Всё переменится отныне!
Людвиг Уланд «Вешняя Вера»
«Да здравствует священная Германия!»
Последние слова графа Клауса фон Штауффенберга, выкрикнутые им перед расстрелом
I.
А ты всё смотришь на меня из синевы выгоревшей до глины ямы, что пропахла промасленным брезентом и силуэтами бензиновых призраков. Травинки по краям её стали недолговечными и пекельно-чёрными, будто колкие проволочные обрывки на перепаханном снарядными разрывами и танковыми клиньями поле с одинокой, переломленной пополам, берёзой. А была ли та трава? Или мне только почудилось, что какая-то случайная травинка «оттуда» непонятным образом прилипла к обшлагу рукава?
Знаешь, а облака ведь нисколечко не изменились, хотя города наши расцветают в ночи невиданными цветами и превращаются в благоухающие покосные луга. И утро наступает как-то слишком запоздало – то ли понарошку, то ли взаправду.
Кто ныне нашёптывает тебе вдохновенные строчки Поэмы, которую наверняка одобрил бы сам Князь Миннезингеров, чародей-стихотворец Стефан Георге?
Может быть это неистовая Громовая Дева с пронзительно-синими очами в сверкающей кольчуге, что повела тебя в бой в то прекрасно-страшное лето, когда рассыпались и пылали царства, подобно вагнеровской Вальгалле?
Прокляты шуты, объявившие себя властелинами мира и околдовавшие его своим дьявольским смехом.
Благословенны храбрецы, меч обнажившие, ибо перестали они слышать сей смех.
Да не забудутся праведники, сорвавшие с себя дурацкие наряды и убившие шута в неубитом сердце своём.
Наши небеса сближаются – глиняная синева крестных мученических ям и синева Очей Божьих.
Крест-Германиум, куда пропали звёзды на исцарапанных в кровь небесах?
Крест-Германиум, почему накануне Вальбурга в пустом зале не зажигали свет и не преломляли хлеб?
Крест-Германиум, куда пропали звёзды и почему теперь истончившееся до мятой кальки небо взирает на нас мириадами открытых ран?
Крест-Германиум, а была ли та трава в ночи, вдруг осветившейся нательными крестиками, сменившими навсегда пропавшие звёзды?
А была ли та трава…
II.
В мюнхенском ноябре, миновавшем октябрьскую распутицу, что-то почти есенинское накатывает гикающими пугачёвскими лавами, проносящимися по наглухо закрытым оконцам замёрзших луж. Отдаётся безъязыким реквиемом разбивающихся колоколов, сброшенных с колоколен. А по вечерам переговаривается стрекотанием пулемётов и щёлканьем винтовочных выстрелов. На самом верху баррикады, под знаменем, восседает громадная мохнатая фигура, будто сошедшая с фламандских полотен. Смолит цигарку и криво улыбается, демонстрируя редкие зубы. Провонявшая табаком слюна стекает под небритому подбородку и капает на персидскую обивку дивана, оставляя на ней бурые влажные пятна. Мюнхен. Ноябрь. Что-то почти есенинское. С кабацкой гармошкой и шальной револьверной пулей в остриженном затылке.
Из плена вернулся архангел в чужой, не по размеру, шинели. В стоптанных ботинках, подбитых гвоздями, и солдатской русской папахе, простреленной в нескольких местах и залатанной на скорую руку. Архангел достал из вещмешка краюху хлеба, разломил, посыпал крупной жёлтой солью и протянул малышу, чёрному от голода, на тротуаре. Тот прижал её к груди и, опустив глаза, еле слышно прошептал: «Ой, спасибо, дядя. Я сестрёнкам это снесу. Они с утра голодные сидят. А мы совсем рядом живём. Сразу же за мостом. Можно, дядя?». Когда он уносит хлеб, рафинад и горсть чая, завёрнутые в газету, и быстро-быстро, видимо боясь, что вдруг расщедрившийся незнакомец передумает и заберёт свой чудесный подарок обратно, скрывается за углом ратуши – маленький, худенький, в изношенном пальтишке, зверь ранних сумерек пожирает останки дня, отдирая гниющее волокнистое мясо от костей.
Все поминовения декабря. Всех, кого упокоит ноябрь, кому он закроет глаза, кого он поцелует в похолодевший лоб. Возвращаются архангелы из плена. С хлебом и солью в вещмешках.
III.
Крест-Германиум, помянете ли Вы нас в декабре, когда настанет время поминовения и копыта охотничьих коней вонзятся в корку обледеневшей трупной земли, что поутру остро пахнет собачьим помётом и тухлой жижей из окрестностей морга?
Или снова ожидать прошлогодних картонажных эльфов и святых из фольги с просроченными подарками и смертными приговорами?
Или неустанно, под нижайшим присмотром, читать земляную псалтырь со страницами, изъеденными червями до неузнаваемости?
Мы смешны, Крест-Германиум, оставшись здесь, по ту сторону крестной ямы, счастливо избежав бензина и огня.
Я думаю о Вас, Крест-Германиум, когда вижу на фоне неподвижной сферы рождественских звёзд (или это лампочки гирлянды?) важно гарцующих охотников и мечи палачей.
И тогда я засыпаю на краю ямы, так и не дождавшись колыбельной…
Крест-Германиум, помяните нас в декабре.
<2007 — 2012 гг.>
Комментариев нет:
Отправить комментарий