Восемь столетий назад один испанский паломник на своем пути в Мекку заметил, что «пока воины заняты своими битвами, люди отдыхают»; они продолжают обычный образ жизни, в то время как военная каста блюдет свои многовековые ритуалы — калечить и убивать. Происхождение этих ритуалов не вполне ясно. Некоторые антропологи утверждают, что они восходят к временам зарождения сельского хозяйства, когда упадок охотничьего промысла заставил людей искать какой-то новый общественный статус с соответствующими новыми символами и средствами, необходимыми для того, чтобы «сохранить былую славу и чувство товарищества, которые когда-то сопутствовали охотничьим экспедициям». Ограничения, которыми была связана военная элита (по крайней мере в Европе) и которые описывает испанский паломник, можно отнести к тому, что иногда называют «сакрализацией войны», т. е. слиянию милитаризма с Церковью. В церковных хрониках примерно того же периода описываются попытки самой Церкви выторговать какой-то особый статус для себя и в общем для невоенного сословия. Один из эдиктов, относящийся к 1045 году, объявляет, что «не должны подвергаться нападениям священнослужители, монахи, монахини, женщины, паломники, купцы, крестьяне, посетители муниципальных учреждений, церкви и окружающие их земельные участки, кладбища, монастыри, земельные владения духовенства, пастухи с их стадами, скот, сельскохозяйственные повозки на полях и оливковые деревья».
Насколько точно этот эдикт церковного собора Нарбона соблюдался за пределами церковных владений, можно узнать из арабских источников, относящихся к «франкским завоеваниям», которые на Западе именуются Крестовыми походами. Люди, бежавшие в Багдад после завоевания Иерусалима в 1099 году, т. е. спустя полвека, рассказывали, как захватчики грабили и разрушали все города и поселения на своем пути, убивали крестьян и горожан; придя в Святой Град — цитирую по хроникальным свидетельствам современников — «белокурые воины, вооруженные до зубов, хлынули с мечами в руках на улицы, вырезая мужчин, женщин и детей, грабя дома, опустошая мечети и не оставляя в живых внутри городских стен ни одною мусульманина». Когда спустя несколько дней резня прекратилась, тысячи людей лежали в лужах крови у порога своих домов или рядом с мечетями. Была в Иерусалиме и еврейская община — ее участь оказалась такой же. В конце концов ее члены нашли убежище в главной синагоге, которую франкские завоеватели сожгли дотла; те же, кому удалось бежать, были выслежены и убиты, остальные сожжены заживо. Так, в потоках крови, стекавших вниз по улицам, закончился Первый крестовый поход; а рыцари тем временем, «плача от переполнявшей их радости» (по их же словам), прибыли к Храму Гроба Господня и «воздели в молитве обагренные кровью руки» — цитирую западных современников, описывавших историю тех событий. Франкские летописцы тогда не скрывали этих фактов. Они описывали, как воины Церкви «бросали взрослых язычников в котер с кипящей водой», «нанизывали детей на вертел и пожирали их зажаренными». Автор одной из франкских хроник чувствовал, что крестоносцы несколько переборщили. «Наша рать не только не стеснялась поедать мертвых турок и сарацинов, она ела даже собак». Должен же быть какой-то предел, в самом деле.
Впоследствии Ричард Львиное Сердце перенял эту практику. Он связывал друг с другом пленников, представлявших обузу (а это захваченные солдаты вместе с женами и детьми) и отдавал их на растерзание воинам Креста, которые «яростно набрасывались на них с саблями, пиками и камнями, до тех пор пока вопли несчастных не затихали». Так описывает события арабский летописец. Зверства достигли своего пика с завоеванием Константинополя в 1204 году, которое сопровождалось страшной резней, грабежами, убийствами и разрушением многого того, что осталось от греческой и византийской цивилизаций. Массовому уничтожению подвергались мирные граждане, священники, монахи и другие. Чуть позже монгольские завоеватели во главе с Чингисханом действовали во многом аналогичным образом и а в тех же краях.
Все это для христиан входило в понятие «сакрализации войны» и было частью того, что современные историки называют «духовным преображением воинов-мирян», попыткой придать духовный аспект зверствам и жестокостям в то рыцарское время. Процитируем современного британского историка:
Рыцарь, отправляющийся в крестовый поход, мог получить то, чего так страстно желала духовная сторона его натуры — спасения своей души и отпущения грехов. Он мог продолжать свою бойню целый день, пока не оказывался по щиколотки в крови, а потом, наступлением ночи, плача от радости [как говорили сами рыцари, «плача от переполнившей их радости»], преклонял колени перед алтарем Гроба Господня, ведь разве не был красный цвет его рук цветом Крови Христа?
