**В первые же дни к Наполеону явился оставшийся в Москве отставной российский генерал — действительный статский советник Пётр Петрович Загряжский, камергер бывший директор придворных конюшен при Павле I. Вскоре он получил должность при штаб-квартире Императора: взялся за обеспечение свиты Наполеона свежими лошадьми; возможно, он исполнял и иные поручения, более политические. Его покровителем был дивизионный генерал Арман Огюстен Луи де Коленкур герцог де Весанс (Armand Augustin Louis de Caulaincourt, 1773 + 1827), бывший посол в России; во время похода 1812 года он занимал всего лишь придворную должность — Grand Ecuyer, но был весьма влиятельной персоной, поскольку фактически был главным советником Наполеона по всему, что касается России.
Московский генерал-губернатор граф Фёдор Ростопчин зафиксировал в воспоминаниях — то, что узнал уже после войны: «У этого человека уже был готов свой план. Он остался и представился герцогу Виченцкому, который знал его, потому что покупал у него лошадей во время своего посланничества. Он озаботился устройством конюшни Наполеона и фабрики для починки седел французской кавалерии».
Устройство конюшни Наполеона — если действительно Пётр Загряжский взялся за такую работу, — не столь уж малозначительная позиция: во-первых, кавалерия Великой Армии в московские недели стремительно таяла, и свежие русские кони стали решающим условием победного завершения Русской кампании, и — более того: условием выживания и Великой Армии, и самого Императора; ведь без коней — невозможно было вырваться из Москвы; а во-вторых — это означало, что генерал Загряжский постоянно было около Наполеона и всегда мог попасться ему на глаза. По некоторым обмолвкам и смутным намёкам, генералу Загряжскому в будущем предназначалась в планах Наполеона нечто более заметное, чем роль хлопотливого сотрудника императорской конюшни.
В те же дни у периметра администрации Великой Армии, — возникла графиня Екатерина Петровна Зотова, урождённая Загряжская; и она — добровольно оставшаяся в Москве.
Благодаря графине Зотовой были приняты под особое покровительство монахини Зачатьевского женского монастыря. В записке на имя князя Александра Николаевича Голицына, министра духовных дел и народного просвещения, от 5 декабря 1817 года, сообщалось :
« Игумения Доримедонта Протопопова с монахинями, послушниками и священником Емельяном Егоровым заперлись в церкви, исповедались и причастились Св. Тайн. 4 сентября Французы вступили в монастырь и спрашивали, где игумения; им сказали, что она уехала и увезла с собой имущество. Здания при пожаре загорелись, монахини собрались в церкви, рыдали и молились, прощались. Но церковь осталась невредимой. Монахиня Порфирия убежала за Крымский мост, «где, увидя графиню Екатерину Петровну Зотову (Примечание внизу страницы: «Урожденную Загряжскую; брат ее, отставной шталмейстер, легкомысленно оставался в Москве и служил неприятелю), просила ее о предстательстве перед неприятельским чиновником бароном Таулетом, охранявшим московских жителей, находящихся по другую сторону реки, от грабительства и насильства.
Барон, по ее просьбе, приказал игумению и бывших с ней в монастыре привести к себе, где они находились под его охранением трое суток. Потом барон Таулет переехал в дом Полторацкого (примечание: на Калужской улице), а игумении с бывшими при ней велел возвращаться в монастырь.
При возвращении на Крымском мосту монахиня Назарета, испугавшись едущей по нем французской конницы, бросилась в реку, но один из конных Французов ее вытащил и всех проводил в монастырь. В день Рождества Богородицы о. Емельян служил всенощное бдение и молебен, с 22 сентября найдя необнаженным престол в приделе Алексия митрополита, совершал литургию, к ней ежедневно приходили оставшиеся многие жители. Надвратный образ Спаса Нерукотворного уцелел, хотя церковь над ним обгорела и железная крыша, раскаленная от огня, обвалилась».
(См.. Московские монастыри во время нашествия Французов. «Русский Архив», 1869 кн. 7-12, с 1398).
Упомянутый барон Таулет – это, несомненно, 24летний Огюст-Фредерик де Талюэ-Бонамур маркиз де Талюэ (Auguste-Frederic de Talhouet-Bonamour, marquis de Talhouet, (1788 + 1842), (барон Империи с 3 августа 1810го, в 22 года).блистательный офицер полка Конных гренадёр Императорской гвардии, только что возведённый за подвиг в Бородинском сражении в звание полковника.
Весьма невнятно, зыбко, но всё же — в этих строчках намечена ещё она пунктирная линия, на которой Наполеон мог лично соприкасаться с московским православным духовенством: графиня Екатерина Зотова — Пётр Загряжский — Арман де Коленкур герцог де Весанс — Император Наполеон.
Таких тайных нитей было протянуто в те дни — несколько, и далеко не все мы можем сейчас отследить.
ГЕРЦОГ МОРТЬЕ И ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ ХРАМ НА ГЛИНИЩАХ.
** Маршал Мортье герцог де Тревиз, взял под своё личное покровительство Спасо-Преображенский храм на Глинищах, в Китай-городе (сейчас Лубянский пр. д. 17).
В первые дни глинищенский настоятель, о. Пётр Симонов, почти восьмидесятилетний старик, был избит и ограблен в первые дни оккупации. После пожара вокруг храма собралось около 200 погорельцев, и о. Пётр обратился за помощью к военному губернатору. Маршал Мортье сделал всё, что мог: выделял регулярно провиант для прихожан, выдал охранную грамоту, поставил у храма караул. Видимо, немало посодействовал священнику Фёдор фон Граве, — который переводил его просьбы Маршалу.
