Госпоже моего сердца
Предложенный читателю текст является в первую очередь заметками на полях «Песочного человека» гениального писателя-визионера Э. Т. А. Гофмана. Если бы когда-нибудь сборник его трудов опубликовали в обществе с правым уклоном доминирующей идеологии, данные размышления следовало бы добавить к указанной новелле в качестве возможного послесловия, помогающего читателю понять некоторые политические аспекты прочитанного произведения. Еще в большей степени подобного рода тексты помогают нам иначе смотреть не столь на тексты, сколь на привычную повседневность, ведь «Песочный человек», как и любое другое произведение подлинно великого мастера, сохраняет свою актуальность в любом контексте. Так, оно актуально и сегодня, в особенности — в силу ряда удивительным образом сложившихся политических и культурных обстоятельств, позволивших по-новому переосмыслить три политических теории Модерна в форме так называемой Четвёртой Политической Теории, преодолевающей, в частности, те недостатки фашизма, за которые это политическое движение некогда критиковал «справа» Юлиус Эвола. Итак, лишь только заговорив о наиболее перспективном и современном (фактически постоянно находящемся в процессе развития) политическом учении, и присвоив ему при этом четвертый номер, мы ненароком упомянули и предшествующие ему три политических теории — либерализм, коммунизм и фашизм. Через призму этой триады мы и рассмотрим указанную новеллу Гофмана.
Выделим основные детали сюжета: главный герой, юноша Натанаэль, до смерти боится некоего Коппелиуса, «песочного человека»: ранее отец Натанаэля погиб в результате несчастного случая во время алхимического эксперимента, проводимого совместно с Коппелиусом, и с тех пор юноша испытывает к последнему мистический ужас. Ни невеста Клара, ни лучший друг (брат невесты) не понимают мрачных чувств Натанаэля, и потому он оказывается в своих переживаниях одиноким. Оставив дома свою невесту, Натанаэль уезжает учиться в другой город и там влюбляется в Олимпию, девушку-куклу, которая кажется ему живой, поскольку смотрит он на неё через подзорную трубу, проданную ему всё тем же Коппелиусом, притворившимся учёным Копполой. Наконец, распознав в, казалось бы, идеальной возлюбленной куклу-автомат (сконструированный снова-таки зловещим Коппелиусом), юноша возвращается домой, к своей настоящей, живой Кларе. Вместе с Кларой Натанаэль поднимается на ратушу, и они рассматривают городскую площадь. Внезапно он смотрит вниз через подзорную трубу Копполы-Коппелиуса, и его охватывают некие чувства, которые автор не затруднился описать. Сначала главный герой пытается сбросить с ратуши Клару, а когда ему это не удаётся, он бросается вниз сам, разбиваясь насмерть.
Суть произведения, в первую очередь, заключается в том, что жизнь ставит Натанаэля в ситуацию выбора без выбора. Коппелиус-Коппола предлагает молодому поэту утопию, модель идеальную, и именно потому не живую — такая же утопическая модель (вера в результативность Малого Делания) погубила его отца. В данном случае, Гофман критикует Просвещение (по сути, Романтизм и является антитезисом Просвещения, и ещё более яркую критику этого интеллектуального течения рационалистов-утопистов можно увидеть в «Крошке Цахесе» того же Гофмана — князь, изгоняющий из своего государства всех фей, и отдающий мир в ведение подхалимов-чиновников предстаёт типичным просветителем а-ля Иммануил Кант и ему подобные). Однако же, Песочный Человек-Коппелиус является шаржем на просветителя лишь в контексте эпохи Гофмана; в целом же, он представляет собой олицетворение любого пропагандиста утопических учений. По сути своей, Просвещение заложило почву, на которой возникла Вторая Политическая Теория, условно названная нами «Коммунизмом». Так, в широком смысле, Песочный Человек, создающий социальную утопию и обманывающий людей под ликом ученого-оптика (подзорная труба — прекрасная метафора навязанного Натанаэлю утопического мировоззрения) предстаёт в качестве яркого примера коммуниста-теоретика.
