«Изложение любой терминологической системы, по существу, является трансформацией мысленной энергии (внушением). Теория не только объясняет, но и внушает в мере гипнотических способностей своего автора и психологической настроенности адептов. Доказательство теории является не столько логическим процессом (любое суждение заключает в себе интуитивный скачок), сколько гипнотическим слиянием мысленного внушения говорящего и аудитории. Вследствие этого можно использовать доказательство и интерпретацию в качестве процессов внушения на фоне болезненных психо-социальных синдромов (примером этого может служить учитывание настроенности большинства аудитории для проведения недоказанных или же тенденциозных постулатов в целях построения определенной теории).»
Р. М. Тамм. Нуль-Гипотеза-Теория
Всякая теория, как логически связный текст, упирается в проблему адекватного терминологического изложения точки зрения автора. «Кто ясно мыслит — ясно излагает», — сказал философ (Артур Шоппенгауэр). Принято считать, что чем однозначнее значение термина — тем понятнее он для читателя. Отсюда — стремление авторов как можно точнее и полнее определить искомое значение ключевых понятий их интеллектуальной продукции. Апофеозом терминологической корректности представляется т. н. научный подход, тенденциально исключающий всякую двусмысленность изложения, не говоря о многозначности. Однако, требование терминологической однозначности, исходящее из презумпции «научной истины» как, в пределе, единственно возможной, противоречит психологическим началам самого языка как средства многоуровневого кодирования. С чисто формальной точки зрения, всякое последовательное уточнение любого термина является ни чем иным, как процессом интерпретации одних понятий через другие. Таким образом, мы имеем дело с порочным кругом терминирования, где a = n = a…
Вместе с тем, всякая речевая структура является системой с открытыми (т. е. допускающим поливариантность) кодами, за счет адаптивных возможностей которых происходит ее историческое развитие. Более того, именно потенциальная многозначность любого слова и делает последнее оперативным элементом собственно языка как системы коммуникации прежде всего, и только после этого — средством передачи рационально осмысленной информации (вспомним, к примеру, известный эффект «коммуникации без информации» на т. н. корпоративах).
«Специфическое свойство человеческой речи — наличие для всякого обозначаемого явления (денотата) не менее двух нетождественных, но свободно заменимых, т. е. эквивалентных, знаков [коннотатов] или сколь угодно больших систем знаков того или иного рода. Их инвариант называется значением, их взаимная замена — объяснением (интерпретацией). Эта обмениваемостъ (переводимость, синонимичность) и делает их собственно «знаками». Ничего подобного нет в сигналах животных. Оборотной стороной того же является наличие в человеческой речи для всякого знака иного вполне несовместимого с ним и ни в коем случае не могущего его заменить другого знака. Эту контрастность можно назвать антонимией в расширенном смысле. Без этого нет ни объяснения, ни понимания…»
Б. Ф. Поршнев. О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии)
При этом «рационально осмысленное» не обязательно является «объективно однозначным», поскольку такого рода «осмысление» оказывается на поверку окказиональным продуктом все того же порочного круга терминирования с открытыми исходниками. Таким образом, мы сталкиваемся с непреодолимой логическими средствами интеллектуальной проблемой объективного познания — если под объективностью понимать некую неразложимую на составляющие онтологическую формальность.
Формальная (аристотелевская) логика, как инструмент познания, является продуктом древнегреческого философского мышления, получившего в процессе культурного развития стран эллинистического круга статус «научного» как «объективно-универсального». Следует при этом напомнить, что история цивилизации знает примеры не-аристотелевской (и в этом смысле — «не-формальной») логики в качестве обоснования альтернативной эпистемологии, выработанной древними индийскими (прежде всего — джайнскими) и китайскими (школа мин цзя) учеными.
«В современной западной науке преобладает аристотелевский позитивный аспект в терминах. Позитивное доказательство, согласно Аристотелю, считается сильнее, чем негативное. В традиционном греческом философском мышлении дефиниция и не-дефиниция в состоянии бодрствования не равнозначны. Однако, в настоящее время в современной науке в противовес позитивизму начинает возникать негативизм, в котором не-дефиниция уравновешивается с дефиницией, или даже перевешивает последнюю по значимости. Позитивизм и негативизм могут быть уравновешены в нулизме (- = + ; 0 = — A + A).»
Р. М. Тамм. Нуль-Гипотеза-Теория
Способы и средства альтернативного познания, расширяющего — или даже преодолевающего — гносеологический дискурс западной академической традиции, стали актуальными в контексте постмодернистской критики классического сциентистского логоцентризма (аналогичного, в известном смысле, догалилеевскому геоцентризму в астрономии). Формирование неклассической и пост-неклассической научной парадигмы привело не только к развитию междисциплинарного подхода, но и последовательному пониманию принципиальной системной открытости всех познавательных моделей.
«Несмотря на все обещания и ряд глубоких интуитивных прозрений, которые мы эксплуатировали некоторое время, физика элементарных частиц превратилась в кошмар. Неабелевы поля известны 40 лет, кварки наблюдались 25 лет назад, а гармоний открыт 20 лет назад. Но все чудесные идеи привели к моделям, которые зависят от 16 открытых параметров… Мы даже не можем установить прямые соответствия с массами элементарных частиц, поскольку необходимая для этого математика слишком сложна даже для современных компьютеров…»
М. Гутцвиллер, американский физик, 1964 г.
Кроме того, следует указать на проблематичность самого понятия (не говоря уже о критериях) «научности» в различных академических традициях. Например, в англо-саксонских странах к категории science (т. е. науки) относятся только точные предметы, тогда как гуманитарные принадлежат к категории knowledge (знание). В странах же континентальной Европы (Франция, Германия, Россия) научными считаются все академические дисциплины. Если для англо-сакса понятие «научного знания» является противоречием в терминах, то для континентального ученого, напротив, не-научное знание — вообще не знание в строгом значении слова. Это лишь — один пример царящей в познавательной науке и научном познании терминологической неразберихи.
В известном смысле, стремление к терминологической однозначности обусловлено неким идеалистическим (метафизическим) драйвом, исходящим из презумпции наличия за каждым понятием своеобразной онтологически неделимой идеи — как бы ангела смысла. В действительности, каждый такой «ангел» представляет собой некий сложносоставной информационный пакет, который может быть разложен на составляющие элементы посредством своеобразной нано-философии, манипулирующей досмысловыми абстракциями второго, нелинейного порядка. Однако, подобное разложение идеи далеко не всегда может быть оправдано с точки зрения практического разума, оперирующего прагматическими категориями пакетного мышления. В самом деле, говоря «солнце встает над землей», мы вовсе не пытаемся, в пику Галилею, постулировать приоритеты геоцентрической картины мира, но делаем это из соображений практического удобства.
Современная наука (сейчас и далее — в континентальном смысле этого понятия) широко использует принцип пакетного мышления, конструируя новые познавательные модели все больше за счет не столько изобретения принципиально новых терминологических уникатов, сколько посредством механического комбинирования уже готовых сложносоставных понятий как задающих направление мысли условностей. Например: модернизм > пост-модернизм > пост-пост-модернизм; классическая наука > не-классическая наука > пост-не-классическая наука. Такая методология дает неограниченные возможности для дальнейшей манипуляции: пост-пост-не-классическая > мета-пост-пост-не-классическая > транс-мета-пост-пост-не-классическая > нео-транс-пост-гипер-классическая > квази-пост-мета-архео-гипер-пара-классическая и т. д. Хорошие результаты дает элементарная перестановка существительных и прилагательных: метафизический реализм > реалистическая метафизика > мета-реалистическая метафизика > пост-метафизический мета-реализм > транс-мета-реалистическая пост-метафизика транс-мета-реализма…
Получается несколько тяжеловесно, зато какие многопорядковые смыслы раскрываются при попытке логически проследить всю многоступенчатую комбинаторику подобного рода пара-мета-терминирования! Это напоминает иероглифические шарады древнекитайских книжников, изобретавших все новые и новые знаки для передачи бесконечно нюансируемых и многозначно перекодируемых понятий — до тех пор, пока такого рода экзерсисы не были запрещены императорским указом как необоснованно усложняющие процесс развития элементарной грамотности. Впрочем, кто знает: не было бы этого анти-интеллектуального запрета — возможно, китайцы бы уже давно высадились на Марсе…
В настоящее время, когда свободных понятийных доменов почти не осталось, все большей популярностью, как уже говорилось, пользуются сложносоставные комбинации, причем, чем формально несовместимее составляющие, чем убойнее выглядит задаваемый ими содержательный парадокс — тем больше шансов на интеллектуальный успех изобретения: анархо-фашизм, архео-модерн, коммуно-капитализм, эволюционный креационизм… Вся эта мульти-конструктивистская комбинаторика не только подтверждает в очередной раз тезис о принципиальной произвольности любой доказательной конструкции, но также напоминает о том, что никакое значение не существует само по себе как раз и навсегда заданная идея, но обретает более-менее содержательные параметры лишь в интенционально заданном контексте, дискурсе, где мыслительными единицами являются сложносоставные терминологические пакеты.
I. 2. Институциональная теория человека
«Быть человечным – значит победить самого себя и обратиться к ритуалу»
Конфуций. Лунь Юй
Не является исключением и наш термин «институциональная антропология», состоящий, в свою очередь, из двух контекстуальных пакетов: «институция» и «антропология» (которая, опять же, делится на «антропоса» и «логос»). Говоря об институциональной антропологии мы, прежде всего, имеем в виду институциональную теорию человека (аналогично институциональной теории права, экономики и т. д.). Рассмотрим основные терминологические элементы этой теории. Если говорить об институционализме в широком смысле слова, то понятно, что здесь речь идет о производном от слова «институция», означающем в переводе с латинского «установление», «учреждение». «Институцией» принято называть исторически сложившееся установление, задающее базисные рамки социальной адекватности человека, тогда как родственное слово «институт» означает учреждение, формализованное в конкретных исторических условиях общественного развития.
Институционализм как форма общественной мысли до сих пор имел две основных ипостаси: юридическую и экономическую. Юридический институционализм появился в начале 20 столетия как направление во французской юриспруденции, его начала были заложены Морисом Ориу (1856-1929). Отцом экономического институционализма считается американский экономист Торстейн Веблен (1857-1929). В обоих случаях делается попытка выйти за рамки классического логоцентричного (идея ради идеи) подхода к предмету за счет внесения в систему феноменологических координат бихевиористского порядка, сопряженного с контекстом внерациональной (т. е. изначально волюнтаристской, субъективно-произвольной) социальной практики, не в последнюю очередь — религиозной.
Парадигма религиозного традиционализма (как институционализированного невроза) — едва ли не центральная ось всего институционального анализа, суть которого состоит в учитывании суггестивной силы архаичного обычая — в перспективе его преодоления через эмансипативную эволюцию индивидуального начала. Впрочем, понимание институциональных корней человеческой онтологии можно инструментализировать и в анти-гуманных целях, подчиняя личность тенденциозному авторитету «верховного мага». С этой проблематикой вплотную сталкивается уже «третья институциональная теория» (третья ипостась институционализма) — институциональная антропология, как бы синтезирующая и трансцендирующая опыт институциональной юриспруденции и институциональной экономики на новом этапе исторического развития общественной мысли.
Кратко разобрав институциональную составляющую сложносоставного терминологического пакета институциональной антропологии, перейдем к интерпретации ее антропологической составляющей как сочетания «антропоса» (человека) и «логоса» (разумного слова, от которого происходит понятие «логии» — учения или науки). Антропология как наука о человеке делится на физическую и социально-культурную, при этом физическая антропология тяготеет к психофизиологии, тогда как социально-культурная — к социологии (пересекаясь в этом контексте с дискурсами юриспруденции и политэкономии). В случае нашей антропологической составляющей мы делаем упор на традиции русской психо-физиологической школы, восходящей к работам Ивана Павлова (1849-1936) и Алексея Ухтомского (1875-1942), достижения которых были обобщены на качественно новом уровне историком и социологом Борисом Поршневым (1905-1972).
Одно из главных научных достижений Поршнева состоит в том, что он показал (в начале 70-х гг 20 в) функциональные начала второсигнальной деятельности высших гоминид, причем — в динамике ее исторического развития, и, тем самым, как бы раскрыл загадку человеческой разумности, восходящей в своей природе к феноменологии суггестии, гипноза. К тем же выводам относительно гипноидного характера т. н. «сознания» пришел — на десятилетие раньше и совершенно самостоятельным путем — эстонский философ Рам Михаэль Тамм (1911-2002), синтезировавший достижения западной и восточной познавательной мысли в Нуль-Гипотезе-Теории (НГТ), исходными источниками которой, в свою очередь, являются являются буддийское учение шуньявады о пустоте (нулевое содержание реальности) и математизм французской школы Бурбаки (нулевой элемент, нулевой принцип, нулевая единица /пустое множество).
