), проекта академии (будущая ВОЛЬФИЛА 1919-1925), вошло в заглавия художественных текстов В. Брюсова и А. Блока. Скифами прямо называли друг друга некоторые участники объединения (Иванов-Разумник, А. Белый, С. Есенин) в переписке и воспоминаниях. Наконец, «скифами» называли политическую партию левых эсеров, «скифами русской революции» называет их современный исследователь Я.В. Леонтьев. Как же можно с учётом этих общеизвестных фактов говорить о полном отсутствии «организационно-идейного» единства?

Утверждению об отсутствии объединяющей платформы противоречат и программные тексты, которые впервые публикует сам В.Г. Белоус. Так, один из лидеров левых эсеров и одновременно автор яркого поэтичного манифеста С.Д. Мстиславский вспоминает о том, как группа получила название: «Засмеялись, когда нашли это слово» – «точно мы себя нашли, маленькая кучка людей “разного рода деятельности”, разных “политических убеждений”… но одной социальной веры. И даже точнее сказать «Одной Революции». И далее усиливает: «Скифы» – люди «единой веры, души единой». Неужели столь сильные выражения – одна Революция, одна социальная вера, одна душа – это просто красивая «дружеская» риторика, за которой не стоит никакого реального единства? Едва ли это может быть так.
О каком же единстве «социальной веры» тогда говорит Мстиславский? Думается, если обобщить, то речь может идти о национальном смысле Русской Революции, понимаемой как начало преображения мира. Трудно не согласиться с Е.В. Ивановой, отметившей в комментарии к академическому изданию Блока: «Неистовый пафос группировки был основан на вере в революционно-мессианское предназначениие России, в высший символический смысл отечественных событий 1917 года. Русскую революцию «Скифы» восприняли не столько как социально-политическое потрясение, сколько как пролог к революции Духа, начало новой, огромной исторической эпохи, «третьего тома мировой истории». И подобно «первым томам» – «античному» и «христиано-европейскому», – эпоха эта должна была создать новый тип личности, выработать новую, универсальную систему ценностей, принести с собой новое понимание добра и зла». Эти темы теоретически разрабатывал один из идейных лидеров «скифства» Иванов-Разумник: «Если мировая революция есть Социализм с большой буквы, эсхатологически, то будет не старый человек на старой земле, а будет новый человек на новой земле, и это должно быть». Вот что объединяло всех скифов – вне зависимости от их философских взглядов, эстетических и политических предпочтений. «Скифство» было наследием русского народничества, проигравшего политически большевикам, но всё же отстаивавшего своё понимание Революции, своё право на интерпретацию революционных событий. И сегодня, когда большевистский этап русской революции завершен, это звучит особенно актуально. Ведь Революция, о которой говорили скифы, продолжается.