Зачем же Натанаэлю утопия в лице куклы-Олимпии, если у него есть вполне заманчивая реальность в виде Клары? Всё дело в том, что и Клара, и её брат — обыкновенные филистеры, скучные и грубые обыватели, и до глубоких переживаний Натанаэля им никакого дела нет. Эти люди вовсе не привыкли ни мыслить, ни чувствовать. Очень забавно, что сам Натанаэль, время от времени укоряя их за это, чувствует затем угрызения совести за то, что оскорбляет невесту и друга — одна из таких сцен особо ярко прописана Гофманом в тексте новеллы. Здесь самая ловкая загвоздка заключается в том, что юноша ошибается, примиряясь с этими людьми, и аналогичным образом ошибаются многие читатели, считая Клару и её брата героями в общем-то положительными. Оба заблуждения происходят по той лишь причине, что филистеров большинство, и мы к ним привыкли, а потому часто нам кажется, что быть человеком и быть филистером — это по сути одно и то же. Отсюда можно перейти и к политической интерпретации Клары: несомненно, что как филистер, по причине его распространенности, часто отождествляется с человеком вообще, так и либерализм по причине его доминирования сегодня отождествляется с политикой в целом. Либерализм — это и есть идеология обывателей, людей, чьи ценности сугубо материальны. Таким образом, Клара — это олицетворение Первой Политической Теории.
Нет особой нужды показывать бессмысленность брака Натанаэля с куклой-Олимпией. В отношении Клары всё намного сложнее (как и в отношении либерализма, впрочем), ведь читателю порой действительно кажется, что Клара любит Натанаэля, и вовсе непонятным оказывается желание юноши сбросить невесту с ратуши. Сущность этой девушки, однако же, раскрывается нам в других произведениях Гофмана, например — в «Золотом Горшке». Совершенно очевидно, что Клара и «Госпожа Надворная Советница Ансельм», которую студент Ансельм интересует исключительно из-за ожидающих его блестящих перспектив, высокого социального статуса и материального достатка, руководствуются одним и тем же мировоззрением. Воплощающая мировую пошлость старуха-свеколка, противодействующая Саламандру Линдгорсту в «Золотом Горшке» могла бы быть наставницей Клары в той же степени, в которой она учила Веронику приворотному колдовству. В отношении Клары к Натанаэлю никакой любви и в помине нет. Суть девушек, подобных ей — мещанский пошлый дух, и недаром автор подчёркивает, словно особо смакуя: «Уверяют, что спустя много лет в отдаленной местности видели Клару, сидевшую перед красивым загородным домом рука об руку с приветливым мужем, а подле них играли двое резвых мальчуганов. Отсюда можно заключить, что Клара наконец обрела семейное счастье, какое отвечало ее веселому, жизнерадостному нраву, и какое бы ей никогда не доставил смятенный Натанаэль». Иными словами, после смерти Натанаэля Клара отлично устроилась, и в некотором смысле ей даже повезло, что её мужем стал не поэт, а нормальный мещанин — такой же, как и она.
Можно провести параллель с другим известным произведением мировой литературы — «Чёрным Монахом» А. П. Чехова, где описываются абсолютно аналогичные муки выбора главного героя, магистра философии Коврина, между иллюзорным Чёрным Монахом и реальной обывательницей-женой. Если ознакомиться с разнообразными интерпретациями этого произведения, заметно, что читатели в основном попадают на удочку автора, в одних случаях утверждая, что Коврин сумасшедший, потому что не ценит свою жену и ищет иллюзий по причине мании величия, либо же — что Коврин несчастная жертва филистеров, лишивших его общения с Чёрным Монахом. Суть, однако же, такая же, как и в «Песочном Человеке»: Коврину, как и Натанаэлю, выбирать вовсе не из чего, ведь перед обоими героями либо пошлость, либо бред — оба варианта отвратительны и губительны.
В результате, Натанаэль оказывается без собственного пути — неприемлемые альтернативы окружили этого человека, глубоко переживающего окружающие события и воспринимающего мир в его полноте и глубине. Следовательно, необходим особый поэтический путь, третий путь, лежащий между Сциллой утопизма и Харибдой мещанской пошлости. Натанаэль погибает, поскольку он взывает к небесам о необходимости Третьей Политической Теории, он нуждается в переустройстве общества по поэтическим принципам собственной души, и не находит ни поддержки, ни идей для политической реализации — лишь тяготящие его смутные переживания и предчувствия. Натанаэль бросается с ратуши, поскольку он родился в те времена, когда еще не существовало фашизма.