Таким образом, мы можем обозначить четыре основных формальных источника институциональной антропологии, которыми являются:
1) Романо-германская институциональная юриспруденция (М. Ориу, Ж. Ренар, С. Романо),
2) Англо-саксонская институциональная политэкономия (Т. Веблен, Дж. Коммонс, У. Митчелл),
3) Русская бихевиористская антропология (И. Павлов, А. Ухтомский, Б. Поршнев),
4) Индийская философия адвайты (Шри Рамакришна Парамахамса, Т. М. П. Махадеван, Р. М. Тамм)
I. 3. Эволюционный гуманизм
«Наблюдайте за поведением человека, вникайте в причины его поступков, приглядывайтесь к нему в часы его досуга. Останется ли он тогда для вас загадкой?»
Конфуций. Лунь Юй
О социальных началах человеческой природы рассуждали еще античные философы. Конфуций учил, что природа человеческого обретается и воспроизводится в процессе социального общения. «Человек есть общественное животное (zoon politikon)», — гласит известная максима Аристотеля. В ином случае мы получим просто «двуногое без перьев» Платона, которое Диоген наглядно представил в виде ощипанного петуха. Чем же отличается общественное животное от просто двуногого без перьев, т. е. человек общественный от человека биологического? Человек биологический, как продукт чисто природной эволюции — это, по сути, высший примат, стоящий в одном ряду со своими современными (человекообразные обезьяны) и вымершими (гоминиды типа австралопитека, питекантропа, неандертальца, синантропа и др.) родственниками. Человек социальный — это уже не просто примат, гоминид, но — гомо сапиенс, т. е. «человек разумный».
Именно разумность, как принято считать, и делает человека — человеком, способным к социальной практике, труду и культурному развитию, не имеющему с сугубо биологической эволюцией ничего общего. Распространена идея, что обретя разум, т. е. став сапиенсом, человек перестал эволюционировать биологически, встав на путь т. н. духовного развития, связанного с реализацией новых знаний и навыков сверхприродного, метафизического порядка. При этом большинство мыслителей религиозного (и крипто-религиозного, включая «воинствующих материалистов») типа полагают, что дальнейшее духовное совершенствование человека сопряжено с постоянной борьбой между животным и разумным началами, между, так сказать, зоологическим и ангелическим, инстинктивным и интеллектуальным аспектами души гомо сапиенса.
Начала человеческой разумности большинство религиозных и философских традиций усматривают в обретении нашим первопредком способности к осмысленной речи, построенной на воображаемом соответствии реального предмета и его условного имени (денотата и коннотата).
«Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей. И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым…»
Бытие. 2. 19-20
Здесь речь идет, говоря современным языком, о проявлении открытой И. Павловым второй сигнальной системы (условно-рефлекторных связей) и общей человеческой способности к второсигнальному общению как основе всякой социальной практики — в отличие от чисто первосигнальной биологической активности, непосредственно обусловленной пятью органами чувств. Таким образом, фундаментальный антропософский конфликт между зверем и ангелом, материальным и идеальным в человеке можно свести к функциональному противоречию между первой и второй сигнальными системами, из которых одна «заточена» под биологическую пользу, тогда как другая профилируется как средство торможения первой, делая ставку на социальное поведение условного характера. Стало быть, аристотелевское «общественное животное» можно иначе определить как «второсигнального примата», тогда как платоновское «двуногое без перьев» останется просто приматом (первосигнальным). Тут сразу встает вопрос: является ли второсигнальность свойством исключительно гомо сапиенса или возможны другие разновидности второсигнальных приматов, если не сказать большего? Отождествляя понятия второсигнальности и разумности, мы подходим к проблеме человеческого, в т. ч. нормативно-человеческого, или институционального, с совершенно необычной стороны.
Известно, что архаичное сознание допускает существование говорящих животных, и даже — обладающих даром речи неодушевленных предметов. В мифах и волшебных сказках разговаривать могут птицы, рыбы, камни, деревья, небесные тела и т. д. Магическое воображение наделяет второсигнальными способностями даже стихии природы, а также потусторонние силы, включая самого бога как творца видимой и невидимой вселенной. При этом подобные «разумные» субъекты никогда не отождествлялись с людьми. Иначе говоря, архаичное сознание не связывает второсигнальную деятельность как таковую непосредственно с человеком, считая ее, скорее, чем-то объктивно присущим природе как таковой. Здесь человек обретает второсигнальность как нечто изначально данное, существующее до него и вне его. Древние герои получают дар речи непосредственно от богов или высших сил, которые точно так же могут одаривать способностью говорить другие одушевленные существа или неодушевленные предметы. Фактически, это типичная точка зрения креационизма, утверждающего в своих радикальных формах, что вся вселенная была создана не иначе, как посредством божественного слова (логоса) — т. е. неким второсигнальным актом.
По мере исторического развития общественного сознания (второсигнальной эволюции) люди перестают верить в одушевленность предметов и речевые навыки животных, хотя, подчас, допускают наличие у последних некоего аналога «языка» как средства дистантного общения (некритически принимая первосигнальные формы коммуникации за второсигнальные — как, например, при ультразвуковом общении дельфинов). Однако, если в случае с говорящими человеческим языком зайцами и лисами вопросов у современного обывателя уже нет, то касательно потусторонних сущностей — поскольку сохраняется вера в них — картина представляется несколько иной. Человек религиозный вполне допускает возможность беседы (причем — на своем родном языке) не только с духами предков, но и с весьма высокими небесными сущностями, вплоть до самого господа бога. Стало быть, в этом случае второсигнальная способность не осознается как сугубо человеческое качество, но продолжает экстраполироваться на запредельные человеческой природе начала.
Представления о различных формах внечеловеческого сознания — от агрегатного (напр. ноосфера, искусственный интеллект и т. д.) до космического (планетарный или вселенский разум) — распредмечивают, с другой стороны, собственно человеческую проблематику в ее уникальном гуманистическом ключе. Однако, оперативный гуманизм вовсе не означает ультимативного резервирования второсигнальных способностей и связанной с ними разумности исключительно за человеком как гомо сапиенсом. Напротив, этот гуманизм, т. е. гуманизм эволюционный, критически преодолевающий трансакционные издержки (термин институциональной экономики, означающий неадекватные реакции или стратегии поведения второсигнального порядка) религиозно-магического сознания, позволяет увидеть человека в контексте его объективно заданных антропологических сигнальных параметров.
Эволюционный гуманизм, в отличие от религиозно-креативистского, не признает буквальной сверхчеловеческой сознательности, однако допускает возможность существования, так сказать, параллельного (или альтернативного человечества) — т. е. наличия в прошлом и вероятность появления в будущем генетически отдельных от гомо сапиенса второсигнальных гоминид (опции наличия второсигнальных инопланетных существ в данном случае не рассматриваются).
I. 4. Генетическая диверсификация человека
Для всех, кто более-менее (тем более — профессионально) следит за новостями из области антропологической науки, не секрет, что т. н. гомо сапиенс, т. е. человек как биологический вид, не является в своих — говоря языком программирования — исходниках чем-то принципиально единым. Согласно данным палеоантропологии, еще 50 тысяч лет назад на Земле существовало, как минимум, четыре вида прото-второсигнальных гоминид: Homo sapiens, Homo neandertalensis (вымер менее 28 тыс. лет назад в Европе), Homo erectus (вымер 27 тыс. лет назад в Индонезии) и Homo floresiensis (вымер 18 тыс. лет назад на о. Флорес, Индонезия). Не исключено, что в будущем (причем — не столь отдаленном) человечество, эволюционируя, вновь разделится на несколько генетически изолированных популяций второсигнальных пост-гомо сапиенсов.
На сегодняшний день практически доказано, что в геноме человека неафриканского происхождения содержится до 4% неандертальских генов, а в геноме меланезийцев найдено до 6% генетики т. н. денисовского человека — т. е. разновидности питекантропа, биологически отличного от неандертальца. Вместе с тем, у самих африканцев также обнаружены следы парачеловеческой генетики (до 3% у жителей Центральной Африки) как результат вероятного скрещивания с локальными формами высших гоминид, отличных от питекантропов евразийского происхождения. Таким образом, порядка 10% генетического материала современного человечества, объединяемого условным термином «гомо сапиенс» (или кроманьонец) имеет некроманьонское — т. е. парачеловеческое — происхождение. Иначе говоря, видовое единство современного человека является достаточно фиктивным.
Однако, на этом проблема гуманистического единства не заканчивается. Как показывают современные исследования, окончательного слияния всего человечества в некий финальный генетический монолит не наступит никогда. Ибо, вопреки широко распространенному мнению об окончательной интеграции всех гоминидных форм в единый вид «чистого человека», данные антропологии говорят совершенно об обратном, а именно — о своеобразном процессе все ускоряющейся сепаратной эволюции отдельных кластеров популяции гомо сапиенса в результате последовательного роста количества и качества генетических мутаций. Причем, процесс этот идет с ускорением!
«Различие между человеческими расами сформировалось за последние 10 тысяч лет», — говорится в новых исследованиях, которые противоречат традиционным представлениям о биологическом значении расовой принадлежности. Генетический анализ показал, что эволюция человека ускорилась, а не приостановилась, когда на различные популяции действовали различные факторы, приводя к отдалению расовых групп друг от друга. Ученые, которые проводили исследования [антропологи из Университета Юты, Генри Харпендинг и Грегори Кохран], предполагают, что различия между европейской, африканской и азиатской расами нарастали особенно быстро в течение нескольких тысяч лет, так как условия жизни толкнули их на различные пути эволюционного развития. Тем самым, исследователи ставят под вопрос популярную в ученом мире точку зрения, что расы имеют только биологическое значение, так как генетическое сходство между этническими группами с лихвой перевешивает их различие. Хотя это и остается правдой – у всех людей более 99% ДНК одинаковы, — новое исследование говорит о том, что различия между расами увеличиваются и становятся более, а не менее очевидными… Тенденция к увеличению генетических различий может в дальнейшем привести к появлению [людей] разных видов…
Исследование показывает, что за последние 5 тысяч лет генетические изменения происходили в сто раз быстрее, чем за любой другой период человеческой истории. Если бы изменения все время происходили с такой же скоростью с того момента, как люди и шимпанзе разошлись в развитии около 6 млн. лет назад, то различий между этими двумя видами было бы в 160 раз больше, чем сейчас. Ученые говорят, что это объясняется значительным увеличением численности людей за этот период, что создало возможности для более удачных мутаций. Изменения условий жизни людей, в частности рост сельского хозяйства, привели к появлению новых факторов, к котором люди стали приспосабливаться.»
Марк Хендерсон. The Times
Через некоторое время, словно в подтверждение тезиса о генетической поливариантности человека, пришло сообщение из России:
«Окаменелую фалангу пальца маленькой девочки нашли во время раскопок в Денисовой пещере. Российские ученые, обнаружившие кость, предположили, что она принадлежала неандертальцу, так как их останки ранее находили в тех краях. Для более плотного изучения кость передали немецким коллегам. И вот спустя несколько лет от них пришел ответ. Расшифровав ДНК митохондрии (внутриклеточной структуры), выделенной из кости, исследователи пришли к выводу, что она отличается от митохондриальной ДНК современного человека на 385 нуклеотидов (букв генетического “алфавита”). Для справки, наше отличие от ДНК неандертальца составляет 202 нуклеотида. Столь большой перевес указывает на то, что в Денисовой пещере были найдены останки ранее неизвестного вида людей. Специалисты полагают, что он отделился от общего эволюционного древа около миллиона лет назад. “МК” обратился за подробностями к одному из главных российских специалистов по эволюции генома из Института общей генетики РАН Евгению Тетушкину:
— Это действительно еще одно доказательство версии антропологов о том, что человечество развивалось не линейно, когда один вид, к примеру “человек умелый”, порождал “человека прямоходящего” и т.д., а “кустом”. То есть из одной точки сразу появилось несколько “отростков”, и каждый из них развивался самостоятельно. Об этом говорят и существенные отличия современного человека от неандертальца, и найденные на индонезийском острове Флорес карликовые люди, или хоббиты. И вот теперь есть вероятность того, что ученые открыли очередной новый вид человека.»
