К великому сожалению, Украина Гоголя кончилась. Насчет России не знаю — «Мертвые души» не закончены автором, а потому его пророчество о российской судьбе осталось недоговоренным. Но с Украиной, кажется, все.
Отдельные патриоты в избыточном рвении утверждали, что Украина вообще фальшивое государство, что создана она Лениным и Сталиным, скроена из кусков и вообще единой никогда не была, а потому и сам Бог велел растащить ее на Новороссию и условную Галичину, которую не жалко бросить Польше.
Подобные мысли высказывал и главный российский геополитик. Проблема в том, что все эти люди, включая главного геополитика, понятия не имеют о том, чем вообще создаются нации. Они искренне верят, что нацию, как территорию, можно сшить из кусков, купить на американские или русские деньги, обозначить границами на карте — тогда как нация есть продукт интеллектуальный, результат духовного, культурного, религиозного усилия. Нация не кроится политиками, а выдумывается писателями, олицетворяется артистами, оформляется художниками; Украину создали не Ленин и Сталин, не Бандера и Мазепа, а Николай Васильевич Гоголь. Национальная литература — это то, что страна и ее народ хочет знать о себе, то, что ему приятно (не обязательно лестно). Для примера: Германию сформировали Шиллер и Гете (впоследствии этот образ наиболее заметно корректировали Вагнер и Ницше, и он мог вообще погибнуть после фашизма и его разгрома, но, на счастье Германии, у нее был Томас Манн, который в «Фаустусе» все силы бросил на то, чтобы отделить фашистское от немецкого, вернулся к роковой фаустовской развилке и показал, что можно пойти в другую сторону; все это тема для долгого отдельного разговора). Англию написали — в начале модернистской эпохи, когда и формировались современные европейские нации, — Диккенс и плеяда его блестящих учеников: Киплинг, Стивенсон, Честертон, Уайльд (Уайльд тоже, хотя уж насколько он француз в Англии!), Шоу и Голсуорси. Россию пытался выдумать тот же Гоголь — и надломился под этим бременем; впоследствии его дело продолжили Толстой и Салтыков-Щедрин. Достоевский был все же занят другим — он выдумывал образ русской души, не столько экспортный, сколько лестный для внутреннего употребления, образ души истеричной, преступной, самоупоенной, одержимой маниями, необразованной, неблагородной — и притом страшно себя уважающей, потому что такая душа якобы ближе к Богу. С чего вдруг? С того, что за Христом упорней всех шла блудница, а на кресте ему посочувствовал разбойник? Но подавляющее большинство апостолов, кроме казначея, были все же приличными людьми.
Гоголь создал тот образ Украины, который сегодня заканчивается по трем причинам — потому что все три его основы сегодня подрублены. Во-первых, это именно Малороссия, то есть страна, соседствующая с Россией, кровно близкая к ней, признающая над собой власть русских царей и тесно связанная с русской культурой, не говоря уж про общую веру. Достаточно вспомнить «Ночь перед Рождеством»:
«— Встаньте, — прозвучал над ними повелительный и вместе приятный голос. Некоторые из придворных засуетились и толкали запорожцев. — Не встанем, мамо! не встанем! умрем, а на встанем! — кричали запорожцы. Потемкин кусал себе губы, наконец подошел сам и повелительно шепнул одному из запорожцев. Запорожцы поднялись. Тут осмелился и кузнец поднять голову и увидел стоявшую перед собою небольшого роста женщину, несколько даже дородную, напудренную, с голубыми глазами, и вместе с тем величественно улыбающимся видом, который так умел покорять себе все и мог только принадлежать одной царствующей женщине. — Светлейший обещал меня познакомить сегодня с моим народом, которого я до сих пор еще не видала, — говорила дама с голубыми глазами, рассматривая с любопытством запорожцев. — Хорошо ли вас здесь содержат? — продолжала она, подходя ближе. — Та спасиби, мамо! Провиянт дают хороший, хотя бараны здешние совсем не то, что у нас на Запорожье, — почему ж не жить как-нибудь?.. Потемкин поморщился, видя, что запорожцы говорят совершенно не то, чему он их учил… Один из запорожцев, приосанясь, выступил вперед:— Помилуй, мамо! зачем губишь верный народ? чем прогневили? Разве держали мы руку поганого татарина; разве соглашались в чем-либо с турчином; разве изменили тебе делом или помышлением? За что ж немилость? Прежде слыхали мы, что приказываешь везде строить крепости от нас; после слушали, что хочешь поворотить в карабинеры; теперь слышим новые напасти. Чем виновато запорожское войско? тем ли, что перевело твою армию через Перекоп и помогло твоим енералам порубать крымцев?..».