Конечно, можно возразить: но ведь у Гофмана есть новеллы со счастливым финалом, и при этом главные герои таковых (также поэты) не занимаются никакой политической деятельностью, а просто уединяются в некоей башне из слоновой кости: кто в поместье мага Проспера Альпануса со своей смертной возлюбленной (главный герой «Крошки Цахеса»), а кто и с пламенной Саламандрой в потустороннем мире (главный герой «Золотого горшка»). Но именно потому-то и так страшна рассматриваемая нами новелла: в «Песочном Человеке» Гофман находит смелость сказать, что добрых магов и влюблённых элементалей не хватает на всех людей, как и не хватает на всех поэтов поместий и башен. Так или иначе, общество необходимо менять, в противном же случае — либо смерть, либо обывательская жизнь, либо самообман. Натанаэль — это не просто жертва обстоятельств, это тревожное предостережение современникам Гофмана, устранившихся от политики (т.е. реальной жизни) и, вольно или невольно, избравших один из перечисленных вариантов.
В качестве примера поэта (в широком смысле), родившегося вовремя, можно привести другую крупную фигуру мировой литературы — Адриана Леверкюна, главного героя романа Томаса Манна «Доктор Фаустус». Леверкюну не приходится бросаться с ратуши из-за того, что мир не принимает его — вовсе нет. Постепенно, шаг за шагом, Томас Манн показывает, как из лекций по теологии, из музицирования и вечерних разговоров студентов возникает Третья Политическая Теория, тот самый фашизм, позволяющий в первой половине ХХ века огромному количеству людей обрести себя. Приведём в этом контексте довольно увесистую цитату из статьи Керри Болтона «Политические взгляды Говарда Лавкрафта» [1]:
По этой же причине Эзра Паунд восхищался фашистской Италией, когда писал: «Муссолини сказал своему народу, что поэзия необходима для государства». А также: «я не верю в то, что Муссолини можно понять, не отталкиваясь от его страсти к конструированию. Если увидеть в нём творца, все детали обретут порядок. Если же художника в нём не замечать — вы запутаетесь в противоречиях. Такие фигуры, как Паунд, Маринетти и Лавкрафт рассматривали фашизм как движение, которое могло бы успешно подчинить современную технологическую цивилизацию высшему искусству и культуре, освобождая массы от грубой и брутально коммерционализированной поп-культуры.
Адриан Леверкюн Манна и Натанаэль Гофмана были такими же поэтами (в широком смысле), как и упомянутые Паунд, Маринетти, Лавкрафт и многие-многие другие сторонники Третьей Политической Теории. Недаром, к примеру, великий философ-фашист Мартин Хайдеггер построил всю свою философию на интерпретации понятия Поэзии. Эти люди ждали политической реализации своего поэтического мировоззрения: Леверкюн дождался, а Натанаэль нет. Вот и вся разница.
Здесь мои заметки на полях книги Гофмана заканчиваются, и я надеюсь, что моя скромная попытка разобраться в его великолепной новелле откроет благосклонному читателю некие новые грани как конкретного произведения, так и творчества Гофмана в целом. Однако же, теперь перейдём к другому аспекту моего текста, упомянутому в самом его начале — попробуем через призму сказанного о «Песочном Человеке» взглянуть на современный мир.