Позже о. Пётр Симонов несколько раз приходил в штаб-квартиру Мортье, даже ходатайствовал перед ним за других: по его прошению герцог Мортье отменил расстрел трёх купцов, арестованных по обвинению в поджогах.
ПРОТОИЕРЕЙ МИХАИЛ ГРАТИНСКИЙ.
** В начале сентября в Москве оказался протоиерей о. Михаил Гратинский (Грацинский, Грацианский) (1770 — 1828), священник Кавалергардского полка.
Кавалергардский полк – не просто полк; это творение Императора Павла, его очередной эксперимент по формированию российского рыцарства; в 1799ом Император Павел воссоздал Кавалергардский корпус – как гвардию Великого Магистра Державного ордена св. Иоанна Иерусалимского; все кавалергарды были дворянами и носили знак мальтийского креста. В январе 1800го, после реорганизации Ордена, Павел переименовал Корпус в полк и включил его в состав Лейб-гвардии на общих правах, но некий дух таинственной избранности кавалергардов так и сохранился. О. Михаил Гратинский был назначен в этот полк в декабре 1800 года, то есть, несомненно, этот священник пользовался ранее оосбым благоволением Павла; был — из ближнего круга «павловцев» или — «гатчинцев», — как и Пётр Загряжский.
Вместе с полком протоиерей Гратинский был в Бородинском сражении, (за храбрость в бою он был представлен к ордену св. Анны 2 степени), и после этого задержался в Москве, — по причине, собственно, непонятной. Приехал он «для исправления починкою церковных вещей». Для починки вещей, — именно в Москве, когда на город идёт Великая Армия, бегут жители, отступают на восток войска, — странное время. В рапорте своём он писал просто: 14 (2) сентября, «остался в Москве у неприятеля в плену… взят был в плен, где претерпел жестокости от неприятеля». Почему о. Михаил задержался, не ушёл вместе с полком, — неведомо.
Во время пожара к нему прибился некий коллежский регистратор Соколов. Они укрылись от пожара . в подвале полусгоревшего дома на Никитской улице. Здесь о.Михаилу был ограблен; в папорте он писал впоследствии: «Тут отняты у меня часы, бумажник с 600 руб., аттестат на получение фуража. Святотатственною рукою сорван был крест, всемилостивейше Государем Императором пожалованный, сорвали и святую дарохранительницу всегда носимую мною на ленте. Невозможно изобразить состояния моего, в коем находился я, взирая на поругание святыни».
В это время мимо проходил некий офицер Великой Армии. Он заставил мародёров вернуть священнику крест и дарохранительницу.
После этого о. Михаил почему-то сразу попал под покровительство офицеров Старой Гвардии. Его взял под защиту бригадный генерал барон Жан Луи Гро (Jean Louis Gros, (1767 + 1824), командир 1го полка пеших егерей Императорской Гвардии, ветеран всех наполеоновских кампаний, выслужившийся из капралов Севеннского егерского полка (он воевал при Республике в Рейнской и Пиренейской армиях, был в походе 1805 года, при Аустерлице, воевал в Пруссии. Польше, Испании).
Сначала кавалергардскому священнику была предоставлена домовая церковь в уцелевшем особняке генеральши Глебовой-Стрешневой. Там он отслужил молебен, на котором присутствовали офицеры Великой армии (в рапорте о. Михаил писал, что молился (будто бы) «о послании русскому воинству победы над супостатом», но французы (будто бы) ничего не поняли).
Затем барон Гро разместил о. Михаила Гратинского и сопровождавшего его Соколова в доме Лобанова, своей штаб-квартире. Он предоставил священнику несколько комнат. Там же, по ходатайству священника, генерал Гро разместил и других погорельцев, собиравшихся со всей Москвы. По приказу генерала, погорельцам предоставляли ежедневно провиант, хотя его явно не хватало на всех.
Здесь священник пробыл почти две недели. Вокруг него скопилось уже около 200 человек. Тогда 25 (13) сентября, на второй день после открытия Муниципалитета, Соколов нашёл сохранившийся пустуюший дом на улице Мясницкой. Генерал барон Гро отдал и этот дом в распоряжение священника.
МЯСНИЦКАЯ — ГЛАВНАЯ УЛИЦА ВЕЛИКОЙ АРМИИ. ХРАМ СВ. ЕВПЛА.
Мясницкая, улица стариннейшая, средневековая даже, возникшая ещё при великих князьях, — направленная на северо-востоку от Кремля: словно первая стрелка на карте, — нацеленная в сторону Владимира, Казани, и, если угодно, Индии. В 1812ом сгорела Мясницкая примерно на треть, все каменные здания уцелели.
В дни наполеоновской Москвы эта небольшая улица стала в столице — главной: она превратилась в средоточие оккупационной военной администрации. Здесь разместился и штаб генерал-губернатора, и военная комендатура, она же жандармерия (и в этом же здании — импровизированная тюрьма для особо важных пленников). Главный Почтамт на Мясницкой использовался по назначению — как штаб военно-полевой почты. Отсюда начиналась жизненно важная артерия, связывающая Москву через Смоленск, Минск, Вильно и Варшаву — с Парижем. И Муниципалитет был устроен — здесь же.
На этой же улице находилась старая приходская церковь св. Евпла Архидиакона, — непосредственно около Почтамта, на углу Милютинского переулка (в прошлом Мясницкая, 9; храм уничтожен в 1926 году).