Наталья Веденеева. В России найдены люди икс
Наконец, в мае 2010 мировые СМИ принесли сенсационное сообщение: у некоторых популяций современных людей обнаружены неандертальские гены!
«Группа ученых под руководством профессора Сванте Паабо из института эволюционной антропологии им. Макса Планка установила, что от 1% до 4% генома евразийцев унаследовано от неандертальцев. «Они не совсем вымерли. Неандертальцы до сих пор живут в некоторых из нас — чуть-чуть», — говорит профессор Сванте Паабо из Института эволюционной антропологии имени Макса Планка в Лейпциге. Результаты исследования, опубликованные в научном журнале Science, показали, что геном человека неафриканского происхождения более близок к ДНК неандертальца. Речь идет о выходцах из Европы, Китая и Новой Гвинеи.»
Би-би-си
«По представлениям ученых, им удалось расшифровать примерно 60% всего неандертальского генома. Для того, чтобы корректно сравнить его с геномами людей современного типа, ученые провели расшифровку пяти геномов людей, имеющих различное происхождение: восточно- и западноафриканское, европейское (Франция), азиатское (Китай) и океанское (Папуа Новая Гвинея). По признанию ученых, генетические различия между различными расами и этническими группами современных людей вполне могут превышать их генетическое отличие от неандертальцев… Сравнив между собой геномы с помощью различных статистических подходов, ученые установили, что люди африканского происхождения в меньшей степени отличаются генетически от неандертальцев, чем все остальные. Авторы исследования уверены, что это может служить прямым доказательством имевшему место в прошлом скрещиванию неандертальцев и людей современного типа. Скорее всего, это скрещивание наиболее активно происходило в Средней Азии — первом регионе, где люди, покинувшие африканский континент, встретились с неандертальцами. Согласно популяционным моделям, даже небольшого скрещивания было достаточно, чтобы оставить след в генетическом облике современных людей, переживших впоследствии бурный демографический рост.»
РИА Новости
«Как показал анализ ДНК неандертальцев и совсем недавно денисовского человека, гены этих ныне исчезнувших разновидностей людей внесли свой вклад в формирование современных европейцев и азиатов (до 2–4% неандертальских генов), а также народов Океании (до 6% генов денисовских), но уже после того, как примерно 90–100 тысяч лет назад предки современных людей покинули пределы Африки. При этом, как свидетельствуют данные археологии, в Африке неоантропы сосуществовали с различными группами людей другого типа (например, Homo erectus) на протяжении 160–170 тысяч лет, то есть намного дольше, чем в Евразии, где неандертальцы, впервые повстречавшие африканских неоантропов примерно 90 тыс. лет назад, через 60 тысяч лет уже исчезли… Данные, опубликованные в Proceedings of the National Academy of Sciences, свидетельствуют, что процесс гибридизации неоантропа с вымершими видами людей шел не только в Евразии, но и в Африке. […] Как показали расчеты, три выделенных архаичных участка составляют 2–3% генома современных коренных африканцев, живущих к югу от Сахары, а получены они были 20–60 тысяч лет назад в результате скрещивания с представителями близких, но эволюционно других видов людей. Не исключено – тех самых хомо эректусов и хомо хабилис, останки которых находят на территории от Марокко до Южной Африки.»
Газета.ру
Таким образом, существует вполне реальная вероятность грядущего разделения неоантропа на несколько отдельных биологических видов, неконвертируемых между собой с точки зрения получения жизнеспособного потомства (да и потомства вообще). Вместе с тем, не стоит представлять этот процесс видовой сепарации человека как некое разделение по расовому принципу (в современном смысле слова «раса» как характеристики сугубо внешних признаков — типа цвета кожи или формы черепа). Так, антропологи выявили тенденцию к своеобразной взаимной конверсии отдельных расовых груп: к примеру, население Мадагаскара, изначально полинезийского происхождения, постепенно обретает черты негроидной расы, тогда как т. н. эфиопская раса (население Африканского рода, отличное от негроидов Черной Африки) мутирует в сторону показателей европеоидной расы (форма лица, пропорции тела и т. д.). При этом гораздо более фундаментальным показателем биологического родства (в исторической ретроспективе) является не столько раса, сколько гаплогруппа (как последствие т. н. генетического дрейфа, мало связанного с естественным отбором).
На сегодня известно около двух десятков гаплогрупп, последовательно сформированных в результате мутации мужской хромосомы (или Y-ДНК) от гипотетического Адама до наших дней. Самой «старой» из ныне существующих является гаплогруппа А, локализованная, прежде всего, в Южной Африке (народы особой койсанской расы, типа бушменов). А к одной из наиболее «молодых» гаплогрупп (R1b) принадлежит большинство населения Западной Европы (до 80% на северо-западе континента). К этой же гаплогруппе, как показали недавние открытия антропологов, принадлежал фараон Тутанхамон, — что совершенно неожиданно подтверждает концепцию голландского антрополога Германа Вирта (автора паранаучного опуса «Восход человечества») о «нордическом» происхождении правящей элиты Древнего Египта. И одновременно корректирует ее, поскольку, согласно современным данным, индоевропейцы (как представители гаплогруппы R1b), попали в Египет (и вообще в Северную Африку) не из Северной Европы (как полагал Вирт), а с Ближнего Востока, т. е. еще до того, как они вообще оказались в Европе в процессе своего долгого пути на Запад из глубин Евразийского континента.
Интересно, что к одной и той же гаплогруппе могут относиться люди совершенно различных рас и этнических архетипов. К примеру, к западноевропейской гаплогруппе R1b относится существенная часть обитающих на периферии Восточной Европы башкир, а к характерной для восточноевропейских народов гаплогруппе R1a (поляки, русские — до 50 и более процентов популяции) принадлежат также памирцы (до 80%), афганцы, высшие касты Северной Индии, а также вполне монголоидные киргизы. При этом гаплотип R был даже обнаружен у одного из негроидных племен в на территории Камеруна (вероятно, как результат доисторического перемещения древнего евразийского населения обратно в Африку).
Диверсификация человечества по гаплогруппам — последнее на сегодня слово в популяционной генетике, позволяющей пересмотреть и заново классифицировать принципы эволюционного антропогенеза, в соответствии со следующей последовательностью исторически обусловленных биосоциальных признаковых характеристик: гаплогруппа (только прямые родственники по мужской линии как совокупность индивидуумов) — популяция (интегральная формация близких гаплотипов) — раса (обобщающая антропометрическая величина как совокупность отдельных популяций) — этнос (кровнородственное единство, интегрирующее гаплотипные и расовые различия) — народ (социальное [религиозно-культурное] единство, интегрирующее этнические различия) — нация (этно-социальный альянс народов) — суперэтнос (цивилизационный альянс мультинационального порядка).
Вместе с тем, последовательная социализация (окультуривание) межчеловеческих отношений, нивелирующая специфику обусловленного генетическим дрейфом биологических различий отдельных индивидов и целых популяций, не является односторонним процессом. Природа не спит и постоянно вносит в динамику антропогенеза собственные коррективы, периодически выдавая обновленные варианты как социального, так и асоциального поведения (в том числе — в рамках как бы устоявшихся био-социальных кластерах). Так, с одной стороны — идет процесс индивидуализации неврозов и патологий, с другой — происходит формирование беспрецедентных доминант «коллективного безумия», не имеющих исторических аналогий и в силу этого не поддающихся опробированным методам психо- и социо-терапии. Таким образом, уже сегодня на повестке дня стоит задача выработки принципов новой и эффективной психиатрии, учитывающей достижения продвинутой науки и практический опыт гуманитарных технологий (хай-хьюм) гуманистической направленности.
Генетическая спецификация современного человека (идущая, в силу увеличения мутационного разнообразия, с экспоненциальным ускорением) осуществляется, прежде всего, по линии изменения химии гормонального синтеза. Т. е., условно говоря, для выработки одной и той же эмоции разным генотипам требуется разная пища (в буквальном и переносном смыслах). То же самое касается иммунной системы и многих других параметров человеческой композиции (или энергийного синтеза). Телемическая (волевая) способность человека, связанная с мотивационной активностью, также тесно связана с гормональной химией. Таким образом, получается, что одни и те же т. н. «магические снадобья» (жидкости, грибы, курительные смеси и т. п.), воздействующие на волевую модальность существа, в случае с разными генотипами могут иметь разный эффект: от мобилизационного до подавляющего, от иллюминирующего до омрачающего (пример дифференцированного воздействия алкоголя на различные генотипы хорошо известен).
Таким образом, то, что мы сегодня называем «человеком», не является чем-то единым и неделимым с чисто биологической точки зрения. И вот теперь мы поставим ключевой вопрос: возможен ли некий единый, «общечеловеческий» моральный, культурный или телемический (волевой) дискурс в условиях растущей био-генетической диверсификации самого человека? Иначе говоря, что способно социально объединить различные виды человека (или пост-человека) в условиях фундаментального несовпадения базисной «алхимической» субстанции естественного (т. е. чисто природного) существования его отдельных разновидностей? Ответ, в данном случае, нам представляется очевидным: это единое, как «точка сборки», есть человеческий разум, позволяющий понимать друг друга и взаимно договариваться представителям самых разных культурных традиций, вне зависимости от специфики гормонального синтеза и природного темперамента их носителей. Если быть более точным, то вместо слова «разум» я бы употребил термин «вторая сигнальная система» — как нейропсихическая основа всякой разумной деятельности.
I. 5. К вопросу о второсигнальности
Понятие «сигнальной системы», как системы безусловно- и условно-рефлекторных связей между субъектом и окружающей действительностью, было введено в научный оборот русским ученым, академиком Иваном Павловым, разделившим эту систему на «первую» и «вторую». Первая сигнальная система присуща всем живым существам, вторая — только человеку. В популярной литературе под второсигнальностью обычно понимается способность к речевому (т. е. сознательному, символическому, в отличие от природного, непосредственного) общению. В действительности, вторая сигнальная система — это не только речь, и даже — не только информация. Изначальная, если угодно, биологическая задача второй сигнальной системы — это блокирование автономной первосигнальной деятельности субъекта в целях замещения ее внешним управлением (т. е. первосигнальными мотивациями индуктора). Таким образом, второсигнальность есть некое «противоестественное» приспособление для дистанционной манипуляции чужим поведением. Вместе с тем, благодаря обратной связи, возможна реверсия подобных отношений, и тогда индуктор превращается в реципиента и наоборот: бывший реципиент — в индуктора, а суггестия превращается в контр-суггестию как психологическую основу речи.
Вторая сигнальная система не возникла в одночасье, но явилась продуктом длительной исторической эволюции высших приматов, длившейся более миллиона лет, при этом собственно человеческая речь, как высшая форма второсигнальности, сложилась лишь около 50 тысяч лет назад (или даже менее того). Как показывают данные антропологии и палеопсихологии, зачатками второсигнальных способностей, но еще в их доречевой форме, обладали различные виды парачеловека, в том числе — неандертальцы, а также более архаичные виды питекантропов. Но только кроманьонец развил эти способности до такого уровня, когда именно второсигнальность легла в основу совершенно нового типа эволюционной стратегии вида — социальной. Более того, интенсивное развитие второсигнальных способностей человека продолжается (о чем свидетельствуют последовательные изменения в морфологии человеческого мозга). Так что вполне возможно, что в будущем нашу планету будут населять несколько биологических разновидностей второсигнальных существ. Насколько их второсигнальность будет взаимно конвертироваться — вопрос открытый. Как и вопрос общей эволюции гомо сапиенса и его возможных отпочкований.
С другой стороны, до какой степени человеком остается не владеющий человеческой речью маугли? В средневековье считалось, что невинные младенцы находятся ближе к Богу, чем взрослые грешники, и поэтому, если ребенка изначально изолировать от языкового общения, то впоследствии он заговорит на языке ангелов. Ну и ставились соответствующие эксперименты, после которых несчастные подопытные не только не говорили по-ангельски, но не говорили в принципе и даже вообще не понимали человеческой проблематики. Уже позже выяснилось, что если младенец лишается, по какой-либо причине, человеческого общения до четырех-пятилетнего возраста, то впоследствии вторая сигнальная система у него не разовьется уже ни при каких условиях, и он пожизненно останется просто первосигнальным приматом. А теперь представим себе, что несколько таких маугли дали начало целой популяции (к примеру, по каким-либо причинам попав на необитаемый остров). До какой степени эта популяция сможет считаться разновидностью гомо сапиенса, и как долго у ее членов будет сохраняться хотя бы потенциальная способность к второсигнальной практике? В ином случае это будут люди, в буквальном смысле слова, потерявшие разум!
