Задача и классическая проблема философии: раздвинуть горизонты внутренней нейрологической реальности и связать ее с внешними реальностями, которые измеряются учеными. Разум эволюционирует, когда «оккультное» и «магическое» становятся объективно-научными [1].
Мистицизм — явление неоднозначное. Классики марксизма показали, что в истории европейского общества были эпохи, когда общественное сознание было пронизано мистицизмом, но они оценивали его с позиций классовой борьбы как мракобесие, проявление бессилия гибнущего класса на фоне исторически неизбежной смены экономических формаций. Данная точка зрения была признана единственно правильной тоталитарной советской идеологией, но в настоящее время она уже не является доминирующей. Ученые считают, что у современной физики и восточных мистических учений имеется целый ряд общих черт [2]. Это и целостное восприятие мира, при котором мельчайшая часть соизмерима с универсумом, и парадоксальность мышления, когда противоречие приводит к глубочайшему прозрению, и «трансцендентность» выхода за пределы формальной логики, привычных норм языка, традиционных представлений о времени и пространстве; и органическое восприятие космоса как живого, развивающегося, динамичного.
Наряду с фрейдизмом и неофрейдизмом в философии XX в. развиваются различные формы неорелигиозного мистицизма. На первый план выдвигаются нерациональные способы постижения мира, а именно: парапсихологические, телепатические, «экстрасенсорные». Большое влияние уделяется духовно-психическим способностям и явлениям, особая ценность придается таким состояниям психики, как экстаз, одержимость, психопатология. Подобные состояния и их механизмы слабо изучены и оставляют большое поле для всякого рода предположений и умозаключений.
К числу наиболее влиятельных концепций мистицизма XX в. относятся теософская концепция «мистического космизма» русской писательницы и философа Е. П. Блаватской, антропософская теория немецкого мыслителя Л. Штайнера, а также современное учение американского писателя и философа К. Кастанеды. Все три имени весьма популярны в современной мировой культуре, их последователей можно обнаружить в разных странах. Их книги выходят огромными тиражами.
Основной особенностью произведений мистиков прошлого века является их включенность в совокупный культурно-философский опыт человечества, тесная связь со многими философскими учениями Востока, Запада, Азии, обращенность к глубокой древности. Мистическая духовная традиция безусловно возникла не сегодня. Как бы ни спорило человечество о её правомерности, это реально существующий тип восприятия. Непризнание этого ограничивает полноту человеческого мироощущения, возможности миропознания. Другой чертой мистицизма является неорелигиозный характер. Его последователи считают, что иx религия более реалистична и построена на естественно-научном основании, чем традиционная религия. Кроме того, неорелигия не нуждается в догматике и авторитетах, столь необходимых в религиях мира. Хотя следует здесь оговориться, что нередко избираются иные авторитеты и иные (нетрадиционные) догмы.
Мистицизм XX в. часто апеллирует к природе, стремится ставить экологические проблемы, призывает к здоровым способам ведения земледелия, здоровому образу жизни, нравственным отношениям между людьми и народами. Однако современный человек, зачарованный успехами науки, нередко с подозрением относится к интуитивным формам постижения реальности. Между тем в определенном смысле древние знали гораздо больше, чем мы. В этом одно из поразительных открытий современного сознания. Физики, создающие картину мироздания, обнаруживают контуры своих теорий в индийской и буддийской тантре.
