Другое дело: сейчас эти определения – шуйца-десница – уже настолько размыты, рассеяны на элементы, переплетены с неимоверно инородными понятиями, впаяны в самые разные мозаичные композиции, что проще от них отказаться совершенно, чем каждый раз занудно спорить о нюансах, контекстах и интонациях.
Проблема ещё вот в чём: уже к исходу XIX века авангард прогрессистов, марксисты, одержали свою наиважнейшую победу, – и, несмотря ни на какие последующие события, удерживают завоёванное тогда – до сих пор. Это победа – терминологическая.
Сейчас любой оппонент прогрессизма – вынужден пользоваться прогрессистскими терминами, оперировать, так или иначе, постулатами прогрессистских доктрин. Для меня лично это – затруднение решающее, именно из-за этого я вынужден почти что отказаться от письменных рассуждений в этой сфере.
Вот что сообщает о правых Википедия: “направления и идеологии, противоположные левым, в частности, ставящие капитализм, экономические или национальные цели выше равенства прав и шансов для всех слоёв населения. К ним относят консерватизм, монархизм, анархо-капитализм, национализм, фашизм и нацизм”.
Я – полностью подхожу под определение “правого” с позиции автора вышеизложенных строк – по внешним эстетическим проявлениям, по высказываниям, по кругу моих интересов; но согласиться на это – никак не могу.
Я – совершенно отвергаю понятия “капитализм”, “классовая борьба”, “пролетариат”; я уверен, что ничего этого просто нет и никогда не было. Это очень удачно, осязаемо, доказательно выстроенные фантомы. Собственно, и “фашизм” в советском понимании – историческая фикция (впрочем, всё вообще советское – по определению лживо).
Я не могу быть сторонником капитализма – просто потому, что не верю в него; более того, вообще не верю в экономику как мотивацию: человек – существо спиритуальное, и, следовательно, совершенно не экономическое.
Любой социум, от начала времён, неизменно, несмотря на все усилия администраторов идеологов, всегда выстраивается по одной и той же схеме: достаточно простой, её можно свести в целом к вечно длящемуся сердитому пушкинскому диалогу Булата и Злата.
В экономическом отношении социум СССР ничем не отличается от социума современных США или Испании XV века.
Я полагаю, что единственная телеологическая мотивация любого социума – это: 1) самозащита от предполагаемого Хаоса 2) и прорыв в граалический Саррас (можно подменить любым другим словом, по вкусу: Эльдорадо, калокагатия, благодать, небесный Иерусалим, земной Эдем и тд.): в некое воображаемое пространство, насквозь одухотворённое и потому – наконец-то! – совершенно защищённое от Хаоса.
На практике социальность – это вечная перфекционистская партизанская война с онтологией (при трагической невозможности вырваться из границ Онто-).
Всё разнообразие мироустройств и государствоукладов человеческой истории – спиритуально; различны – этосы, а экономика – это всего лишь безгласная раба спиритуальности.
Не могу быть сторонником фашизма (германского национал-социализма и всех его наследственных ответвлений) – потому, что это, по моему убеждению, – социалистическое, прогрессистское и коллективистское явление (то есть – красное, левое); то, что в Третьем Рейхе уничтожали евреев, но частично щадили людей с приставкой “фон” перед фамилией, а в СССР наоборот – это второстепенная, констекстуально-историческая подробность. Главное – это геноцид как идея, геноцид как прогрессистская методология.
Собственно, даже титул монархиста мне не по заслугам, – при всём моём личном влечении к нему; по крайней мере, современный монархизм для меня – это (почти сплошь, за исключением редких коротких проблесков чего-то близкого) совсем чуждое (поэтому я и укрылся под карнавальным плащом бонапартиста), музейно-скучное и действенно безнадёжное явление; его утомительно однообразные провалы – не актуальные, не политические, а, как мне кажется, концептуальные, философские, если угодно. Монархизм утратил – то, что когда-то, на исходе античности, определило его римский, цезарианский триумф: юную воинственную мужественность, изящно-хищную авантюрность (авантюрьерство), рыцарственный – граалический – нахально головокружительный романтизм; монархизм мог опереться на сказку, на поэзию, на неустранимую ни при каких обстоятельствах человеческую прортивобудничную мечтательность (это так успешно проделал в своё время – последний принц-авантюрист, Луи Наполеон). С монархизмом это бюрократическое одряхление случилось давно, ещё до крушения Империй, может быть – после крушения французской Второй Империи (ибо Франция, как бы там ни спорили, всё-таки была и есть камертон цивилизации).