Пример с маугли, несмотря на всю свою чудовищность, ясно иллюстрирует исходные начала человеческой сознательности, которая, по своему факту, является не врожденным, но благоприобретенным свойством. Иными словами, не существует никакого «гена разума», человек рождается сугубо первосигнальным существом, и только практика социального общения делает его человеком разумным, сапиенсом. Стало быть, разумность представляет собой не биологическую, а сугубо социальную функцию, в известном смысле — противоположную естественной природе. Под воздействием разумных убеждений человек способен отказаться от элементарных потребностей организма: пищи, секса, сна и даже — самой жизни. Социальная практика, в принципе, требует от человека готовности отказаться, в случае т. н. «общественной необходимости», от собственных интересов, в том числе — сугубо биологических. Не означает ли это того, что главная функция сознания состоит в подавлении тела, а задача разума — в смирении жизни? Ведь многие религиозные традиции говорят об этом открытым текстом, призывая своих адептов, в целях духовного просветления, отказываться от мирских благ как таковых.
Безусловно, такая тенденция есть. Но не будем ее абсолютизировать. Ведь точно так же, посредством разума, человек изобретает все более сильные для своей биологической природы аттракционы: гурманскую пищу, сексуальные извращения, наркотики… В индуизме, к примеру, и аскеза и похоть в равной степени считаются религиозными добродетелями. В чем же тогда состоит предмет человеческой эволюции? Каким образом биологическая эволюция вида может быть сопряжена с социальной эволюцией сознания? Имеет ли место вообще какая-то эволюция сознания, или же его ментальная субстанция всегда одна и та же, и мы имеем дело лишь с ее различными историческими модуляциями? Ответ на эти вопросы должен дать эволюционный гуманизм как философская производная прагматически ориентированной институциональной антропологии.
Основной вопрос философии о первичности материи или сознания может быть сведен, в своем практическом формате, к проблеме функционального противоречия между перво- и второсигнальной деятельностью. В данном случае идеалисты (как сторонники первичности сознания) выступают за первичность второсигнальности («в начале было слово»), материалисты, соответственно — за приоритет первосигнальной реальности. С точки зрения первых, вторую сигнальную систему правильнее было бы назвать «первой сигнальной», исторически предшествующей существованию первосигнальных креатур, которых, опять же, в данном контексте правильнее было бы называть «второсигнальными», поскольку их анимальная конституция была создана как бы на основе парадоксальной «первосигнальной» божественной речи. Суть «сигнального» противоречия между первой и второй сигнальными системами в том, что изначальная, биологическая задача исторически более поздней и эволюционно продвинутой (с известной оговоркой о человеческом как патологическом) второй сигнальной системы заключается в дистантной нейтрализации первосигнальной активности существа.
«Вторая сигнальная система – это стимулирование таких действий индивида, которые не диктуются его собственной сенсорной сферой — кинестетическим, слуховым, зрительным анализаторами его головного мозга. Потому вторая сигнальная система и берет свой исток в двигательной сфере (соответственно в лобных долях), что она прежде всего должна осуществить торможение этих прямых побуждений и поступков, чтобы возможно было заменять их поступками, которых не требовала чувствительная сфера индивидуального организма.»
Б. Ф. Поршнев. О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии)
Иначе говоря, материалистически понятая природа сознания коренится в том, что известный русский маг и гипнотизер Георгий Гурджиев называл «двигательным центром». Здесь речь идет, прежде всего, о так называемом имитативном (подражательном) рефлексе. Имитативность предполагает «подражание другому существу» (прежде всего — себе подобному) и является, таким образом, неким воспроизведением чуждого объективным (первосигнальным) потребностям особи поведения. Пример имитативного рефлекса у людей — зевота при виде зевающего соседа, резкое вскакивание при вскакивании окружающих и тому подобные действия. Имитативный рефлекс — один из инструментов управления стадным поведением (разновидность стадного рефлекса), который, исторически мутируя, постепенно превращается в основу манипуляции социальным поведением у человека — т. е. общественного (а позже — все более индивидуализирующегося) сознания. Развитие второсигнальной сознательности из первосигнальной имитативности — это долгосрочный исторический процесс, не имеющий объективного завершения и продолжающийся до сих пор.
Имитация — важный элемент не только развития сознания как такового, но и сознания религиозного — как архаичной основы современной рациональности в частности. В научной среде до сих пор идут жаркие споры по поводу того, до какой степени первобытный человек был религиозен, существовали ли зачатки религиозности у неандертальцев и т. д. Практически все религиозные традиции, в свою очередь, утверждают, что религиозное сознание изначально присуще человеку как таковому, причем, чем древнее предки — тем более они якобы религиозны. Казалось бы, что это — естественная точка зрения креационизма, согласно которому человек является продуктом божественных сил. Однако, концепция изначальной религиозности человека вполне отвечает и принципам эволюционизма, если религиозность понимать как эквивалент магического сознания, доминировавшего в общественных отношениях на ранних стадиях формирования гомо сапиенса.
Слово «религия» означает в переводе с латинского «связь» (re-ligio), т. е. этимология этого понятия отсылает нас к идее обратной связи с богом. Отсюда, широко распространено мнение, что религиозное сознание зарождается вместе с появлением в человеческом мозгу представления о некоей потусторонней, мистической реальности (типа мира мертвых или предков), где царствуют сверхъестественные силы. Свидетельством древнейших форм религиозного сознания принято считать артефакты архаичного магического искусства, к которому можно отнести также различные формы погребений и шаманистического театра (инициатические церемонии и другие формы ролевых игр). В духе такого понимания феномена религиозности, вполне легитимной представляется концепция о первичности языка и вторичности религиозного сознания, появившегося как бы уже на более поздней стадии исторического антропогенеза в целом и культурной традиции в частности.
Однако, современные исследования в области палеопсихологии позволяют предположить, что т. н. религиозное, или магическое сознание неотделимо на ранних этапах становления человека от сознания (в смысле второсигнальной системы координат) как такового. Принципы магического замещения в культуре опираются на психологию символического замещения первосигнальной реальности на второсигнальные кодировки языка. Показательно, что в архаичном сознании главным магическим средством манипуляции реальностью считается именно язык (в том числе — язык жестов). Отсюда такое трепетное отношение к произнесенному слову, особенно к имени как магическому субституту сущности. Такого рода магический менталитет легко прочитывается даже в современных формах религиозной обрядности, вообще обрядности как таковой, включая светскую, в том числе — атеистичесчкую.
Хорошо известна закономерность: чем архаичнее сознание — тем строже отношение к нарушителям канона (слова, жеста, модели поведения и других формализованных нормативов общественной практики), вплоть до санкционированного традиционалистскими авторитетами физического уничтожения нарушителя. Причина такого «морального» ригоризма не в последнюю очередь кроется в том, что древний пара-человек, переходя на рельсы второсигнального существования, был вынужден прибегать к жесткой дрессуре соплеменников, подкрепляя буквально каждое слово ультимативным, не терпящим возражения жестом. В качестве наглядного примера приведем методику «воспитания» слонов — когда погонщики учат животных понимать язык (точнее — команды) человека.
Все начинается с того, что молодому животному (взрослая особь дрессуре, подобно маугли-переростку, не поддается) ломают индивидуальную волю (т. е. адекватную первосигнальную рефлекторику), при одновременном замещении ее волей дрессировщика. Это означает, что каждое условное постукивание палочкой по телу животного сопровождается причинением ему физической боли — так, чтобы слон, движимый инстинктом самосохранения, автоматически реагировал на жесты «мастера» соответствующим человеческой воле движением: например, постукивание по левой стороне шеи — поворот налево, по правой — направо, двойное постукивание по лбу — опуститься на передние конечности, по спине — на задние и т.д. Вы(м)ученное таким образом животное действует в дальнейшем как управляемая биомашина, даже — если этого потребует обстоятельства — в ущерб не только «индивидуальным», но и популяционным инстинктам (например, выступая союзником человека в охоте на других слонов и при их дрессуре). Примерно то же самое, судя по данным бихевиористской антропологии, произошло с доисторическим человеком, прошедшим магическую обработку древних жрецов.
I. 6. Проблема труда
Временем появления человека в истории принято считать нижний палеолит, т. е. раннюю стадию каменного века (до 3 млн. лет назад). Первым признаком очеловечения, в данном случае, полагается начало изготовления биологическим предком гомо сапиенса примитивных каменных рубил, что трактуется как начало создавшего людей общественного труда (не случайно труд — это бог—творец материалистического мировоззрения). Вместе с тем, трудовая теория появления человека в последнее время все больше подвергается критике, причем не с креационистских (что было бы естественно), но и с эволюционистских позиций.
Прежде всего, обращает на себя внимание расплывчатость понимания категории труда у различных авторов. Наиболее популярная в эволюционизме концепция труда исходит из определения последнего как результата некоего сознательного целеполагания, на которое, в принципе, способен лишь человек разумный, мозг которого (если говорить о физиологическом аспекте разумности) способен воспроизводить второсигнальную «материю» абстрактных обобщений. По такой логике каменное рубило, как целенаправленно обработанная порода, представляет собой как бы некий продукт и одновременно орудие человеческого труда. Вместе с тем, огромное количество находимых в местах стоянок архантропов рубил, в том числе — явно недоделанных (т. е. не доведенных, как предполагаемое орудие труда, до своего «логического» конца) позволяет усомниться в целенаправленной сознательной деятельности древних каменотесов. В самом деле, зачем изготовлять сотни, если не тысячи однотипных инструментов, если для практической потребности одной особи достаточно двух-трех, а само проточеловеческое стадо явно не превышало нескольких десятков (в лучшем случае — сотен) голов? И потом, в чем был смысл бросать уже отесанную до определенной степени заготовку, чтобы тут жа начинать точить новую, из совершенно сырой болванки?
Поэтому, скорее всего, речь здесь идет не о сознательном труде, а об имитативно-рефлексивной активности еще сугубо первосигнального порядка. О радикальной имитативности каменотесной деятельности архантропов говорит сама стахановская выработка полуфабриката и, значительно реже, конечного продукта. Это больше похоже на некую невротическую зацикленность стрессового порядка, которая, возможно, связана с феноменологией т. н. неадекватной реакции на биотеррор со стороны хищных гоминид-адельфофагов (имеется в виду поршневская концепция деления предковых форм человека на хищников и падальщиков; подробнее см. I. 10. Патологическое как нормативное). И даже если архантропы реально пользовались отесанными рубилами в качестве «рабочих инструментов» (например, при расчленении туш и разбивании костей), это еще не основание видеть в них пролетариев на ранней стадии общественного развития. Хорошо известно, что «орудия труда» применяют не только приматы (к примеру, пользующиеся палками обезьяны), но также более примитивные, с точки зрения эволюционной лестницы, существа. К примеру, бобры строят крайне усложненные плотины, регулирующие механическим образом уровень воды в водоеме, птицы создают из подручного (точнее, подклювного) материала достаточно высокотехнологичные гнезда, а перед архитектурными способностями пчел и термитов могут снять шляпы сами гомо сапиенсы.
«Важнейшим признаком, отличающим орудия человека от орудий животных, служит факт развития, изменения орудий у человека при неизменности его как биологического вида. Те виды животных, которые изготовляют или употребляют какое-либо орудие, срощены с ним, как улитка с раковиной; у общественного же человека-неоантропа возникновение все новых орудий, а тем самым и все новых приемов труда не связано ни с какими анатомо-морфологическими изменениями или возникновением новых наследственных инстинктов (безусловных рефлексов). Антрополог Я. Я. Рогинский убедительно показал, что этот признак налицо только с появлением человека современного типа – Homo sapiens; изменения, происходившие в палеолите до кроманьонца, говорит он, «в целом были неразрывно связаны с ходом формирования самого человека, с процессом человеческой эволюции, все же последующие изменения в истории общества никакого отношения к биологическим закономерностям не имели», т.е. не требовали перестройки анатомии и физиологии человека. Постоянное развитие средств, в том числе орудий труда, – условие, объясняющее неизменность вида Homo sapiens, так как оно сняло действие закона естественного отбора, законов биологической эволюции. Только с того времени, когда орудия изменяются, а вид стабилизируется, можно говорить о производстве в собственном смысле – об общественном производстве.»