О. Михаил занял этот храм. Военный комендант Москвы, дивизионный генерал граф Эдуар Жан-Батист Мийо, видимо, по протекции генерала Гро, выдал ему охранный лист и выделил двух часовых для охраны во время богослужения.
В своих записках аббат Адриан Сюрюг, настоятель храма св. Людовика, на Лубянке — (этот храм тоже недалеко Мясницкой), — сообщает: в среде московского духовенства отца Михаила Гратинского в эти дни осуждали, стращали, отговаривали: «Один московский протопоп пугал его тем, что его заставят молиться за Наполеона вместо императора Александра и заменят именем папы Святейший Синод, но священник заранее осведомился об этом, и командир разрешил ему не менять ни единого слова в литургии и продолжать молиться за Александра I, своего законного монарха».
27 (15) сентября (в день коронации Императора Александра) протоиерей в первый раз с колокольным звоном отслужил молебен «о даровании победы русскому христолюбивому воинству и об изгнании врага».
Аббат Сюрюг примолвил, к слову: «Это иностранный священник, духовник полка кавалергардов». Возможно, на это соображение его навела по-польски звучащая — для иностранца, — фамилия протоиерея. Но — вряд ли, такие фамилии носили очень многие русские священники. Возможно, аббат приметил, что французы как-то особенно почтительно относились к о. Михаилу Гратинскому, совсем не так, как к прочим русским попам.
С этого времени о. Михаил ежедневно совершал богослужения, и постоянно произносил проповеди. При этом он весьма смело призывал к войне с супостатами, — что, впрочем, опять же известно только из его рапорта. Но, в любом случае, прихожан в этом храме становилось всё больше.
Гратинский беспрепятственно служил в храме св. Евпла все последующие дни, почти месяц, — вплоть до оставления Москвы последними частями Великой Армии, и потом – пока не приехал бежавший приходский священник.
ПОКРОВКА. УСПЕНСКИЙ СОБОР — РУССКИЙ НОТР-ДАМ. УНЕСТИ В ПАРИЖ.
Все офисы генерал-губернаторства Великой Армии в Москве оказались в треугольнике, который вычертили — по одну сторону улица Мясницкая, по другую — Маросейка и Покровка. Две последние — это, собственно, одна древняя китайгородская улица, пресечённая пополам Армянским переулком; со средневековья это была самая густо-церковная улица Москвы, средоточие зримого и осязамого — архитектурного, — Православия: на ней плотно, один за другим, строились храмы; при Наполеоне тут были — древний Никольский храм в Блинниках , Петро-Веригский в одноимённом переулке (в 1812ом он насквозь прогорел, стоял в руинах, и позже так и не был восстановлен); прямо напротив Румянцевского дворца, на Маросейке — церковь Космы и Дамиана в Старых Панах, достроенная в 1803 году; Успенский собор на Покровке, на холме, на углу Покровки и Большого Успенского переулка; Троицы на Грязех у Покровских Ворот; Воскресения Словущего в Барашах (где, по преданию, Императрица Елизавета тайно обвенчалась с графом Андреем Разумовским); и у Земляного Вала, в конце Покровки — совсем свежий, освящённый в 1801 году, храм Усекновения главы Иоанна Предтечи.
Успенский собор на Покровке; «самая знаменитая приходская церковь Москвы», как до сих пор этот храм обозначают в справочниках; огромный ярко-красный тринадцатиглавый храм, — странный, облачно-огромный, словно парящий над городом. Это храм был построен в годы московской молодости Петра 1, и стиль его определяется обычно как «нарышкинское барокко».
Это о нём писал в 1980х академик Дмитрий Лихачёв: «Ее легкость была такова, что вся она казалась воплощением неведомой идеи, мечтой о чем-то неслыханно прекрасном».
Елена Лебедева (2006):
«… Роскошная колокольня, которая соединялась с церковью папертью, была столь величественной, что ее можно было принять за самостоятельную шатровую церковь, «иже под колоколы». Гениальной была и игра белопенного, снежного кружева декора с пламенеющим огненно-красным храмом. Современникам Успенский храм представал громадой составленных церквей, летящих в небеса, но вместе с тем стройным, как архитектурная поэма … создавалось чувство вознесенности, оторванности от земли, располагающее к молитвенному настроению. Возвысить душу и мысль человеческую от мира сего, устремить ее к небесам – к тому же призывала причудливая, неземная красота Успенской церкви, символизировавшая красоту Божественного творения … по версии ученых эта гигантская церковь знаменовала собой один из семи священных холмов Москвы … Церковь ошеломила современников и потомков, став как блистательным итогом развития русской архитектуры, так и предтечей грядущих архитектурных эпох. Она скоро вошла в загадочную параллель с храмом Покрова на Рву, что на Красной площади, которая протянется до самого конца ее дней – слишком много схожего, перекликающегося было в легендах об этих храмах, начиная с того, что оба они именовались восьмым чудом света».
В каждом современном упоминании об этом храме — лёгким гранёным бликом — отражается московская наполеониана; будто бы сначала Эдуар Мортье герцог де Тревиз, определил этот храм как «русский Нотр-Дам»; затем собор Успения на Покровке привлёк вни мание Императора.
(По другим сообщениям, «о, русский Нотр-Дам!» — это восклицание самого Наполеона).
Якобы благодаря особому приказу Наполеона успенский храм на Покровке уцелел во время пожара; затем по распоряжению Наполеона у храма был поставлен постоянный пост, для охраны от грабителей.