Сразу подчеркну: я вовсе не пытаюсь рекламировать или прославлять фашизм. Третья Политическая Теория сыграла свою значительную роль в мировой истории, и теперь, вместе с Первой и Второй, она является устаревшей — как, впрочем, и весь Модерн в целом. Фашизм (как и национализм, впрочем) сегодня бессмысленен, потому что общество, которое в нём нуждалось, уже осталось в прошлом. Дело здесь, однако, в той параллели, которая возникает, если времена Гофмана сравнить с нынешним днём. Некоторые либеральные мыслители (скажем, Карл Поппер) склонны считать появление того же фашизма или коммунизма происками едва ли не некоего вселенского недремлющего зла, которое создаёт всё новые и новые социально-политические формы для борьбы с Западными демократиями. Аналогичным образом, советские (да и постсоветские) мыслители расценивали (а некоторые из них, которым уже давно пора на пенсию, по-прежнему расценивают) фашизм как нечто совершенно инородное для европейского общества, возникшее из ниоткуда по воле неких потусторонних чудовищ. Ещё более яркими примерами подобной позиции являются люди, которые, например, ненавидят Ленина за то, что он осуществил Великую Октябрьскую Революцию. Все эти люди не понимают того, что речь идёт вовсе не о решениях отдельных личностей, но о процессах как минимум планетарного масштаба, фактически — о неизбежности. Революции и новые политические теории не возникают из-за чьих-то происков, и тем более, они не высасываются из пальца. В подобного рода преобразованиях и изобретениях всегда должна нуждаться значительная часть общества, которая и реализует таковые ради разрешения собственных противоречий с актуальным порядком вещей. Пользуясь метафорой Гофмана, скажем так: когда поэтов мало, они могут удалиться в башни из слоновой кости, однако, когда поэтов становится больше, чем башен, приходится либо умирать, либо страдать, либо бороться.
Сегодня единственной полноценной альтернативой Модерна является заново оформленный и переосмысленный Традиционализм (или же так называемый «Радикальный Постмодерн»). Современное общество больше не может удовлетворяться политическими теориями Модерна — либерализмом, коммунизмом и фашизмом. Они устарели и должны остаться в прошлом, они банально не соответствуют реальности, в которой сегодня оказалось общество, и проблемы совершенно новые (например, проблему глобализации) либералы пытаются решать старыми способами, ныне не работающими. Вот почему современное общество нуждается в принципиально новой, в Четвёртой Политической Теории, адекватной вызовам и условиям мира Постмодерна. Сегодня Четвертая Политическая Теория ассоциируется в массовом сознании с именем российского философа Александра Дугина, одного из её отцов-основателей, и потому в некоторых кругах принято считать, что теория призвана защищать интересы России и является в целом пророссийской. Безусловно, такая позиция является заблуждением, сотворённым всё теми же людьми, верующими в иудейское (или, например, рептилоидное) происхождение коммунизма и едва ли не инопланетные корни фашизма, а также во все остальные бредни, порождаемыми неизменной неспособностью мыслить. Как и первые три политических теории, Четвёртая возникла не как результат чьих-то личных замыслов, но как следствие исторической неизбежности. Помимо Александра Дугина, разработкой этой теории занимаются такие выдающиеся философы, как Ален де Бенуа (Франция), Керри Болтон (Новая Зеландия), Майкл Миллерман (Канада), и многие другие мыслители из многих других стран мира. Все эти люди, если вспомнить известную фразу Аристотеля, кажутся немногими трезвыми среди пьяного человечества.
Четвертая Политическая Теория на сегодняшний день, как было сказано в самом начале статьи, является наиболее современным и адекватным путём развития мира в условиях научно-технического прогресса, глобализации, постсекуляризма и прочих явлений, с которыми мы столкнулись столь недавно. До сих пор, возможно, людям новой эпохи хватало башен из слоновой кости, где они могли укрыться со своими возлюбленными от несоответствия общества реальности. Но вот — башни закончились, и чуткому глубокому человеку остаётся либо путь Натанаэля и юного Вертера… либо другой вариант — оседлать тигра и помочь становлению многовекторного общества, обеспечить переход мира на принципиально новый качественный этап своего развития. Так, если перефразировать боговдохновенного евангелиста, Четвертая Политическая Теория «рождена не от крови, не от желания плоти, и не от мужа, но от Бога», от неизбежности, от глубочайшей потребности человечества. Крах однополярной системы мирового господства, которую пытается установить обветшалый мир прежней эпохи, а также возникновение системы многовекторного мира не зависят ни от интересов конкретных государств, ни от личных позиций конкретных философов. Здесь речь идёт о нашей общей судьбе, и Четвертая Политическая Теория всего лишь призвана растолковать эту судьбу людям на концептуальном уровне, чтобы каждый человек следовал своей политической судьбе не слепо, но осознанно, счастливо и достойно.
[1]. Болтон, К. Політичні погляди Г. Лавкрафта / Пер. з англ. О. Артамонова // Апокриф, №3, с. 54-59.
Комментариев нет:
Отправить комментарий