Б. Ф. Поршнев. О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии)
Согласно мнению Поршнева, начало собственно человеческой истории относится где-то к концу эпохи среднего палеолита (не ранее мустьера). В это время осуществляется разделение палеоантропа на неандертальца и кроманьонца — биологического предка гомо сапиенса. Однако, означает ли это, что в лице последнего мы видим некий стабилизированный вид, перешедший от биологической эволюции к чисто социальной? Ведь упоминавшиеся выше открытия американских антропологов говорят о продолжении биологической эволюции человека, причем — все ускоряющейся! Разумеется, гомо сапиенсная стабилизация не может быть константной, она кажется таковой лишь в контексте узкой прослойки исторической памяти человека, освещающей едва два-три тысячелетия из почти миллионнолетней саги эволюции вида — от приручения огня до большого адронного коллайдера. По меньшей мере, говорить о прекращении биологической эволюции человека пока преждевременно.
Впрочем, так ли велики шансы на генетический распад человечества? Может быть, имеющие место мутации действуют в парадигме прагматических дивергенций в рамках, все же, единого вида? Возможно, именно сапиентизация, как следствие прогрессивной второсигнальности, привела к складыванию интегрального адама из разнородного генетического «мусора» (сегодня даже говорят о космическом «вирусном мусоре»), позволив патогенным потомкам питекантропов и синантропов придти, несмотря на аллельные разночтения, к единой морфологии мозга неоантропного типа? При этом тезис о прямой связи процесса становления человека с трудом, понимаемым в качестве целенаправленной производительной деятельности, не соответствует реальному положению вещей. В принципе, это признает и сам Поршнев, связывая фактическое возникновение гомо сапиенса не с трудом, а с суггестией как особой формой межвидовой коммуникации, анти-биологичной по своему характеру и обретающей, по мере своего исторического развития, социальный («антиприродный») характер.
«Мы помним, что суггестия по своему физиологическому генезису противостоит и противоречит первой сигнальной системе, а именно тому, что подсказывает и диктует организму его собственная сенсорная сфера. Теперь, с развитием суггестии, вся задняя надобласть коры мозга, включающая височную, теменную и затылочную области, должна приспосабливаться, пристраиваться к необходимости находить во внешней среде пути к выполнению заданий. Это требовало развития корковых анализаторов, развития перцептивной и ассоциативной систем особого, нового качества. Функции и органы гнозиса и праксиса приобрели у нас человеческую специфику вместе с развитием суггестии. Таким образом, не тот «труд» каждого по отдельности, на который делает упор индивидуалистическая концепция антропогенеза, усовершенствовал мозг Homo sapiens, не та «деятельность» каждого одиночки перед лицом природы, а выполнение императивного задания, т.е. специфическое общение (суггестия). Другое дело, что тем самым суггестия несет в себе противоречие: зачинает согласование двух сигнальных систем, из противопоставления которых она изошла. Это противоречие окажется продуктивным: оно приведет к контрсуггестии. Однако это произойдет на более позднем этапе эволюции.»
Б. Ф. Поршнев. О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии)
Мы предлагаем отказаться от метафизических дефиниций, оперирующих «вечными» данностями, и смотреть на человека как открытую систему. Если показателем «человечности» взять труд, то, как уже было показано выше, невозможно провести однозначную границу между человеческим и животным трудом как оперативной деятельностью с помощью внешних инструментов. Совершенно определенно, феноменологические начала человеческого труда восходят к первосигнальной имитативной «псевдо-трудовой» активности проточеловечеких гоминид. То же самое касается суггестии, психофизиологические основания которой складываются на стадии дочеловеческого развития высших приматов.
«Долго, очень долго вторая сигнальная система была всего лишь таким фактором, управляющим некоторыми действиями, целыми цепями действий, вторгаясь там и тут в поведение ранних людей. Она отвоевывала все более обширные поля у первосигнальной детерминации поведения. А неизмеримо позже она приобрела знаковую функцию, слова и системы слов стали нечто означать и значить, в том числе «заменять» первосигнальные раздражители.»
Б. Ф. Поршнев. О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии)
Некоторые авторы пытаются маркировать начало человеческой эры эпохой овладения нашими биологическими предками огнем. Тем не менее, вряд ли способность к инструментальной манипуляции огнем сама по себе как-то связана со второсигнальностью — главным показателем человечности. При этом сама второсигнальность, отнюдь, не возникла по мановению волшебной палочки, но явилась продуктом многотысячелетней эволюции, связанной с изменениями структуры мозга и всего филогенеза в целом. Тем самым, мы может высветить несколько параллельно идущих процессов в эволюционном развитии гоминид, комбинация которых привела к той или иной степени их последующей сапиетизации, т. е. очеловечению:
1) Инструментальное использование физических и биологических «орудий» труда (камни, палки, огонь, вода, животная сила и т. д.);
2 ) Психоневрологическая манипуляция поведенческими факторами живых существ, причем — не только своего вида (интердикция, сугестия, дрессура и т. п.);
3) Естественный отбор и генетические мутации, связанные с изменением позиции вида в пищевой цепи под воздействием природных факторов (изменения климата и среды обитания, популяционный рост и др.)
Практическим результатом этих процессов стало формирование не одной, уникальной, но нескольких сапиентных популяций, из которых генетически наиболее близко стояли друг к другу (в соответствии с данными современной науки) неандертальцы и кроманьонцы. Безусловно сапиентной формой был и «флоресский человек» (поздний палеоантроп-пигмей), отделившийся от потомков homo antecessor (неандертальцев и кроманьонцев) еще в нижнем палеолите. Таким образом, отождествление человека как второсигнальной гоминиды с кроманьонцем не является бесспорным, хотя, вместе с тем, следует признать, что из всех прото-человеческих проектов вполне жизнеспособным оказался лишь формат гомо сапиенса. Те «параллели», которые смогли к нему потдянуться филогенетически, были интегрированы в генетическую субстанцию неоантропа, представляющую собой, в то же время, весьма специфическую формацию, где, благодаря эффекту суггестии, могут сопрягаться элементы, несовместимые в регулярной химии природы.
Для того, чтобы более предметно представить процесс исторического формирования человека, проследим кратко основные этапы антропогенеза и развития общества в целом.
I. 7. Краткая история человека может быть сведена к следующим ключевым ступеням:
1. Биологическая эволюция
Эпоха гоминид (около 7-5 млн. лет назад). Выделение парачеловеческих гоминид (троглодитид-некрофагов) из высших приматов (генетический разрыв между прото-человеком и обезьяной, бипедализм — хождение на двух ногах). Появление ранних австралопитеков (4 млн. лет назад).
Нижний палеолит (около 3-2 млн. лет назад). Выделение из австралопитеков архантропов. Начало развития мозга в результате генетической мутации, приведшей к ослаблению челюстей. Появление «человека умелого», homo habilis (поздний австралопитек, вымер около 1 млн. лет назад). Начало обработки камня (каменные рубила). Овладение огнем.
2-1 млн лет назад: Появление «человека работающего», homo ergaster и «человека прямоходящего», homo erectus (питекантропы, синантропы и др.). Одна из карликовых разновидностей питекантропа, т. н. «флоресский человек», вымерла лишь 18 тыс. лет назад. Обоюдоострые рубила. Начало адельфофагии (каннибализма). Зачатки межвидовой интердикции (имитация «языка зверей и птиц»).
Исследование ДНК X-хромосомы в 2008 году привело к выводу, что азиатский вид homo erectus (синантроп, вымер 70 тыс. лет назад) вполне мог спариваться с homo sapiens и быть предком современных людей по смешанным линиям (не прямой мужской и не прямой женской).
800 тыс. лет назад: Появление «человека предшествующего» (homo antecessor), «гейдельбергского человека» (homo heidelbergensis) и прогрессивных архантропов (преднеандертальцев). Первые метательные орудия (копья).
500-200 тыс. лет назад: Разделение палеоантропов (потомков homo antecessor) на неандертальцев (вымерли около 25 тыс. лет назад) и прото-кроманьонцев. Зачатки второсигнальной деятельности (внутривидовая интердикция).
По мнению ряда генетиков и антропологов неандертальцы и кроманьонцы могли иметь общее потомство (например, по версии Алана Темплтона — от неандертальского отца и кроманьонской матери).
Средний палеолит (около 300 тыс. лет назад). Появление неоантропа (кроманьонца) или «человека разумного», homo sapiens. Формирование начальных механизмов второй сигнальной системы (внутривидовая суггестия).
100 тыс. лет назад: Начало последней ледниковой эпохи. Начало «магической культуры» (захоронения, зачатки «искусства»). Появление зачатков речи (контр-суггестия). Начало изготовления одежды.
Верхний палеолит (60 тыс. лет назад). Исход кроманьонцев из Африки и их расселение в Азии и Австралии (55-50 тыс. лет назад), Европе (40 тыс. лет назад) и Америке (от 40 [через острова Тихого океана] до 20 тыс. лет назад). Ледниковый максимум (26-20 тыс. лет назад). Изобретение лука и пращи.
40-20 тыс. лет назад: «Великий перелом»: появление членораздельной речи и общественного сознания. «Биотехнологический» скачок.
Говоря о развитии второсигнальности, следует понимать, прежде всего, два обстоятельства. Во-первых, второсигнальность не тождественна речи как таковой, но является феноменом более широким, включающим в себя технологии доречевого общения гоминид (по меньшей мере, начиная с палеоантропов). Во-вторых, второсигнальность развивается постепенно, от примитивной интердикции (нового уровня торможения в высшей нервной деятельности гоминид, в условной точке пересечения восходящих кривых имитативности и неадекватных рефлексов) до появления собственно языка гомо сапиенса как средства передачи символической информации.
Мезолит (20 тыс. лет назад). Завершение ледниковой эпохи. Появление микролитов (каменные иглы и лезвия). Начало приручения животных. Изобретение лука и стрел, плоскодонной лодки (каноэ). Образование «жилых холмов».
2. Технологическая эволюция
Неолит (14-6 тыс. лет назад). Неолитическая революция. Переход от охоты и собирательства к сельскому хозяйству и животноводству. Первые жилища из глины, неолитические поселения (прото-города). Производство керамики. Начало обработки металла. Плуг. Ткачество.
Медный век (6-5 тыс. лет назад). Изобретение колеса. Приручение лошади. Искусственные каналы. Папирус. Появление письменности. Первые города-государства (начало политики).
Бронзовый век (5-3,5 тыс. лет назад). Гончарный круг. Колесница. Стекло. Шахматы. Древнейшие империи (объединения городов-государств).
Железный век (3,5 тыс. лет назад). Монета. Пергамент. Астролябия. Механизм с дифференциальной передачей. Зарождение институциональной традиции (зафиксированные в культурной передаче нормы общественной жизни). Начало исторического мышления.
3. Историческая эволюция
Древний мир (2,5-1,5 тыс. лет назад). «Четыре царства» (белое, желтое, черное, красное). Формирование четырех цивилизационных пространств: западного (эллинистический мир), восточного (синоцентричный мир), южного (афро-аравийский мир) и заокеанского (американское пространство доколумбовых культур).
Средневековье (5-17 вв). Исламская зеленая революция (средневековая аграрная). Глобализация сельскохозяйственных культур в результате формирования трансконтинентального Арабского халифата как единого (сельско)хозяйственного пространства, с подключение к этому процессу Европы, Индии и Китая (8-13 вв). Возрождение и Просвещение. Глобальная колонизация и торговая экспансия европейских держав (15-18 вв).
Новое время (модерн) (18-20 вв). Промышленная революция. Изобретение парового двигателя. Появление индустриального общества. Электрический двигатель и ДВС. Атомный реактор. Реактивный двигатель. Индустриальная глобализация. Модерн. Информационная революция. Изобретение компьютера. Появление пост-индустриального общества. Хай-тек (high-tech) и хай-хьюм (high-hume). Финансовая глобализация. Пост-модернизм.
Постмодерн (21 в). Кризис глобальной экономики и Новый мировой порядок. Перспектива биополитического переворота в интересах эволюционирующего неоантропа. Пост-хьюм (post-hume). Генетическая дивергенция гомо сапиенса. Реальный трансгуманизм.