И — ещё одно упорно утвердившееся предание: Наполеон приказал разобрать Успенский храм на Покровке и вывезти в Париж. Но его инженеры заявили, что сделать это невозможно. Правда, несколько московских храмов закрепили за собой этот сюжет. Были сообщения, что Наполеон приказал вывезти в Париж, конечно же, Покровский собор на Рву, известный под именем Василия Блаженного; то же самое говорили про храм св. Григория Неокесарийского на Якиманке, в котором венчался Царь Алексей с Натальей Нарышкиной и был крещён их сын Пётр (сейчас — Большая Полянка, 29а).
Пока не удалось отыскать — первоисточник наполеоновской легенды Успенского собора на Покровке; скорее всего, это — изначально, — изустные московские слухи, бурно нараставшие после войны: когда Наполеон стал героем ещё и особого московского эпоса.
(Успенский храм на Покровке разрушен в 1936 году, и, как ни странно, на этом месте, в самом центре Москвы, где строения сжаты до предела плотно и нагромождаются друг на друга, — так ничего и не выстроено, до сих пор — тихая пустота: сквер, и при нём — мелкое летнее кафе. Остался только дом причта; когда в 2004ом его выкупила и переустраивала частная фирма, — были найдены чудом уцелевшие внутри строения остатки Успенского храма: стена парадного крыльца и нижний ярус колокольни с остатками резьбы).
27 СЕНТЯБРЯ 1812: ПРАВОСЛАВИЕ В НАПОЛЕОНОВСКОЙ МОСКВЕ И ПЕРЕГОВОРЫ О МИРЕ.
Итак, 27 (15) сентября, через три дня после учреждения Муниципалитета, – произошёл некий отчётливый перелом в религиозной политике Протектората Великой Армии.
В этот день (тезоименитный: празднование коронации Александра I) – началась служба в храме св. Евпла, в центре Москвы. Протоиерей Михаил Гратинский получил на это разрешение военного коменданта. У храма был выставлен военный караул.
В этот же день интендант Бартелеми де Лессепс лично приехал в Знаменский мужской монастырь и приказал возобновить богослужение в нижнем храме Знаменского собора. В монастыре тоже была оставлена охрана. Тогда же было возобновлено служение в Страстном женском монастыре – и об этом отдал прямое распоряжение некий «неприятельский чиновник». Это был, скорее всего, сам барон де Лессепс, — только у него были подобные полномочия; или — некто, прибывший по его поручению.
«Игумении позволили жить на паперти, а через несколько дней дали келью. Церковь неприятели заперли, и никого в оную целые две недели не впускали. Потом неприятельский чиновник прислал от себя парчевые ризы и прочее, нужное для служения, присовокупив от себя 6 бутылей красного вина, муки крупичатой и свеч восковых, и, отдав ключи, позволил совершать в церкви священнослужение, которое совершалось оставшимся монастырским священником Андреем Герасимовым».
(См.. Московские монастыри во время нашествия Французов. «Русский Архив», 1869 кн. 7-12, с 1398).
Солдаты ворвались в Страстной монастырь в первый же день, 16 (4) сентября. Храм открылся через две недели – стало быть, 30 (18) сентября. Хотя, вполне возможно, это произошло чуть раньше, 27 или 28го. «Неприятельский чиновник», проявивший трогательную заботу — это, несомненно, тот же де Лессепс.
В Рождественском женском монастыре храм открылся тоже – сразу после того, как начал работать Муниципалитет.
«По учреждении муниципального правления в монастыре остановился какой-то генерал, и трапезу в церкви Божия Матери употребил для конюшни. Впрочем, с сего времени священник сего монастыря Александр Васильев в Златоустовской церкви совершал священнослужение, и неприятели беспокойства не делали. В монастыре укрывалось много обывателей».
Остались свидетельства: когда православные священники выезжали на требы, им выделяли для охраны конвой. Так, коллежский асессор Сокольский, переживший московскую наполеониану, писал в своём известном письме:
«В 2 с 1/2 часа притащились опять ко священнику, который, не могши всего перенести, вынесен был мертвый в церкву, лежавши непогребенный 4 или 5 дней. Здесь опять должно было вооружиться новым терпением, сносить новые грубости, но для погребения старика привезен [был] поп из запасного дворца под французским караулом, которому должно было заплатить». Это произошло 17 (29) сентября.
.
В знаменитом «Сборнике» Петра Щукина опубликован «Список лиц, живших в Запасном дворце во время бытности неприятеля в Москве». В этом списке — два священника: о. Василий петров (из церкви Архангела Гавриила) и о. Андрей Михайлов (церковь Св. Иоанна Милостивого на Ваганькове); оба — «с причтом и семействами».
Сколько точно действовало храмов в Москве в наполеоновское время, в сентябре-октябре 1812го – достоверно не известно. Службы шли в Свято-Даниловом мужском монастыре, в женских – Новодевичьем, Страстном, Рождественском, Зачатьевском. Были открыты приходские, домовые, больничные храмы, — во всяком случае, их было больше двадцати.