«Можно понять, почему Крестовые походы были так популярны», продолжает тот же историк, демонстрируя отнюдь не первую, и конечно, не последнюю попытку придать ореол благородства отвратительным и позорным делам.
Все это, а также многие другие явления, следует иметь в виду, когда сталкиваешься сегодня с эффектной риторикой на тему о грядущем столкновении цивилизаций. Это именно та парадигма наступающей эпохи, на которую устремлены сегодня все взоры. И конечно, то, о чем я упомянул, лишь капля в море.
Давайте вернемся к эдикту нарбонского собора 1045 года. Вспомним перечисленные в нем исключения: не должны подвергаться нападениям священнослужители, монахи, монахини, женщины и т. д. Этот список исключений дает определенные указания на то, каковы цели войны (если рассуждать другими словами — кого в ней нельзя трогать), и на ее последствия. То, что описывал испанский паломник, вне всякого сомнения правда, однако это был все же очень необычный момент. Деяния Рыцарей Креста и Чингисхана представляют много более типичную картину.
Наверное, крайние проявления жесткости — по крайней мере из тех, что зафиксированы в письменных источниках, — встречаются в наиболее ранних исторических записях. Я имею в виду Библию. Полагаю, что во всей канонической литературе нет ничего, что бы прославляло геноцид с такой страстью, убежденностью и энтузиазмом, как заповеди Бога-воина своему избранному народу — например, те, что были вручены царю Саулу пророком Самуилом, который был одним из самых справедливых судей и который наказал Саулу поразить Амалика и не давать пощады ему, предать смерти от мужа до жены, от отрока до трудного младенца, от вола до овцы, от верблюда до осла. И все из-за того, что амаликиты много веков назад противостояли израильтянам, завоевывавшим свою Святую землю. Саул, как вы, вероятно, помните, пощадил одного человека — царя Амаликитского – и кое-какой скот. Самуил, когда узнал об этом, разгневался и разрубил захваченного пленника пред Господом в Галгале. И далее история продолжается в том же духе.
Эти уроки были, конечно, восприняты близко к сердцу франкскими воинами, о чем мы узнаем из их собственных свидетельств. Так же близко их приняли и весьма благочестивые англичане, которые завоевали Америку. Они видели себя наследниками израильтян, найдя свою землю обетованную и избавив страну от «этого несчастного племени коренных американцев, которых мы истребляем столь безрадостно и с таким жестоким вероломством». Именно такими словами Джон Куинси Адамс позже описал эти деяния. Он сделал это через много лет после того, как сам внес в них очень крупный и значительный вклад — фактически тогда, когда они входили в новую фазу, проникаясь дальше на запад.
Только в самые недавние годы этот первородный грех нашей собственной истории начал наконец признаваться. Это одно из самых позитивных последствий бурных событий 1960-х годов, которые имели значительное и, как я надеюсь, долгосрочное влияние на подъем морального и культурного уровня общества.
Хомский Н. Государства-изгои. Право сильного в мировой политике. – М.: Логос, 2003. С. 196-199
Насколько точно этот эдикт церковного собора Нарбона соблюдался за пределами церковных владений, можно узнать из арабских источников, относящихся к «франкским завоеваниям», которые на Западе именуются Крестовыми походами. Люди, бежавшие в Багдад после завоевания Иерусалима в 1099 году, т. е. спустя полвека, рассказывали, как захватчики грабили и разрушали все города и поселения на своем пути, убивали крестьян и горожан; придя в Святой Град — цитирую по хроникальным свидетельствам современников — «белокурые воины, вооруженные до зубов, хлынули с мечами в руках на улицы, вырезая мужчин, женщин и детей, грабя дома, опустошая мечети и не оставляя в живых внутри городских стен ни одною мусульманина». Когда спустя несколько дней резня прекратилась, тысячи людей лежали в лужах крови у порога своих домов или рядом с мечетями. Была в Иерусалиме и еврейская община — ее участь оказалась такой же. В конце концов ее члены нашли убежище в главной синагоге, которую франкские завоеватели сожгли дотла; те же, кому удалось бежать, были выслежены и убиты, остальные сожжены заживо. Так, в потоках крови, стекавших вниз по улицам, закончился Первый крестовый поход; а рыцари тем временем, «плача от переполнявшей их радости» (по их же словам), прибыли к Храму Гроба Господня и «воздели в молитве обагренные кровью руки» — цитирую западных современников, описывавших историю тех событий. Франкские летописцы тогда не скрывали этих фактов. Они описывали, как воины Церкви «бросали взрослых язычников в котер с кипящей водой», «нанизывали детей на вертел и пожирали их зажаренными». Автор одной из франкских хроник чувствовал, что крестоносцы несколько переборщили. «Наша рать не только не стеснялась поедать мертвых турок и сарацинов, она ела даже собак». Должен же быть какой-то предел, в самом деле.