Химики высказывают предположение, что их наука — ответвление утраченной алхимической символики. Биологи констатируют известную исстари мистикам способность мельчайшей клетки воспроизводить целостность живого существа. Реаниматологи читают как некое пособие тибетскую «Книгу мертвых», написанную двенадцать веков назад. Психологи, разъясняющие природу фантомов сознания, обращаются к шаманизму. Культурологи озадачены потрясающими провозвестиями, заключенными в текстах далекой старины. Астрологи предвещают события… Культура, судя по всему, вовсе не развивается как единый процесс, напоминающий заполнение резервуара. В ее течении бывают утраты, зоны забвения. Но возникают и возвраты, дальние отклики, диалоги былого и актуального. Мистика обладает несомненным прогностическим потенциалом. Она является специфическим, но полноценным типом знания. В ней скрыты мощные обновленческие тенденции культуры. Мистик полагает, что приобщиться к тайнам Вселенной можно не только путем размышления, эксперимента, анализа, но и посредством интуиции. Но мистики опирались не только на интуицию. На протяжении веков они вели тонкую и своеобразную работу с человеческой психикой. Опыт медитации, т. е. предельного духовного сосредоточения, многодневных постов, умерщвления плоти, рождал, разумеется, какие-то толчки мысли, позволял приобщаться к тайнам мироздания. Между наукой и мистикой существуют многомерные связи. Именно в мистике родилась идея всеохватности, универсальности, цельности мира. Но разве наука исходит не из тех же предпосылок? Оказывается, нет, во всяком случае не всегда. Были эпохи, когда мистика дополняла науку, но, избавившись от смутного интуитивного постижения бытия, наука кое-что утратила. Она стала теснить интуицию, дробить познание. Великие мистики средневековья Бёме, Парацельс, И. М. Экхарт обладали огромным гностическим даром. Это подчеркивает Н. Бердяев: «Ведь должно признать, что истина может открываться через искусство Данте и Достоевского или через гностическую мистику Якова Бема в гораздо большей степени, чем через Когена или Гуссерля»[3] . Самая сильная сторона большей части оккультных учений — представление о космичности человека. Только мистики хорошо понимали, что все происходящее в человеке имеет мировое значение и отпечатывается на космосе. Знали они также, что душевные стихии человека космичны, что в человеке можно открыть все наслоения мира. Например, гнев для мистика — не только стихия человеческой души, но и стихия космоса. Астрология, как подметил Бердяев, угадала неразрывную связь человека с космосом и тем прорвалась к истине, скрытой от науки о человеке, не знающей неба, и от науки о небе, не знающей человека.
Наука, разрушив веру в существование души, вполне последовательно отрицает самую возможность существования мистики; но как несомненно то, что без души немыслима мистика, так несомненно и то, что кто признает существование нашей души, не обнимаемой телесным нашим сознанием, тот необходимо придет каким бы то ни было путем к признанию мистики [4] .
По мнению Соловьева, истинная, цельная красота может находиться только в мире сверхприродном и сверхчеловеческом. Мистика, стало быть, в его истолковании — творческое отношение к этому запредельному миру. Вот почему он определял мистику как «верховное начало жизни общечеловеческого организма» и объявлял, что в мистике жизнь находится в непосредственной, теснейшей связи с действительностью абсолютного первоначала, с жизнью божественной.Откуда же в людях столь стойкое и трудноутолимое влечение к откровению и экстазу? Отчего, заглядывая в себя, каждый может обнаружить в душе глубинную потребность в таинстве? Мистика — этот древнейший тип сознания — никогда не угасала совсем, вопреки авторитетным прогнозам и экспертизам. В истории европейской культуры отчетливо видны так называемые «волны мистики». Есть эпохи, словно безразличные к тайноведенью, а есть — буквально зачарованные им. Средневековье, как показал Соловьев, одухотворено ренессансом древней мистики. Возрождение, напротив, тянется к античным постижениям разума. Просветители кичатся интеллектом, романтики в противовес им погружаются в стихию эмоций [5].
Сегодня резко обострились тревоги за судьбы человеческого рода, все острее осознаются «проклятые», «вечные» проблемы, решение которых, как известно, невозможно переложить на чужие плечи. Здесь недостаточно знания ни общих законов физического мира, ни официальных моральных кодексов; человек сам должен отыскать высшие ценности, позволяющие прорвать горизонт будничного существования, ясно увидеть место собственного «Я» в перспективе вечности.
Мистификация была лишь частным проявлением, игровым началом безграничного мистицизма, который пронизывал, как рентгеновскими лучами, всю культуру рубежа столетий. «Только этим обстоятельством и ничем иным объясняется глубина духовных достижений серебряного века, оставшихся в нашей современной культуре неисчерпанными, неизученными обстоятельно и, конечно, непревзойденными.— отмечает В. Крейд. — Едва ли не каждый из значительных поэтов эпохи тяготеет к той или иной форме мистического поиска. Блок вдохновляется прозрениями Вл. Соловьева. А. Белый еще в ранней юности читает Упанишады, а позднее отдается антропософским штудиям и практике. Брюсов и Гумилев изучают трактаты европейских оккулльтистов. Волошина интересует теософия, затем антропософия и Бхагават Гита. Вячеслава Иванова влекут самого разного рода эзотерические знания. Бальмонт увлекается то Зенд-Авестой, то Лао-Цзы, то индуизмом, то буддизмом, то русским сектантством. Сколь очаровательно мишурным ни был эгофутуризм Игоря Северянина и его друзей по академии эго-поэзии, но и он получил творчески раскрепощающий импульс от теософии Блаватской более чем от стихов своих учителей Фофанова и Лохвицкой» [6].