Владимир Земцов, ( Московский муниципалитет при Наполеоне: коллаборационизм образца 1812 года. М. 2009): «В своё время аббат Сюрюг, кюре французской церкви Св. Людовика в Москве, пустил в оборот утверждение, что в православных храмах во время оккупации служба не велась, хотя русское население, оставшееся в городе, остро нуждалось в религиозном утешении … Как ни странно, это мнение получило широкое хождение. В 70-е гг. XIX в. А. Н. Попов окончательно опроверг данное утверждение, показав, что служба, как правило, прерванная на несколько дней во время самых сильных пожаров, всё же велась во многих московских монастырях и некоторых церквях (в Новодевичьем, Рождественском, Зачатьевском монастырях, в Спасо-Преображенской церкви на Глинищах, в Троицкой церкви на Хохловке, в Петропавловской церкви на Якиманке, в церкви Голицынской больницы). Исследование Л. В. Мельниковой позволяет добавить к этому списку церкви Рождества Богородицы, что на Стрелке, Максима Блаженного, что на Варварке, Троицкую, Рождественскую, что в доме княгини Голицыной, а также 5 (или 6 ?) церквей в окрестностях села Коломенского, Екатерининскую церковь Воспитательного дома, церковь Запасного дворца и некоторые другие. Учреждённый французами муниципалитет, среди прочего, был призван помочь в возобновлении богослужения, тем более, что о службе в монастырях и некоторых перечисленных выше церквях знал только очень ограниченный круг москвичей, а главное, служба отправлялась далеко не в полном объёме (служили заутрени, часы и вечерни, но не служили обедни). … Любопытно, что возобновление службы в московских церквях произошло по инициативе как отдельных оставшихся в Москве священнослужителей, взявших на себя тем самым большую ответственность из-за непредсказуемой реакциина это со стороны церковного начальства, так и французских властей …».
Не менее двадцати храмов, — стало быть, в ведении Московского Муниципалитета было более двадцати приходских священников; с причтом — не меньше сотни; и число монахов и монахинь, оставшихся в Москве, скорее всего, измерялось сотнями: в каждом из монастырей оставались самые отважные насельники. Восьмидесятилетний о. Пётр Симонов из Преображенского храма на Глинищах был, наверно, самым старым из оставшихся в Москве иереев. А в Савинской церкви, на Девичьем поле, служил самый молодой – 25летний о. Иоанн Никольский, (будущий духовный отец Гоголя). Он умер в 1872 году, и был последним из священников, переживших пять недель Наполеоновской Москвы.
** Разрешение на отправление богослужений и на колокольный звон было дано – в день, когда Великая Армия была в тревожном ожидании: готовилось выступление из Москвы. Слух прокатился даже по штабам корпусов — только на следующий день; но интендант барон де Лессепс, третья по рангу персона в иерархии московского генерал-губернаторства, скорее всего, был посвящён в самые секретные планы Императора — немедленно. Утром 27 сентября фельдмаршал Голенищев-Кутузов, после долгих раздумий, вроде бы решился атаковать позиции Великой Армии – на тринадцатый день отступления от Москвы.
Кутузов совсе не хотел настуления, и оттягивал решительные действия, сколько мог. На новом наступлении настаивал генерал от кавалерии граф Леонтий Леонтьевич Беннигсен, начальник Главного Штаба. Предполагалось повести наступления наиболее боеспособными силами вдоль реки Пахры, и отбросить войска неприятеля к Подольску. Но через несколько часов Кутузов отменил это решение.
К вечеру 27 сентября российские войска двинулись. После шестидневного стояния, от Красной Пахры на юго-запад. В этот же день приказ о подготовке к выступлению из Москвы отдал Наполеон.
28 сентября де Кастеллан, офицер свиты Наполеона, , записал в дневнике: «Гвардия на ногах, с приказом быть готовой к выступлению». Но на следующий день приказх был отменён, 29 сентября 1812: все заговорили, что остаются в Москве на зимние квартиры».
Итак, оба главнокомандующих, — и Наполеон, и Кутузов, — 27 сентября готовились к выступлению, из Москвы и на Москву, и оба – отменили этот приказ, Наполеон – на день позже.
Несомненно, был некий информационный импульс, который воздействовал сразу на двух полководцев, остановил движение сразу двух армий.
Было только одно имя, которым этот импульс можно обозначить; тот, от кого Наполеон трепетно ждал известий, а Кутузов – приказов: Император Александр I.
Кажется, в роли сверхсекретном посредника между главнокомандующими в эти дни оказался весьма странный перслнаж, оставашийся в наполеоновской Москве,- Осип Филиппович (Мари Жозеф) д’Оррер, (1775 + 1849), отставной майор российской службы, уже давно живший в Москве; эмигрант из старого бретонского рода, вроде бы упорный роялист, страстный католик, — и при том изощрённый шпион, двойной или даже тройной агент, он при случае намекал на особые поручения от Александра I, утверждал, что является близким другом Кутузова, его также подозревали в усердной работе на британскую разведку. Жозеф д’Оррер дружески беседовал с генералами Великой Армии; при том, что у него репутация давнего и осознанного врага Наполеона. Его именем Императора звали на службу и в Муниципалитет. И, что, в сущности, очень важно, — по слухам, д’Оррер согласился на должность при Маршале Мортье, — но подтверждений тому не было. Знаменитый бригадный генерал барон Антуан Бодуэн Дедем (точнее, ван де Дем де Гельдер, Antoine-Baudoin-Gisbert Van de Dem de Gelder, 1774 + 1825), в своих воспоминаниях – вскользь сказал: д’Оррер передал генералу: можно попробовать заключить мир. Для этого нужно обратиться непосредственно к Кутузову. Это произошло то ли 30 сентября, то ли 1 октября.
Итак, с первого дня октября стал нарастать упорный шёпот по наполеоновской Москве: мир, мир, совсем скоро будет заключён мир.