Но о том, что Украина была исторической союзницей России на протяжении уж как минимум последних двухсот лет, сегодня предписано забыть: между двумя народами — или двумя частями единого народа, как полагают многие, — клин вбит надолго, если не навеки. И такое разделение предсказано многими, наиболее наглядно — Аксеновым: у имперской нации находится самый злобный, самый проклинаемый враг — ее часть, пожелавшая быть свободной. Украина могла бы стать Меккой для тех россиян, кто не считает себя имперцами, — но в нынешнем своем состоянии она вряд ли на это способна: озлобление там теперь такое, что ни один русский, будь он трижды сторонником свободной Украины, не будет там восприниматься как друг. При первом несогласии, при первой попытке критиковать украинские порядки он услышит в ответ: рабом был, рабом и остался. Украина в этом не виновата — или виновата не больше, чем Россия, — но никакого единства теперь не будет долго. И это тесно связано со второй причиной, по которой гоголевская матрица больше не работает: нация живет в новых обстоятельствах, она не хочет, чтобы ее поглощала Россия, но и не жаждет растворяться в Западе. Ей придется выдумывать себя заново. Гоголевская Украина была юго-западной, лучшей, плодороднейшей частью России — новая Украина вынуждена лавировать между новыми мифологиями, искать другую самоидентификацию, привыкать к вынужденно-буферной, фронтьерской, пограничной роли. Она была форпостом России в Европе, теперь захотела быть форпостом Европы на границах России — а это совсем другое дело. Ей придется актуализировать совсем другие свои черты — именно европейские, а с этим в нынешней Украине трудно, поскольку и традиция другая, и советский опыт так просто не забудется, и на латиницу не перейдешь. Конечно, пан Данило Бурульбаш, каким написал его Гоголь в «Страшной мести», вполне традиционный европейский рыцарь, и сама «Страшная месть» — легенда скорей немецкая, гоголевская, нежели украинская; но символом украинца стал все же не Данило Бурульбаш, а Тарас Бульба, который Европе противопоставлен решительно во всем. Страшно представить себе политкорректного Бульбу, который искренне покровительствует жиду Янкелю, оказывает гуманитарную помощь голодающей полячке, а Андрию говорит: ну, сынку… ничего, ничего… нет уз святее семейственных! Украине, которую Гоголь выдумал диковатой и пылкой, придется теперь рядится в европеянку, а образ щирой, бранчливой и прекрасной Оксаны постепенно заменяется в украинском сознании образом культурной, нервной, патриотичной, но космополитичной Леси Украинки. Впрочем, в украинках никогда не было той кротости, покорности, слепой преданности мужу, которую патриоты приписывают — и предписывают — идеальной русской женщине; скорее они похожи на казачек Шолохова, так что им проделать эту эволюцию будет легче всего.
Третья же особенность нового украинского мира, третье отличие его от гоголевской матрицы заключается в том, что этот новый мир — уже взрослый, тогда как гоголевский мир — в значительной степени детский, фольклорный, сказочный. Можно сколько угодно писать об отвратительном гоголевском характере, гоголевской злости, даже и гоголевском безумии — к этой теме мы еще вернемся, чтобы развенчать миф, — но судить о художнике надо прежде всего по его творениям, а творения Гоголя выдают именно тот характер, который он создал и описал: легкий. Разумеется, гоголевскому типу — вроде любимого протагониста Рудого (Рыжего) Панько или повествователя в «Миргороде» — свойственны припадки меланхолии, ипохондрии, даже и хандры — «Скучно на этом свете, господа!» — но вообще-то Гоголь и большинство его героев добры, щедры, веселы, полнокровны, душевно здоровы, патриотичны, насмешливы, отходчивы, и Украина, созданная Гоголем, — страна вечного праздника, где и ночная нечисть, кажется, существует только для того, чтобы было интересней; страна, где черти приручаются, а русалки так соблазнительны, что вызывают прежде всего не страх, но легкую поэтическую тоску по недосягаемым совершенствам. Гоголь слепил свою Украину из немецкой романтики, из восточно-европейских легенд, из фольклора — и она ожила, и подражала гоголевской прозе всегда, даже и в трагической, яростной (все-таки никогда не злобной) шевченковской поэзии. Теперешняя Украина долго не будет доброй и по крайней мере спокойной: романтический ее период кончился. Кто будет теперь создавать новую украинскую нацию? Ведь не президенты формируют ее! Сама мелодика певучей украинской речи, сами звуки украинской ночи изменятся после войны. Даже русский фольклор, на что был устойчив, необратимо изменился после гражданской войны — что уж говорить об Украине, которая и меньше, и подвижней, и уязвимей! Веселые и безобидные взаимные подколки — ленивые хохлы, злые москали — все в прошлом. Перед украинской культурой стоит титаническая задача — выдумать новую Украину. Перед российской культурой — задача куда более масштабная: додумать Россию, которую Гоголь начал было строить, выстроил в «Арабесках» петербургский миф на двести лет вперед — но, увязнув в российском дождливом пространстве, так и не договорил главного.
http://urfin1657.livejournal.com/1230629.html
Комментариев нет:
Отправить комментарий