P. S. Интересно, кого можно будет считать «истинным человеком» после возможного разделения современного гомо сапиенса на ряд пост-кроманьонских популяций? Тем более, что пути эволюции второсигнальности объективно непредсказуемы …
I. 8. Вопросы параллельной сапиентизации
«Есть много животных в мире, имеющих форму человека»
Евангелие от Филиппа, 119
В принципе, фундаментальная проблема параллельной сапиентизации состоит не в антропогенном формализме (т. е., образно говоря, не в том, сколько пальцев, или даже голов, будет у человека будущего), а в чисто моральном аспекте «межчеловеческой» — как трансгуманной, межсапиентной — коммуникации. Иначе говоря, каким образом будут складываться отношения между различными популяциями пост-человечества — едиными в своей разумности, но дифференцированными генетически? Или же, исходя из презумпции открытости эволюционного проекта, можно ожидать фундаментального расхождения не только первосигнальных (т. е. чисто природных, биологических), но и второсигнальных (суггестивных или социальных, в т. ч. моральных) параметров? Вызовы альтернативных вариантов сапиентизации, т. е. сосуществования общины «истинных людей » с параллельным человечеством, уже имели место в прошлом, о чем свидетельствует культурная традиция. Причем, речь идет не только о последнем «великом противостоянии» кроманьонца и неандертальца, в результате которого последний, как вид, исчез с лица пленеты, но и о более поздних антропогенных конфликтах в рамках собственно кроманьонской популяции — начиная с эпохи неолитических войн за природные, и позже — культурные ресурсы.
Само противопоставление на «истинных» и «неистинных» людей (т. е. как бы животных в человеческой оболочке) носит универсальный характер. Эта дилемма человеческого-животного тематизируется во всех без исключения религиозных традициях, беря свое начало в доисторических формах сосуществования различных типов высших гоминид, часто — антагонистического. До сих пор в психологии изолированных племен, ведущих архаичный образ жизни, сохраняется ярко выраженное противопоставление своих, как «людей» — чужим, как представителям «нечеловеческой» популяции (антропоморфным животным, демонам и т. п.). Причем рудименты такого противопоставления присутствуют даже во вполне цивилизованном обществе. Вплоть до середины 20 столетия во многих странах считалось вполне научным относить представителей отдельных рас или национальностей к некой форме «говорящих животных», антропологически нетождественных «истинному» («культурному») человеку. Вместе с тем, архаичное сознание допускает обратную аберрацию «продвинутого» человека (к примеру, в лице мага или шамана) — в животное (на чем построена психология тотемизма).
В известном смысле, к такого рода «эволюционному» преображению призывает доктрина сверхчеловека (Фридрих Ницше и др.), предполагающая создание т. н. расы господ за счет оперативного растормаживания архаичных патологий. Ницше прямо пишет о «белокурой бестии» как идеале сверхчеловека, призванного преодолеть гуманистическую мораль как якобы идеологию рабов:
«…эти же люди за пределами своей среды, стало быть, там, где начинается чужое, чужбина, ведут себя немногим лучше выпущенных на волю хищных зверей. Здесь они смакуют свободу от всякого социального принуждения; в диких зарослях вознаграждают они себя за напряжение, вызванное долгим заключением и огороженностью в мирном сожительстве общины; они возвращаются к невинной совести хищного зверя как ликующие чудовища, которые, должно быть, с задором и душевным равновесием идут домой после ужасной череды убийств, поджогов, насилий, пыток, точно речь шла о студенческой проделке, убеждённые в том, что поэтам надолго есть теперь что воспевать и восхвалять. В основе всех этих благородных рас просматривается хищный зверь, роскошная, похотливо блуждающая в поисках добычи и победы белокурая бестия; этой скрытой основе время от времени потребна разрядка, зверь должен наново выходить наружу, наново возвращаться в заросли — римская, арабская, германская, японская знать, гомеровские герои, скандинавские викинги — в этой потребности все они схожи друг с другом.»
Фридрих Ницше. К генеалогии морали
Деление на своих-чужих, друзей-врагов — древнейшая, еще докультурная парадигма, лежащая в основании второсигнальной социализации. Гуманистическая мораль, исходящая из онтологического единства разумного человечества, ставит своей целью преодоление этой парадигмы, стимулирующей внутривидовую конфликтность гомо сапиенса на основании межкультурных, т. е., в данном случае, уже институциональных различий (т. н. трансакционные издержки). В то же время, современный человек, как потомок древнего кроманьонца, не является существом «химически» (точнее — генетически) чистым. Как уже говорилось, некоторые антропологи полагают, что гомо сапиенс, несмотря на свою относительную видовую устойчивость, содержит в своем генофонде наследие более древних парачеловеческих родственников (неандертальцев, питекантропов и др.), которое может быть активно манифестировано, при определенных условиях, в виде несвойственных гомо сапиенсу в целом поведенческих моделей, в том числе — в виде прямой смертоносной агрессии, наиболее явно проявляющейся у патологических маньяков, а также — патологической жертвенности суицидального порядка, которой страдают «маньяки наоборот». В принципе, здесь речь идет о различных вариациях врожденных садо-мазо-доминант, определяющих внутреннюю химию и поведение генетически анормальных — с точки зрения усредненного критического стандарта — особей.
Институциональная антропология, в отличие от большинства других разновидностей антропологической науки, не пытается абсолютизировать какой бы то ни было действующий «здесь и сейчас» (а также действовавший в прошлом или, предположительно, рассчитанной на действие в будущем) антропогенной нормы, отдавая здравый отчет в открытости и непредсказуемости путей развития человеческого (шире — второсигнального) проекта. Наша задача — определить новые горизонты актуальных и потенциальных вызовов этому проекту со стороны антигуманных сил, причем как физического (материального, космического), так и мета-физического (сознательного, психического) порядка.
I. 9. Эволюционные механизмы весьма сложны для понимания, не в последнюю очередь — в силу принципиальной открытости эволюционного процесса, не поддающегося, таким образом, логическому осмыслению. Ведь в природе объективно не существует логики («нет прямых линий», — гласит известная пословица), имеет место лишь логическое мышление как инструментальное производное второсигнального развития человека на поздних стадиях антропогенеза. Апофеоз логической рационализации, как основного метода научного познания, приходится на эпоху модерна, связанную с индустриальной революцией и «философией» машинного производства, определившего пути развития общественной мысли в 18-20 вв. Кризис средневековой иррациональности, апеллировавшей к религиозному наитию, разрешился в остром приступе логоцентризма, отождествившего античный логос с субъектом современного логического подхода. Отсюда исходят типичные для модернизма попытки научного анализа общественных отношений, вплоть до научного предсказания объективно заданных перспектив исторического развития человека как венца природы.
Однако зародившийся во второй половине 20 столетия постмодернизм оспорил позитивистскую суггестию модернистского рационализма, продемонстрировав своеобразными апофатическими средствами (т. е. как бы рассуждениями от обратного) парадоксальную иррациональность логического мышления и, стало быть, познавательную неадекватность последнего в целом. Не выдвигая со своей стороны, по большому счету, никакой позитивной эпистемологической модели, пост-модернизм, тем не менее, простимулировал мощную волну интуитивизма, благодаря которой стала возможной не только меж- и поли-дисциплинарная парадигма постнеклассической науки, но и радикальная критика языка как средства передачи объективной информации.
«… у истоков второй сигнальной системы лежит не обмен информацией, т.е. не сообщение чего-либо от одного к другому, а особый род влияния одного индивида на действия другого – особое общение еще до прибавки к нему функции сообщения. … Пока думали, что речевое общение – это только кодирование и декодирование информации, управление им локализовали в участках мозга, управляющих сенсорными и моторными аппаратами речи. Но теперь мы видим, что к речевым механизмам мозга относятся и те его структуры, которые, преобразуя речь, превращая ее в задачи, дирижируют всем поведением, в том числе и прежде всего оттормаживая все не отвечающие задаче импульсы и мотивы.»
Б. Ф. Поршнев. О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии)
С позиций бихевиористской перспективы, истинным «домом бытия» является не семантическая реальность отвлеченных образов, а прагматическая область конкретных действий, поступков. Здесь нет места т. н. подсознанию как обратной стороне индивидуального сознания, поскольку эта «обратная сторона» представляется в виде сопровождающего процесс второсигнальной активности проявления тормозной доминанты, как бы патологически (с точки зрения чисто биологической целесообразности как первосигнальной нормы) вывернутой вовне через мимику и жестикуляцию. Таким образом, всякое человеческое, т. е. социально мотивированное, поведение представляется актом сугубо патологическим, анормальным. При этом никакой «объективной» второсигнальной нормативности не может существовать в принципе. Мы можем говорить лишь об условной прагматической нормативности текущего момента, сопряженного с доминирующими здесь и теперь социальными практиками, в том числе — нагруженными эволюционной программатикой чисто биологического (первосигнального) порядка. До какой степени вообще возможна первосигнальная коррекция второсигнальной деятельности? Тут мы вновь возвращаемся к традиционному вопросу философии о взаимоотношениях духа и тела, идеального и материального, горнего и дольнего: бытие определяет сознание или сознание определяет бытие?
В сущности, ответ на этот вопрос зависит от автосуггестивной установки ответчика, определяемой, в свою очередь, остающимися за скобками дискурсивной логики мотивационными установками бихевиористского порядка. С этой точки зрения первосигнальное бытие определяет второсигнальное сознание. Вместе с тем, второсигнальное сознание может вносить коррекции в первосигнальное бытие (эффект суггестии-контрсуггестии). На этой психологической аберрации, собственно говоря, строится все социальное общение, вся культурная традиция человечества. Попытки же вновь поменять полюса, переставить порядок явлений, по определению, интерпретируется как «антисоциальная деятельность», причем — не только «врожденными» идеалистами, но и вполне атеистическими материалистами, выступающими за гуманизацию общества с позиций, все же, культурных приоритетов, а не прямого естественного отбора. Более того, как показывает человеческая история, последовательные, и даже радикальные попытки перевести общественное сознание на рельсы материалистического понимания действительности оборачиваются едва ли не новой религиозной традицией, где роль Творца играет, к примеру, Большой взрыв, а сама материя оказывается, по факту философского инструментария своего определения, вполне метафизической категорией, не имеющей ничего общего с бытием как объективной (т. е. за пределами второсигнальных рефлексий) данностью.
Такого рода гносеологический тупик, отражающий де-факто фундаментальную проблему базисной несовместимости первой и второй сигнальных систем (в силу их функциональной разнонаправленности), является источником присущего человеку разумному глубинного агностициза, не позволяющего второсигнальной бестии окончательно и бесповоротно утвердиться в онтологическом триумфе собственного интеллекта. С точки зрения физиологии мышления, этот агностицизм является продуктом особого ультрапарадоксального состояния и предельно емко выражается в знаменитой сентенции Сократа: «Я знаю только то, что ничего не знаю».
«…ультрапарадоксальное состояние в высшей нервной деятельности животных порождается столкновением, т.е. одновременным наличием двух раздражений, противоположных друг другу по своему знаку, — возбуждающего какую-то деятельность и тормозящего ее, следовательно, дифференцируемых. В этом «трудном состоянии» нервная система животного дает неадекватную или «срывную» реакцию, а именно реагирует не данной деятельностью, а той, которая являлась ее скрытой тормозной доминантой — ее подавленной «антидеятельностью». У животных это растормаживание последней («неадекватный», «смещенный» рефлекс) не может стать стабильным, у человека оно фиксируется благодаря имитатогенности выражения эмоций в мимике и жесте (эхопраксия) и особенно благодаря имитатогенности речи (явная или скрытая эхолалия). Тем самым происходит инверсия: у человека тормозная доминанта не находится, как правило, в подавленном состоянии, а общением людей вызывается наружу, т.е. удерживается в мире действий. Следовательно, адекватные первосигнальные рефлексы подавляются. Последние лишь в ходе всей человеческой истории — посредством трансформации общения (преодоление суггестии контрсуггестией) и тем самым деятельности — пробиваются в известной мере примирению со второй сигнальной системой. Но в глубине истории царит операция образования дипластий, фундаментально несовместимая с нейрофизиологическими операциями в рамках первой сигнальной системы. Дипластия воспроизводит как раз то одновременное наличие двух противоположных друг другу раздражений, которое «срывает» нормальную высшую нервную деятельность у животных.»
Б. Ф. Поршнев. О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии)
I. 10. Патологическое как нормативное
«Все эти нарушения структурности и системности […] наводят на мысль, что структура либо не существует вовсе, либо она существует, но не действует, либо, наконец, действует, но в столь измененном виде, что именно «поломка», а не «правильное» ее функционирование становится «нормой».
Н. С. Автономова. Постструктурализм
С точки зрения сугубо биологической целесообразности, так называемые «сознательные» действия человека — т. е. диктуемые второсигнальными мотивациями — являются бесполезными и даже контр-продуктивными, поскольку чисто физиологически функция второй сигнальной системы состоит как раз в том, чтобы блокировать, тормозить действие первой сигнальной системы как ключевого инструмента оперативной навигации особи в окружающей среде. В своем генезисе вторая сигнальная система, как уже говорилось, является основанной на антибиологическом гипнозе патологией, превратившейся в пожизненную норму как совершенно новую, в эволюционном контексте, экзистенциальную стратегию.