Можно говорить о мистике как о поиске истины и реальности, которая выходит за пределы чувственной и интеллектуальной сфер. Этот поиск, не опосредованный чувством или разумом, носит характер личной страсти. Он позволяет войти в такие просторы, которые недоступны обычному познанию. Это — непосредственное постижение бытия и смысла всего сущего, включая и наше сознание. Мистик видит единство там, где обычный взор усматривает лишь многообразие и разобщенность. Мистический опыт — особое состояние сознания (мистическое сознание). Оно в этом значении нечувственно и неинтеллектуально, но способно улавливать изначальное единство всех вещей. В этом океаническом пространстве устраняются различия между индивидом и миром.
Суть мистического мироощущения сводится в общем к представлению о двойственности мира. За привычным, каждодневным угадывается иное бытие. Стремление вступить в прямой контакт со сверхъестественным и составляет по существу психологическую основу мистики. В этом смысле мистика древнее христианской религии. Она составляет базу почти всех без исключения религий. Все вероисповедания во все времена несли в себе мистическое начало.
Штейнер в своих работах подробно описывает тайный смысл мистерий как феноменов культуры. Он ссылается, в частности, на Плутарха, который писал о страхе, испытываемом посвященным. Древнегреческий историк сравнивал это состояние с приготовлением к смерти. Посвящению предшествовал особый образ жизни, призванный привести чувственность под власть духа. Посвящаемый вводился в жизнь духа. Ему предстояло созерцание высшего мирах. Мистический опыт невыразим. В человеке есть нечто, что вначале препятствует ему видеть духовными очами. Когда посвященные вспоминают, как они проходили через опыт мистерий, они ссылаются именно на эти трудности. Рудольф Штейнер указывает на древнегреческого философа-киника, который повествует, как он отправился в Вавилон для того, чтобы последователи Зороастра провели его в ад и обратно. Он рассказывает, что в своих странствиях переплывал через великие воды, проходил огонь и льды. Мисты, т. е. люди, прошедшие через мистический опыт, рассказывали о том, что их устрашали обнаженным мечом, с которого струилась кровь. Однако непосвященным трудно понять реальность того, про что говорится. Мистический опыт неадекватен земному. Эти рассказы понятны, когда человеку известны этапы на пути от низшего познания к высшему [7].
Существует ложная мистика, ложное мистическое визионерство и экзальтация. В отношении к ложной духовности и ложной мистике необходимо трезвение.
Вечное столкновение между мистикой и теологией связано с тем, что они говорят на разных языках. И невозможен перевод с одного языка на другой. Когда пытаются перевести опыт мистиков на язык теологии, то мистики сейчас же обвиняются в ереси. Язык мистики парадоксален, это не язык понятий, это не мышление, подчиненное закону тождества. Язык же теологии всегда стремится быть языком рационализированным, не допускающим противоречия, хотя и безуспешно. Поэтому так трудно выразить мистику на языке теологии и отвлеченной метафизики, всегда получается искажение. Мистиков постоянно подозревали и обвиняли в имманентизме, т. е. в признании имманентности Бога, и божественного душе. И действительно, мистика, всякая мистика преодолевает трансцендентную бездну между Богом и человеком. В мистическом опыте трансцендентное становится имманентным. Но совершенно ясно, что имманентизм мистики совершенно иной, чем имманентизм в философии, в теории познания или теологии. Это есть имманентизм духовности. Духовность и есть имманентность божественного человеческому, но имманентность не означает тождества, снимающего всякое различие. Парадокс тут в том, что в мистическом опыте есть стояние перед трансцендентным и переживание трансцендентного, но трансцендентное в нем имманентно, самое различие между трансцендентным и имманентным снимается, и это совсем не означает поглощения божественного человеческим. Божественное переживается имманентно, Бог раскрывается в первооснове души, все исходит из глубины и изнутри, а не сверху и извне. Из пространственных символов глубины и высоты мистики предпочитают первый. Но это нисколько не означает отрицания различия между божественным и человеческим. Совершенно ошибочно выражать тайну мистического опыта в монистической метафизике. Монизм есть всегда рационализация, он порожден понятием, а не опытом, привносится мыслью. Пантеизм, в котором постоянно обвиняли мистиков, и есть перевод опытного, парадоксального, невыразимого в понятии языка мистики на рациональный язык понятий теологии и метафизики. Пантеизм есть выдумка теологии, а не мистики, это есть орудие теологической борьбы. Монизм есть создание метафизики, орудующей понятиями, а не мистики. В духовном опыте нет никакого монизма, никакого пантеизма, ибо монизм и пантеизм суть доктрины, порождения мысли, перерабатывающей духовный опыт в понятия.