1 ОКТЯБРЯ: ВООРУЖЕНИЕ КРЕМЛЯ.
И тогда же Наполеон приказал начать превращение своей резиденции — Kremlin, — в действующую крепость; и, судя по всему, работы намечались весьма размашистые.
1 октября 1812 года начальник штаба принц и герцог Бертье подписал приказ — начинавшийся словами: «Император, мсье граф, отдал следующие распоряжения для вооружения и укрепления Кремля».
Возглавить создание гигантской форта в центре Москвы должен был командующий артиллерийскими силами Великой Армии, дивизионный генерал Жан Амбруаз Бастона граф де Ларибуазьер, граф Империи (Jean-Ambroise Baston de Lariboisiere, 1759 + 1812).
(Этот немолодой генерал, которого особо уважал Император, умрёт через два месяца и три недели, — 21 декабря, когда его, обмороженного, смертельно простуженного, с трудом довезут до Кёнигсберга).
В России этот приказ часто упоминается — из-за пунка 6, особенно жестокого: «Снести все здания, находящиеся вокруг Кремля, особенно те, которые между Башней №14 и Башней №8, и особенно мечеть с несколькими колокольнями».
(«Мечеть» — это прикремлёвский храм Покрова на Рву, (известный как собор Василия Блаженного). — так его называл сам Наполеон; вопреки распостранённому толкованию, слово «мечеть» в устах Императора — совсем не ругательство в данном случае; наоборот, Наполеон чтил Ислам, и ещё со времён Египетского похода чрезвычайно доброжелательно принимал исламскую эстетику).
Итак: 27 сентября Наполеон отменил всеми нетерпеливо ожидаемый приказ о выступлении из Москвы; не позже 30 сентября — явно принял решение: немедленно — перемирие, любой ценой остановить, хотя бы охладить войну; и 1 октября распорядился: превратить Кремль в крепость, и, значит, — надолго закрепиться в Москве. В эти дни Русская кампания 1812 года перестала быть Польской войной; Наполеон вознамерился что-то сделать с Россией, завоёванной им наполовину (с захватом однйо из двух столиц) .
2 ОКТЯБРЯ 1812: ПЕРЕМИРИЕ.
А 2 октября (21 сентября ст) вдруг прекратились четырёхдневные авангардные бои к востоку от Подольска.
Позиции обеих армий определились: вдоль рек Чернишня и Нара. Примерно 40-45 км к югу от Москвы.
Авангард Мюрата встал на реке Чернишня; сам король Обеих Сицилий со своим штабом расположился в селе Вороново, имении графа Ростопчина. Кутузов в этот же день отвёл свои войска к Тарутино, на речки Нара и Десна. Войска застыли в угрюмом бездействии.
Коленкур:
«2 или 3 октября император, который уже очень давно не беседовал со мной о делах, спросил меня – как я думаю, будет ли готов император Александр заключить мир, если он сделает ему предложения. Он тогда ещё ничег мне не говорил о тех предложениях, которые от сделал…
— Хотите ехать в Петербург ? – спросил меня Император, — ».
Странно, Наполеон – не приказывал, а просил своего бывшего посла в Петербурге: «хотите?». Это было совсем не свойственно Императору, тем более в столь решающие, военные суровые дни. Герцог Коленкур от мисси отказался.
В лагерь Кутузова, в село Тарутино, выехал другой бывший посол в Петербурге, – дивизионный генерал Жак Александр Ло маркиз де Лористон (1768 + 1828). Он привёз сверхсекретное письмо Наполеона Александру и просил у Кутузова пропуск в Петербург.
«Он был очень любезно принят генералами Кутузовым и Беннигсеном» — писал де Кастеллан. Но не было ожидаемого результата: Кутузов не сообщил ничего нового, не пропустил посланника в Петербург. На было никакого отклика от Императора Александра. Коленкур конспективно передал длинный, бурный, решительный и — обидчивый, — монолог Наполеона; в тот же день, 6 октября, вечером:
«По возвращении Лористона император разговаривал со мной о его миссии…
— Император Александр упрямится; он раскается в этом. Никогда не получит он таких хороших условий, как те, которые я предложил бы ему в настоящий момент. … Франция, со своей стороны, принесла уже достаточно жертв ради них, и я могу покончить с этим делом и заключить мир, учитывая, конечно, их особые интересы. ,,, император Александр… Сегодня он мог бы покончить дело одним словом.… Если я расположусь на зиму здесь и в Калуге, даже в Смоленске или Витебске, то Россия погибнет… Если бы император Александр поразмыслил, то он понял бы, что ему может дорого обойтись его образ действий, когда он имеет дело с человеком моего склада, которому не приходится больше с ним стесняться, потому что он не ответил ни на одно из моих предложений … Нигде мне не будет лучше, чем в Москве. … не говоря уже о больших политических выгодах пребывания в Москве, эту позицию надо предпочесть еще и со многих других точек зрения, хотя бы из-за тех приспособленных зданий, которые были здесь спасены от пожара. … было бы выгодно отойти ближе к Смоленску, то есть поближе к своим остальным корпусам, резервам и базам, тогда как неприятель будет ослаблен, отдалившись от организованных им баз; но он подчеркнул со свойственной ему глубиной мысли, что этот вопрос является одновременно и политическим и военным…как мне показалось, он склонялся в пользу пребывания в Москве.… Так как мир можно заключить только в Москве, то он обдумывал всяческие способы, чтобы держаться в Москве, подобно человеку, который, поверив, что он преследует выгодные и даже необходимые цели, долго обдумывает дело и в конце концов начинает верить в его возможность, убеждается в этом и хочет, чтобы другие тоже были убеждены. Исходя из этих предположений, он говорил о возможности расположить армию в Калуге и о большом наступлении на этот город (причем в Москве останется только гарнизон)…».