Таким образом, патология в антропогенезе может считаться фактором не негативным, а, скорее, позитивным. Более того, известно, что патологии являются основанием мутаций, в том числе — эволюционных. Патологии (отклонения) формируются в результате расшатывания нормы, и далее, через механизмы естественного отбора, превращаются в новую норму, соответствующую изменившимся условиям биоценоза. Тем самым можно сказать, что наличие патологических отклонений — важнейшее условие прогресса, причем чем их больше — тем выше потенциальная мутантная вариабельность и, следовательно, вероятная интенсивность эволюционного процесса. Все это в полной мере относится и к антропогенезу как сложному, даже парадоксальному процессу параллельной эволюции антагонистичных перво- и второсигнальных механизмов.
Историческая эволюция человека представляется, в контексте последовательного развития его суггестивных и контр-суггестивных способностей, как бесконечная серия сменяющих друг друга нормативных патологий и патологических норм: то, что сегодня считается нормой, завтра, при «легализации» происходящей из прогрессивной патологии новой нормы, уже играет роль регрессивной патологии, и так далее. То, что сегодня считается патологией, вчера было нормой или, возможно, станет нормой завтра. При этом актуальная норма превратится в патологию. К примеру, известные случаи явно патологического поведения (скажем, нечеловеческая агрессивность, повышенная имитативность, неадекватная жестикуляция, гиперсенситивность или, напротив, малопонятный ступор) очень часто представляют собой расторможенные, в силу различных причин психогенного характера, нормы архаичного порядка, последовательно заторможенные новоявленными факторами биологического или социального характера (или, чаще, их сочетанием).
«Любая социальная установка (положительная или отрицательная) по существу — психопатологический комплекс (синдром), обладающий характерной доминантой. Таким образом, любая форма социально-адекватного поведения принимает один определенный психопатологический комплекс (совокупность навязчивых идей) в качестве нормы, и рассматривает все другие возможные комплексы как ненормальные. Острота регламентации данной нормы также определяется тем же психопатологическим комплексом. Не вызывает сомнения, что подобное увлечение однобокой убежденностью или сознательностью приводит к крайнему увеличению степени мысленной сконцентрированности и вообще не оставляет места для нейтрализации психических напряжений. Не имея правильного представления о структуре психики, современная психиатрия пользуется мнимыми методами лечения,которые, в конечном итоге, сводятся к замене одних болезненных состояний другими, а отнюдь не к снятию крайних установок на фоне пустого (0) импульса-излучения. Комплексы могут превращаться в психозы с различной внутренней структурой, ложные интерпретация и лечение которых не ставит своей целью оздоровление, а скорее служит орудием оправдания и усугубления социально требуемой зависимости, «магического рабства».
Р. М. Тамм. Нуль-Гипотеза-Теория
Каким же образом второсигнальная патология смогла пробить себе дорогу в жестких условиях естественного отбора первосигнальных существ, да еще «генетически» закрепиться в качестве сверхуспешной стратегии видового доминирования? В чем секрет этого ошеломляющего патологического успеха? Это процесс достаточно убедительно описан Поршневым в его многократно цитированной нами труде «О начале человеческой истории». Кратко повторим основные выводы ученого.
Предковая форма человека, или парачеловеческий гоминид (ранний австралопитек), отшнуровавшийся от обезьяны около 5-7 миллионов лет назад, занял особую экологическую нишу между хищниками и травоядными. По всей вероятности — и это подтверждают новейшие антропологические исследования — австралопитеки были некрофагами-падальщиками. Этим, в частности, можно объяснить развившийся у данной популяции бипедализм, связанный с необходимостью перетаскивания недоеденных хищниками туш к себе в пещеры. Вместе с этим, составляющей «гастрономической» практики этих падальщиков было поедание недоступных для хищников костного и головного мозга зарезанных туш, для чего австралопитеки научились пользоваться камнями (преобразованными впоследствии в каменные рубила). Состоя, таким образом, в своеобразном симбиозе с хищниками, австралопитеки не должны были представлять для последних какой-либо опасности или конкуренции, в силу чего они были наделены природой естественным табу на убийство крупных плотоядных. Около двух-трех миллионов лет назад, в результате фундаментального сдвига в биоценозе пространства обитания австралопитеков — сокращения числа крупных хищников и, соответственно, остаточной падали, — эти приматы встали перед проблемой выживания как вида, связанного с необходимостью перехода на новый режим питания.
«И вот вместе с критическим сокращением достающейся им биомассы они должны были вступать в соперничество с хищниками в том смысле, что все же начать кого-то убивать. Но как совместить два столь противоположных инстинкта: «не убей» и «убей»? Судя по многим данным, природа подсказала […] узкую тропу (которая, однако, в дальнейшем вывела эволюцию на небывалую дорогу). Решение биологического парадокса состояло в том, что инстинкт не запрещал им убивать представителей своего собственного вида. […] Экологическая щель, какая оставалась для самоспасения у обреченного природой на гибель специализированного вида двуногих приматов, всеядных по натуре, но трупоядных по основному биологическому профилю, состояла в том, чтобы использовать часть своей популяции как самовоспроизводящийся кормовой источник. Нечто, отдаленно подобное такому явлению, небезызвестно в зоологии. Оно называется адельфофагией («поеданием собратьев»), подчас достигающей у некоторых видов более или менее заметного характера, хотя все же никогда не становящейся основным или одним из основных источников питания.
Олег Вите. Творческое наследие Б.Ф.Поршнева и его современное значение
Таким образом, около двух миллионов лет назад возникла популяция архантропов (поздних австралопитеков или, как их называет Вите, палеоантропов — потомков ранних трупоядных австралопитеков), распространившихся по територии Африки и Евразии в формате питекантропов, синантропов и родственных им видов парачеловеческих предков, как бы разделившихся на два типа: активных хищников-адельфофагов и пассивных жертв «нового мирового порядка», вынужденных переходить на альтернативные виды пищи, в том числе — мясной. Около полумиллиона лет назад эволюционировавшие потомки архантропов, т. н. прогрессивные архантропы или собственно палеоантропы (т. е. уже владеющие интердикцией преднеандертальцы), разделились на два вида — предков позднейших неандертальцев и кроманьонцев (неоантропов).
«Выходом из [внутривидовых] противоречий оказалось лишь расщепление самого вида палеоантропов на два вида. От прежнего вида сравнительно быстро и бурно откололся новый, становившийся экологической противоположностью. Если палеоантропы не убивали никого кроме подобных себе, то неоантропы представили собой инверсию: по мере превращения в охотников они не убивали именно палеоантропов. Они сначала отличаются от прочих троглодитов тем, что не убивают этих прочих троглодитов. А много, много позже, отшнуровавшись от троглодитов, они уже не только убивали последних, как всяких иных животных, как «нелюдей», но и убивали подобных себе, то есть неоантропов, всякий раз с мотивом, что те не вполне люди, скорее ближе к «нелюдям» (преступники, чужаки, иноверцы).»
Олег Вите. Творческое наследие Б.Ф.Поршнева и его современное значение
Появление того, что можно назвать биологическим кроманьонцем, происходит в эпоху неолита, т. е. около 300 тысяч лет назад. В это же время чисто животная интердикция палеоантропического вида начинает мутировать в парачеловеческую суггестию, свойственную эволюционно продвинутым гуманоидным популяциям. К началу верхнего палеолита и последнего ледникового периода (около 100 тысяч лет назад) относится появление первых признаков т. н. магической культуры (захоронения, прото-рисунки), связанные с развитием тенденции того, что Поршнев называет контр-суггестией — т. е. новой, высшей формой торможения в ЦНС. К концу верхнего палеолита (20-40 тысяч лет назад) и завершению ледникового периода кроманьонцы окончательно отшнуровываются от своих палеоантропических родственников-неандертальцев — как биологически, так и «культурно», — превращаясь в современных гомо сапиенсов как существ уже в полном смысле слова второсигнальных.
В данном случае мы видим, что патологическая эволюция человека осуществляется в несколько этапов: от межвидовой интердикции архантропов, через внутривидовую интердикцию палеоантропов к межвидовой суггестии и контр-суггестии неоантропов. На первом этапе этого четырехчленного процесса речь идет об использовании архантропами (предками палеоантропов) патологий других биологических видов, через совмещение их неадекватных реакций с имитативным рефлексом (феномен интердикции), затем такого рода патологические форматы поведения стали практиковаться во внутривидовой коммуникации между палеоантропическими потомками архантропов, что привело к усилению патологического начала в части палеоантропической популяции. Эта усиленная патология, связанная с появлением уже совершенно антибиологического состояния дипластии, привела к появлению суггестии как антизоологического и прочеловеческого фактора одновременно.
Важным шагом к такому преобразованию служит превращение интердикции в суггестию, хотя последняя и лежит еще в рамках инфлюативного этапа второй сигнальной системы. Суггестия становится фундаментальным средством воздействия людей на поступки и поведение других, т.е. особой системой сигнальной регуляции поведения. Эта нейрофизиологическая система взаимного оттормаживания и побуждения тех или иных действий предшествует возможности возникновения общественных отношений и общества, но в то же время может рассматриваться как первичная завязь общественных отношений. Как мы выше констатировали, суть этой системы в том, что она побуждает индивида делать что-либо, что не диктуется собственными сенсорными импульсами его организма. Причем она явно и далеко выходит за пределы имитативного побуждения, присущего и животным. В этом смысле она уже антибиологична.
Олег Вите. Творческое наследие Б.Ф.Поршнева и его современное значение
I. 11. Суггестия
«Суггестивная функция […] принадлежит кануну или началу второй сигнальной системы. Тем самым эта сверхвнушаемость при некоторых прирожденных психопатиях все же свидетельствует о том, что на каком-то этапе или в какой-то части популяции было нормой в мире поздних палеоантропов или, может быть, ранних неоантропов. Мы можем даже предположить, что в их отношениях боролись между собой эти две тенденции: асуггестивность и гиперсуггестивность».
Б.Ф.Поршнев. О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии)
Можно сказать, что патологическая в своих нейропсихических основаниях суггестия стала началом собственно человеческого, эволюционно продвинутого филогенеза, приведя к мутациям даже чисто биологического порядка (изменение морфологии мозга в частности). Наконец, посредством контр-суггестии, как нового «патологического» уровня развития тормозных механизмов ЦНС, прогрессивный неоантроп-гомо сапиенс окончательно отделился в качестве особого вида от своей палеоантропной предковой формы. Удивительным образом, такое антибиологическое откровение о пути человеческой эволюции резонирует с тезисом Гурджиева о перспективах сознательного развития человека как движении против течения.
«Западная мысль, которая ничего не знает ни об октавах, ни о законе трёх, — смешивает восходящие линии с нисходящими, не понимает, что линия эволюции противоположна линии творения, т. е. идёт против неё, как бы против течения.»
П. Д. Успенский. В поисках чудесного
Мы видим, что Гурджиев понимал эволюцию в контексте «эволюции сознания», противоположной в своем векторе «линии творения» как «эволюции» в дарвиновском смысле. Патологичным он считал именно современного человека, как бы отошедшего от духовно совершенного предкового архетипа через впадение в механицистские формы низшего гипноза. Здесь знаменитый мистик следует классической парадигме религиозного сознания, ориентированного на добродетели совершенномудрых древности, якобы стоявших ближе к небу и богу. В этом смысле «эволюционировать» означает «преодолевать закономерности смертной природы» (материального бытия) в пользу закона бессмертного духа (потустороннего существования), якобы нарушенного человеком в критический момент истории под воздействием враждебной ему онтологической сиды (злого духа смерти, сатаны-противника и т. п.). Для Гурджиева архаичные формы магической культуры представлялись более «эволюционно» продвинутыми, чем современный ему декаданс западного человечества. Тем не менее, его замечание о сознательном пути против течения вполне отражают дискурс сознательного (второсигнального) как антиприродного (антибиологического) и в этом смысле — антиэволюционного в строгом смысле первосигнальной эволюции видов.
Мы не случайно обращаемся к гурджиевской мысли, поскольку Георгий Иванович был не просто искушенным мистиком, но и весьма продвинутым — и это для нас, в данном случае, самое существенное — гипнотизером-практиком, тонко знавшим и чувствовавшим гипногенную природу человека, — о чем он сам неоднократно упоминает в своих лекциях и писаниях, и что вполне однозначно подтверждают многочисленные свидетели его просветительных техник.