Для проблемы отношения между мистикой и теологией показателен и характерен случай с Мейстером Экхартом, одним из величайших мистиков. Как известно, мистика Экхарта была осуждена католической церковью, она была признана пантеистической. Обвинение, ставшее банальным. Но вот доминиканец Денифль пытается доказать, что в своих латинских теологических трактатах Экхарт был томистом и, следовательно, вполне ортодоксален. Выходит, что Экхарт был вполне ортодоксален в теологии и еретик в мистике. Не входя в решение вопроса об Экхарте по существу, нужно признать, что это противоречие есть столкновение языка теологии и языка мистики. Экхарт казался монистом, пантеистом и еретиком вследствие перевода, который делали с языка мистики на язык теологии. На языке теологических понятий он готов был быть томистом. Убийственным для мистического опыта, убийственным для всякого духовного опыта оказывается понятие. Понятие, подчиненное закону тождества и не выносящее парадокса, всегда подозрительно и всегда готово выступать с обвинениями против мистики. Понятие несет социальную службу, оно есть орудие организации среднего человека, орудие социализации, оно оперирует с «общим» и не хочет знать индивидуального и единичного. Мистика же имеет совсем другую природу. Когда мистик говорит, что Бог рождается в душе и душа рождается в Боге, что вечное рождение принадлежит основе души, что Бог ближе человеку, чем он сам, что Бог внутри нас, но мы вовне, то понятиям теологии тут нечего делать.
Мистика всех времен, всех стран и всех религий имеет родовые черты. По чертам этим узнается порода мистиков. Они между собой перекликаются из разных миров. Между мистиками разных религий больше сходства, чем между самими религиями. Глубина духовности может обнаружить большую общность, чем объективация религиозных типов. Мистическая жизнь подразумевает высвобождение трансцендентального «Я» из глубин человеческой личности, захват поля сознания этим Я и «преобразование» или перестройку чувств, мыслей и воли — характера человека — вокруг нового центра жизни.
Список литературы:
Роберт Антон Уилсон — это человек, время которого пришло», вступление от Тимоти Лири к книге «Космический триггер»
Talbot M. Mysticism and the New Physics. London: Henley; Routledge, 1981; The Metaphors of Conciousness. N.Y., 1981; Restiuo S.P. Parallels and Paradoxes in Modem Physics and Eastern Mysticism // Social Studies of Sciences, 1978. Vol. 8, № 2; Поликарпов В.С. Наука и мистицизм в XX в. — М., 1990; Куракина О.Д. Физика и реальность : Об идейном «параллелизме» между современной физикой и восточной мудростью // Математика. естествознание и культура. — М., 1983.
75
Бердяев Н. А. Указ. соч., с. 271—272
Философия мистики или двойственность человеческого существа. Перевод M.C.Аксенова. СПб.: Изд. A.H.Аксакова, 1895
Соловьев В. С. Философские начала цельного знания. В кн. Соловьев Вл. Сочинения в 2-х томах. Т. 2. М., 1988, с. 155.)
Крейд В. Встречи с серебряным веком // Воспоминания о серебряном веке. — М., 1993.
Штейнер Р. Христианство как мистический факт и мистерии древности. М., 1993, с. 11.
Комментариев нет:
Отправить комментарий