Впоследствии Ричард Львиное Сердце перенял эту практику. Он связывал друг с другом пленников, представлявших обузу (а это захваченные солдаты вместе с женами и детьми) и отдавал их на растерзание воинам Креста, которые «яростно набрасывались на них с саблями, пиками и камнями, до тех пор пока вопли несчастных не затихали». Так описывает события арабский летописец. Зверства достигли своего пика с завоеванием Константинополя в 1204 году, которое сопровождалось страшной резней, грабежами, убийствами и разрушением многого того, что осталось от греческой и византийской цивилизаций. Массовому уничтожению подвергались мирные граждане, священники, монахи и другие. Чуть позже монгольские завоеватели во главе с Чингисханом действовали во многом аналогичным образом и а в тех же краях.
Все это для христиан входило в понятие «сакрализации войны» и было частью того, что современные историки называют «духовным преображением воинов-мирян», попыткой придать духовный аспект зверствам и жестокостям в то рыцарское время. Процитируем современного британского историка:
Рыцарь, отправляющийся в крестовый поход, мог получить то, чего так страстно желала духовная сторона его натуры — спасения своей души и отпущения грехов. Он мог продолжать свою бойню целый день, пока не оказывался по щиколотки в крови, а потом, наступлением ночи, плача от радости [как говорили сами рыцари, «плача от переполнившей их радости»], преклонял колени перед алтарем Гроба Господня, ведь разве не был красный цвет его рук цветом Крови Христа?
«Можно понять, почему Крестовые походы были так популярны», продолжает тот же историк, демонстрируя отнюдь не первую, и конечно, не последнюю попытку придать ореол благородства отвратительным и позорным делам.
Все это, а также многие другие явления, следует иметь в виду, когда сталкиваешься сегодня с эффектной риторикой на тему о грядущем столкновении цивилизаций. Это именно та парадигма наступающей эпохи, на которую устремлены сегодня все взоры. И конечно, то, о чем я упомянул, лишь капля в море.
Давайте вернемся к эдикту нарбонского собора 1045 года. Вспомним перечисленные в нем исключения: не должны подвергаться нападениям священнослужители, монахи, монахини, женщины и т. д. Этот список исключений дает определенные указания на то, каковы цели войны (если рассуждать другими словами — кого в ней нельзя трогать), и на ее последствия. То, что описывал испанский паломник, вне всякого сомнения правда, однако это был все же очень необычный момент. Деяния Рыцарей Креста и Чингисхана представляют много более типичную картину.
Наверное, крайние проявления жесткости — по крайней мере из тех, что зафиксированы в письменных источниках, — встречаются в наиболее ранних исторических записях. Я имею в виду Библию. Полагаю, что во всей канонической литературе нет ничего, что бы прославляло геноцид с такой страстью, убежденностью и энтузиазмом, как заповеди Бога-воина своему избранному народу — например, те, что были вручены царю Саулу пророком Самуилом, который был одним из самых справедливых судей и который наказал Саулу поразить Амалика и не давать пощады ему, предать смерти от мужа до жены, от отрока до трудного младенца, от вола до овцы, от верблюда до осла. И все из-за того, что амаликиты много веков назад противостояли израильтянам, завоевывавшим свою Святую землю. Саул, как вы, вероятно, помните, пощадил одного человека — царя Амаликитского – и кое-какой скот. Самуил, когда узнал об этом, разгневался и разрубил захваченного пленника пред Господом в Галгале. И далее история продолжается в том же духе.
Эти уроки были, конечно, восприняты близко к сердцу франкскими воинами, о чем мы узнаем из их собственных свидетельств. Так же близко их приняли и весьма благочестивые англичане, которые завоевали Америку. Они видели себя наследниками израильтян, найдя свою землю обетованную и избавив страну от «этого несчастного племени коренных американцев, которых мы истребляем столь безрадостно и с таким жестоким вероломством». Именно такими словами Джон Куинси Адамс позже описал эти деяния. Он сделал это через много лет после того, как сам внес в них очень крупный и значительный вклад — фактически тогда, когда они входили в новую фазу, проникаясь дальше на запад.
Только в самые недавние годы этот первородный грех нашей собственной истории начал наконец признаваться. Это одно из самых позитивных последствий бурных событий 1960-х годов, которые имели значительное и, как я надеюсь, долгосрочное влияние на подъем морального и культурного уровня общества.
Хомский Н. Государства-изгои. Право сильного в мировой политике. – М.: Логос, 2003. С. 196-199
Комментариев нет:
Отправить комментарий