Но по мере нарастания непрочности, монархическая идеология старалась укрепиться (мы не хуже прочих, дескать) именно в обыденности: в России – упрощённо-смирное православие, самодержавие как безропотное детски-страстное начальстволюбие, народность – как предложение прирученной, бездеятельной, но угрюмой (антинобилитарной, разумеется) демократии.
Самодержавие, православие, народность – это очень понятно, очень рационально, и, если присмотреться, вполне прогрессивно (недаром современные большевики открыто и шумно жалеют: и у нас в СССР самодержавие ещё как было, народность – дальше некуда; ах, с православием-то погорячились тогда!; и они правы: радостно чтить Начальство, поститься-молиться, наслаждаться собственной просто-народностью и народно-простотой – отлично; а Царь-то – и Бог с ним, зачем? как Начальство именовать – это уж Начальству и знать лучше).
Очень скоро идеологический монархизм обрёл именно те карикатурные черты, которые в нём и видели идеологические республиканцы; а дальше, естественно, пошёл по предсказанному республиканцами пути: превращение в команды легитимистов-фанатов того или иного претендента, яростно воюющие между собой; в маленькие замшелые мистические секты, в кружки любителей политического антиквариата и стилистической реконструкции.
Собственно, если спорить, тем более – противостоять, то только и важна методология; мне не столь уж важно, что обо мне думают, и даже – что говорят; важно – что со мной сделать намереваются. Точнее даже – важна практическая конфликтология, методика разрешения конфликтных ситуаций. Здесь, как мне кажется, на этой позиции и непримиримо противостоят – традиционализм и прогрессизм. Конфликтология как методика, как праксиология – это и есть точка отсчёта, кто относительно этой точки – правый, левый, траво- и плотоядный, гладкий и мохнатый, красный и белый, атлантический и евразийский.
Традиционализм по определению стремится сохранить, уберечь неимоверное разнообразие исторического бытия; разнообразие для традиции – это сложнейшая, почти непостижимая, но всё же – Система, то есть Порядок, Не-Хаос. Стремление уберечь эту узорно-символически-иероглифическую сложность – иррационально (хотя традиционализм, конечно, и делает вид (обычно – стыдливо, нарочито, достаточно наивно), что ищет какие-то осязаемые гуманитарные смыслы, приветствует – когда кто-то пытается необходимость сложности объяснить разумно и приземлённо; но всё равно, объяснение чаще всего сводится к одному точечно-краткому объяснению: Воля Божья, нам не уразуметь.
Хаос для традиционализма (а для христианской традиции это догмат) – это до-созидательная, до-Логосная пустота и безграничная простота, ”Земля же бе безвидна и пуста” – что может быть проще? – то есть пустынная однородность, однообразие небытия. Поэтому конфликтологическая методика традиционализма – это парцелляция, или, если угодно – сегрерация. Чуждое должно быть отторжено, отгорожено, отделено, но – не уничтожено, не стёрто с лица Земли, потому что и чуждое – от Бога.
Прогрессизм – наоборот: нацелен на сокрушение сложности, предельное (или – беспредельное, ведь прогресс вечен) тотальное подчинение онтологии некоему единому глобальному мегапроекту; и уничтожение подробностей – как излишнего. Хаос для прогрессиста – это именно многообразие, подавляющая беспредельность количеств подробностей: совершенно иррациональная, а потому – неохватная для разума, неуправляемая, и – архаичная, то есть мучительно выходящая за пределы актуалий, не вместимая в жёстко выделенный отрезок человекодней (прогресс – это прежде всего категория времени, прогрессизм апеллирует ко времени, точнее – к линейной направленности времени, оправдывает себя – тем, что время линейно-необратимо; для традиции же время – циклично, и потому вообще почти что условно). Спасение от Хаоса, стало быть, уменьшение многообразия, то есть – беспощадная унификация. Поэтому конфликтологическая методика прогрессизма – это агрегационный геноцид – в широком понимании этого термина: уничтожение враждебного – по генотипическим – родовым, очевидным, обще-семиотическим признакам. В ракурс прогрессизма совершенно не укладывается антропэйкон, человеческая личность; просто потому, что именно из-за беспорядочного многообразия личностей и творится – суетное мельтешение подробностей неуправляемого бытия.
Пока прогрессизм не разработал доктрины коллективизма – он был зыбок, смутен, неубедителен, – хотя и интересен: он был (и это самый его обаятельный период, гомилетический), скорее, умоляющим призывом к человечеству: образумиться и упорядочиться. Коллективизм превратил учение о прогрессе в действенную силу, вооружил его, а, главное, указал непосредственное направление действия: деиндивидуализация.
Комментариев нет:
Отправить комментарий