3 ОКТЯБРЯ 1812: ПОХОД НА СЕВЕРО-ВОСТОК. ДВИЖЕНИЕ НА БОГОРОДСК И ДМИТРОВ.
*** Итак, 5 октября 1812 года: Наполеон предельно раздражён — леденяще грозным, (на фоне гнетущей осени, свирепо трясинно грязной, хищно-промозглой, удручающе сырой), — потому что непонятным, — молчанием Александра; Наполеон уже не верил – в то, что переговоры продолжатся; при этом он полон яростной решимости: продолжать войну, и – укрепиться в Москве. Город лолжен превратиться в гигантскую крепость, более того – должна быть укреплена Смоленская дорога. Наполеон уже представлял, как это устроится: скоро прибудут польские казаки (сначала он называет Коленкуру число – 6 000 сабель, потом уже – 10, 15 000); эта свирепая конница будет рейдировать от Москвы до Смоленска, и отбросит русских казаков. Вдоль дороги будут быстро расставлены бревенчатые блокзгаузы, и в них разместится пехота.
Эта фантасмагория – гигантская дорога-форт – уже давно мечтается Наполеону; в 1800ом, когда он проектировал поход в Индию вместе с Павлом 1, он предлагал ещё более величественную фантасмагорию: огромная дорога-колония, дорога-государство – из Грузии до Дели, — через Герат и Кандагар.
Ещё до начала переговоров, 3 октября (21 сентября) 1812 года, Наполеон отдал приказ о движении двух корпусов – дальше, вглубь страны: 4ый Итальянский корпус, которым командовал принц Эжен де Богарнэ, должен был идти на север, по Ярославской дороге, на город Дмитров; 3ий корпус, которым командовал Маршал Мишель Ней герцог Эльхинген, недавно возведённый в титул принца де ля Москова, — на восток, по Владимирской дороге, — на город Богородск.
Принц Мишель Московский начал движение сразу, с утра 3го октября, с основными силами Корпуса (около 6 000 штыков).
Принц Эжен де Богарнэ действовал медлительнее. Только 5 октября он отправил на север одну итальянскую дивизию – это была наиболее боеспсобная часть корпуса, 13я пехтная дивизия, ей командовал дивизионный генерал барон Алексис Жозеф Дельзон (1775-1812; (жить этому генералу оставалось две неделои: он погибнет в Малоярославце, 24 октября).
5 — 10 ОКТЯБРЯ 1812. ВСТУПЛЕНИЕ В ДМИТРОВ. ЗАГОВОР УНТЕР-ОФИЦЕРА АБРОСИМОВА.
37летний генерал был одним из лучших командиров Великой Армии, и эта репутация возникла уже давно; он воевал непрерывно – с 16 лет; Наполеон знал его ещё по Египту, там Дельзон был произведён в полковники, в 23 года.
Дивизия была неполного состава, и к тому же смешанного, — скорее, наспех сформированный экспедиционный корпус. 8 линейных батальонов – из них два кроатских; и ещё два полка итальянских егерей: всего, видимо, около 5 000 штыков; отряду была придана кавалерия, правда, совсем немногочисленная, 2 или 3 эскадрона шево-леже.
То, что в поход на Дмитров отправились именно кроаты, то есть — хорваты: это проблеск, который в данном расследованиинельзя упускать из вида. Эти батальоны — из 1го временного Кроатского полка, его командир — полковник Марко Сливарич де Хельденбург (Slivarich von Heldenburg) — участвовал в этой экспедиции.
Похоже, не просто так в экспедицию на север были отправлены — именно кроаты, и командовал ими — именно барон Алексис Дельзон.
У этого генерала — особый опыт: длительного обитания в недрах православия, взаимодействия с православным духовенством; он почти пять лет, — до начала 1812го, — служил в Иллирийских провинциях; в 1809ом он обустраивал провинцию Карлштадт (Карловац, центр — город Сремске Карловцы), в Воеводине; это была в то время — духовная сердцевина всего югославянского Православия. С Дельзоном, несомненно, встречался тогдашний митрополит Карловацкий – Стефан (Стратимирович).
Итальянская дивизия шла очень медленно. Только утром 10 октября барон Дельзон без боя занял Дмитров (65 км к северу от Москвы). Ещё ни одна часть Великой Армии не уходила так далеко – от основных сил, от контролируемых коммуникаций.
На окраине города барона Дельзона встретила делегация горожан: купец 3 гильдии Никифор Богомолов, унтер-офицер Абросимов и несколько мещан (по именам известны только двое — Яков Белов и Матвей Комаров).
Об этих событиях известно мало, почти ничего: они — захоронены под уклончивыми казёнными формулами следственных дел. Но — просвечивает нечто жгучее, мерцает опасный огонёк — в этих именах: похоже, что эти дмитровцы не просто укланивалать пытались французов, уговорить не сжигать город, — как потом уверяли на следствии. Есть сообщения, что Богмолов «украл ключи от городского магистрата», — то есть взял на себя обязанности бургомистра или городского головы ? иначе ключи ему — зачем?; а унтер-офицер Абросимов — «объявил себя комендантом«; то есть — они захватили в город власть, благо, всё начальство рассеялось по окрестным селениям. Солдаты Дельзона действовали достаточно жёстко, беспощадно изымали провиант, — это ведь и был поход за продовольствием, — но, в отличие от московской оккупации, вели себя во время этого похода неимоверно бережно, трепетно — в отношении храмов.
9 сентября авангард 13ой дивизии вошёл в село Деденево. – в 17 км от Дмитрова; в «Рассказах бабушки» Дмитрий Благово писал: «…Французы расположились неподалёку от села лагерем и во всё время, пока там стояли, вели себя хорошо и смирно и храмов не только не оскверняли, но даже не препятствовали богослужению и просили только не звонить в большие колокола, опасаясь, чтобы войска не приняли трезвона за тревогу и оттого не переполошились по-пустому».
Близ города располагался древний Борисоглебский монастырь; его настоятель, архимандрит Досифей, в 1813 году писал в рапорте: «Хотя в … и стояли в монастыре человек до 20, до 1 октября, но тихо и смирно, и никаких обид не причиняли… Божией Милостью всё сохранено, и никакая малейшая часть ими не похищена, и храмы Божии ничем не осквернены. Да и во время служения литургии некоторые из них находились в церквах, стояли с благоговением и усердием. И всё в оном монастыре оказалось в целости».
Наполеоновские солдаты «с благоговейнием и усердием» стоят на длинной монастырской службе — это понятно: два кроатских батальона, среди них — много православных сербов.Но не только в этом дело.
СОРОК ВЁРСТ ДО ТРОИЦЕ-СЕРГИЕВОЙ ЛАВРЫ.
** Эвакуация всего самого ценного, что было в Троице-Сергиевой Лавре, началась в последние дни сентября, словно некий провидец шепнул, что — пора. Знаменитый масон, Осип Алексеевич Поздеев, писал графу Алексею Кирилловичу Разумовскому из Вологды, 21 сентября (3 октября):
«В Вологду теперь множество наехало, и из Ярославля, Москвы, Рыбной, Углича, и всякий день множество едут. Вот сделались вещи небывалые. Так Богом определено за грехи наши. И сюда привезена ризница из Троице-Сергиева монастыря, и везется ризница из Москвы, везутся воспитанники и все…».
В дни, когда 13я Итальянская дивизия шла к Дмитрову, — действительно, Троицкая Сергиева Лавра оказалась беззащитной; даже казачьи отряды, налетавшие отважно на французских фуражиров, — рейдировали достаточно далеко. 10го, 11го октября, — когда стало известно, что уездная столица Дмитров уже занят, оттуда до Лавры — менее 50 вёрст, — было очевидно, что Сергиев Посад будет следующим.
Кажется, неприятельские солдаты даже намного ближе к Лавре появлялись, кажется (маршруты фуражиров до сих пор – совсем не выслежены, только предполагаются по смутном свидетельствам). Например – сельцо Талицы, на Старо-Ярославском тракте (сейчас Пушкинский район Московской области); сохранились свидетельства, что его разорили и подожгли французские фуражиры. Отсюда до Лавры – 17 км.
По крайней мере, в Москве позже устоялось предание: отдельная экспедиция Великой Армии из Дмитрова к Троицкой Лавре — была, и приказ отдал лично Император Наполеон.
В догматическую историю Церкви это события вошло официально, как одно из чудес оснорвателя Лавры и её заступника, св. Сергия Радонежского. Евгений Голубинский писал в своей апологетический истории Лавры (1892):
«В 1812 году … лавра подвергалась опасности быть разграбленною от неприятелей, но заступлением преподобного Сергия избежала этой опасности. Отряду войска, стоявшему в Дмитрове, который находится от монастыря в 40 верстах, был отдан приказ идти на лавру. Но приказ состоялся перед выступлением Наполеона из Москвы (который вышел с гвардией 6 октября), и отряд, вместо того чтобы идти на лавру, поспешил (2 октября) в столицу на соединение с главной армией».
Елизавета Петровна Янькова, урождённая Римская-Корсакова, «Рассказы бабушки», глава восьмая:
«У Троицы и в Вифании неприятель не был. В народе говорили, что два раза Бонапарт посылал отряд, чтобы поразведать, нет ли войска нашего и казаков в Троицкой лавре, и захватить лаврские скоровища, но посланные никак не могли достигнуть до Троицы, потому что такой туман спускался на землю, что они и нехотя должны были возвращаться назад».
В данном случае рассказчица-бабушка могла быть особо осведомлена: её муж, Дмитрий Александрович Яньков, помещик Дмитровского уезда, очень хорошо знал обстоятельства тех дней.
1 октября (13го) – день Покрова Пресвятой Богородицы; в Лавре монахи и крестьяне всех окрестных селений устроили истовый молебен и крестный ход, — молили о спасении. И оказалось: в этот же день французские войска внезапно, — без боя, вообще без явной угрозы. – покинули и Дмитров, и Богородск, и ушли обратно в Москву. С тех пор каждый Покров, 1 октября, в Лавре проходит особый крестный ход, благодарственный; в северном притворе Троицкого собора в 1813 году поставлен камень: с благодарностью Богу за победу над “надменным повелителем Франции, в 1812 году в Отечество вторгшагося, многия грады и веси и первопрестольную даже Москву огнём и мечом опусташившаго и от градов Дмитрова и Богородска алчныя руки к сим местам простиравшаго”.
Комментариев нет:
Отправить комментарий