«С тех пор, как я начал существовать среди твоих любимцев в качестве профессионального гипнотизера, я стал свои выяснительные эксперименты над их психикой производить главным образом через посредство этого самого их особого состояния, которое современные тамошние существа называют «гипнотическим».»
Г. И. Гурджиев. Все и вся. рассказы Вельзевула своему внуку
«Гурджиев, помимо всего прочего, был ещё и умелым гипнотизёром. Он был знаком с теми восточными формами гипноза и способами его применения, которые до сих пор почти неизвестны на Западе. Гурджиев знал, что гипноз — это вовсе не какой-то экзотический и необычный феномен, и что гипноз в различных своих формах играет значительную роль в повседневной жизни почти всех людей. Когда гипноз проводится формальным образом, то есть когда имеются гипнотизируемый «испытуемый» и «гипнотизер» и используется формальная процедура индукции гипнотического состояния, проверки его глубины, использования этого состояния и, затем, его прекращения, то мы признаем огромную силу гипноза. Но когда гипнозоподобные процедуры и состояния переплетаются с различными видами деятельности, встречающимися в нашей жизни, они далеко не столь очевидны, хотя могут быть такими же эффективными.»
Чарльз Тарт. Пробуждение: преодоление препятствий к осуществлению возможностей человека
При этом Гурджиев неоднократно провозглашал объективную вредоносность гипноза как якобы технологию подавления индивидуальной воли существа и призывал своих последователей к максимальному освобождению от всех возможных гипнотических влияний (к числу которых он относил не только человеческие, но и астральные, в т. ч. планетарные источники). Здесь мы снова видим аналогию с поршневским пониманием суггестии как фактора, тормозящего проявления естественной (первосигнальной) активности существа (если последнюю, к тому же, отождествить с манифестацией «индивидуальной» воли как основы поведенческой мотивации особи). В действительности, суггестия, гипноз может играть как позитивную, так и негативную роль в жизни человека. В филогенезе гомо сапиенса выделяется период активной дивергенции в популяции предковой формы на сверхвлиятельных и сверхподатливых особей, т. н. суггесторов и диффузников.
«Суггестивная функция […] принадлежит кануну или началу второй сигнальной системы. Тем самым эта сверхвнушаемость при некоторых прирожденных психопатиях все же свидетельствует о том, что на каком-то этапе или в какой-то части популяции было нормой в мире поздних палеоантропов или, может быть, ранних неоантропов. Мы можем даже предположить, что в их отношениях боролись между собой эти две тенденции: асуггестивность и гиперсуггестивность»
Б. Ф. Поршнев. О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии)
Говоря о суггестии, следует понимать, что существует как бы несколько уровней суггестивного влияния, соответствующих в целом трем базисным состояниям сознания: бодрствованию, сну и глубокому сну. Согласно дефиниции таммовской НГТ, состоянию бодрствующего я (эго) соответствует суггестия, состоянию сновидной самости (авто) — гипноз, состоянию души (психе) сна без сновидений — магия. Суггестия, гипноз и магия разделены между собой тремя реципрокальными барьерами: абсурдом (между опытом бодрствования и сна), парадоксом (между опытом сна и глубокого сна) и мистикой (между опытом глубокого сна и четвертым состоянием пробуждения духа-пневмы). Таким образом, бодрствующее я (эго) можно определить как производное суггестивных влияний в рамках состояния бодрствования.
Очень часто приходится слышать мнение, что суггестия, как внушающее влияние со стороны, реализуется у человека в некоторого рода сомнамбулическом, зазомбированном состоянии, при полной потере личной идентичности. Это не совсем так. Человек вполне может быть просуггестирован вдоль и поперек, сохраняя при этом вполне рациональное мышление и социально адекватное поведение. Более того, всякое социально адекватное поведение является ни чем иным, как продуктом коллективной суггестии, любая же рационализация мыслительного процесса посредством «логики борьбы с абсурдом» есть попытка нейропсихического торможения резонансных волн магической дипластии, имеющей синэстетическую и синэргетическую (в смысле общей энергии организма) природу, связанную с субстанцией глубокого сна. На уровне энергетики (или длины волны) этого состояния, соотносимого с дельта-ритмом мозговой активности, укоренены фундаментальные аналогичные структуры вида, здесь заложены начала т. н. генной памяти популяции.
Состояние глубокого (или медленного) сна предельно архаично, оно восходит к биологическому «единству вещей» на уровне, как минимум, последнего универсального общего предка (растений, микробов, и животных), иногда обозначаемого аббревиатурой LUCA (Last Universal Common Ancester), и является, таким образом, неким субстанциальным медиатором между отдельными генетическими формациями интегрального биоценоза (или энтелехийными фрагментами космической души). В идеальном случае глубокий сон — это некое «первоклеточное» состояние функционального единства, не разделенное на последующие структуры.
I. 12. Феноменология сна
«Сон представляет собой сложно организованную функциональную систему возбудительно-тормозных отношений в мозге с включением в процесс ряда структур. На смену представлениям о существовании единого центра сна в гипоталамусе пришло представление о распределенной системе организации сна по структурам мозгового ствола, промежуточного и конечного мозга. Оказалось, что существуют раздельные механизмы организации цикла бодрствование – сон: медленноволнового сна, быстроволнового сна и их чередования. А поскольку сон не является однородным, некоторые авторы (Вейн и др.) даже считают, что имеет смысл говорить о трех состояниях: бодрствование, медленный сон и быстрый сон.»
Т. В. Алейникова. Возрастная психофизиология
Современное научное представление о природе сна перекликается с доктриной классической адвайты о четырех познавательных состояниях внутреннего субъекта, которая также используется в качестве концептуальной матрицы в НГТ Тамма. Физиологический цикл бодрствования-сна осуществляется в следующей последовательности:
Первая стадия (санскр. джаграт): состояние уравновешенного бодрствования (эгоизм рассудочного «я»), соответствует колебанию альфа-ритма (в диапазоне 8-13 [иногда до 20] Гц, при амплитуде 30-70 мкВ). В случае сдвига в сторону повышения аспекта бодрствования, при умственных напряжениях, начинают проявляться также бета- (в диапазоне 14-40 Гц, с амплитудой 5-30 мкВ) и гамма-ритмы (в диапазоне от 30 до 170 Гц и выше [по некоторым данным до 500 Гц], амплитуда обычно ниже 10 мкВ, но может зашкаливать за 15 мкВ, что уже считается патологией).
Вторая стадия (санскр. свапна): сон со сновидениями. Современная наука различает сновидения при засыпании (т. н. гипнагогические образы) и в период быстрого сна (быстроволновый сон в пятой стадии [cогласно современной научной терминологии], наступающей вслед за четырьмя стадиями [в этой же терминологии] медленного, или медленноволнового сна). В стадии засыпания на альфа-ритм начинают накладываться низкоамплитудные медленные тета- (диапазон 6-4 Гц, амплитуда от 10 до 100 мкВ) и дельта- (0,5-3 Гц, амплитуда 20-30 мкВ) волны (проявление сна на яву). В стадии же быстрого сна, на фоне дельта-колебаний четвертой стадии медленного сна начинают проявляться бета-волны «бодрствования» (проявление бодрствования во сне).
Третья стадия (санскр. сушупти): глубокий сон (без сновидений). В современной науке это состояние условно делится на четыре стадии медленного (медленноволнового) сна:
— первая стадия — засыпание (альфа + тета и дельта)
— вторая стадия — появление сонных веретен (сигма-ритм = учащенный альфа-ритм, от 16 до 10 Гц, при амплитуде порядка 50 мкВ)
— третья стадия — добавление высокоамплитудных дельта-колебаний (2 Гц)
— четвертая стадия — преобладание дельта-колебаний
Пятая «научная» стадия считается фазой быстроволнового сна со сновидениями (см. выше), которая в адвайте соотносится со второй стадией (свапна). Зато четвертая «адвайтическая» стадия (турия) вообще выпадает за рамки нормальной физиологии цикла бодрствования-сна:
Четвертая стадия (санскр. турия): анабиоз, летаргический транс, физиологически схожий с гибернацией (спячкой). Это состояние не является очередной фазой «нормального» сна. Скорее всего, способность человека к анабиозу — это некая древняя «патология» ледникового периода, от которой зависело выживание популяции в неблагоприятных природных условиях. В дальнейшем, по мере эволюционного антропогенеза, эта патология могла быть инструментализирована в качестве средства достижения особых трансовых состояний, связанных с интуитивным преодолением первосигнальной «блокады» существа (т. е. запертостью последнего в обусловленности зоологической природы).
Таким образом, мы можем, на базе объединения этих двух схем, сформулировать единую шкалу познавательных состояний:
1. Патологическая явь на грани галлюциноза (альфа + бета + гамма-диапазон) — явь (джаграт)
2. Активное бодрствование (альфа + бета-диапазон) — явь (джаграт)
3. Спокойное бодрствование (альфа-диапазон) — явь (джаграт)
4. Засыпание, сон наяву (альфа + тета + дельта-диапазон) — медленный сон (свапна)
5. Чуткий сон, повышение порога восприятия (сигма = учащенный альфа-диапазон) — медленный сон (свапна)
6. Спокойный сон (сигма + дельта-диапазон) — медленный сон (сушупти)
7. Глубокий сон (дельта-диапазон) — медленный сон (сушупти)
8. Парадоксальный сон со сновидениями, явь во сне (дельта + бета-диапазон) — быстрый сон (свапна)
9. Анабиоз (сверхнизкий + сверхвысокий диапазон) — просветление в глубоком сне (турия)
Такого рода шкала является достаточно условной, ибо четких границ (в том числе — волновых) между познавательными состояниями не существует. Каждое из этих состояний может одновременно содержать различные диапазоны, которые динамично изменяются в соответствии с общим перформансом психо-соматического характера.
«Следует иметь в виду, что центры психической и ментальной активности проявляются не столько на уровне органических функций, сколько в виде аналогичных структур, базирующихся на организме как целом (основой служит общий энергетизм организма, но, скорее, не столько в физическом смысле, сколько в смысле общего понятия аристотелевской энергии [energeia] организма, которая сливается с понятием субстанции [ousia] и неразличина с последней на уровне эфира).
Данная триада упорядочивается следующим образом:
energeia — ousia — aither (entelecheia)
единица — принцип — элемент
1 (0) — + (плюс) — — (минус)
Всякую единицу теории — термин, понятие, его психологическое значение — следует обосновывать и толковать исходя из начального триединства элемента (-) — единицы (0) — принципа (+), или же выводимой из него четырехчленной структуры: эфир (0) — субстанция (1) — энергия (n) — излучение (m). При этом следует учитывать их обращаемость на фоне пустого (среднего) познания.
Эти внутренние аналогичные (или параллельные) структуры не укореняются в специфических органах, а выступают в виде совокупности доминант. Доминанта, функция и носитель обычно взаимосвязаны, и при наблюдении не удается фиксировать их точную последовательность. Их следует трактовать как некоторую преобразуемую нулевую совокупность.»
Р. М. Тамм. Нуль-Гипотеза-Теория
Российский хирург Г. Н. Петракович, исследователь биополя, сообщает длину волны высокочастотного электромагнитного поля в живой клетке, которая имеет порядок 10-8 (10 в минус 8 степени) см:
«…частота генерируемого в живых клетках Мега-ВЧ ЭМП [Мега-высокочастотного электромагнитного поля] составляет 6*1018 (Герц) — невиданная доселе частота, для ее определения еще и приборы то не созданы! Но тем не менее… Длина волны этого поля 0,5*10-8см, т. е. вполовину меньше диаметра атома.»
Г. Н. Петракович, М. А. Петракович. Анабиоз Хамбо-ламы Даши-Доржо Итигэлова
Р. М. Тамм, за 30 лет до Петраковича, определил длину волны биополя, генерируемого субъектом состояния бодрствования, как наиболее «приземленного»: 10-9 см. Здесь мы видим существенную аналогию результатов, причем полученных, в обеих случаях, посредством не столько полевых наблюдений, сколько лабораторных исчислений («…для ее определения еще и приборы то не созданы!»).
Ниже мы приводим линейную схему изменения длины волны биополя в соответствии с излучаемыми параметрами отдельных познавательных состояний:
Турия — сушупти — свапна — джаграт
Анабиоз — глубокий сон — сон — бодрствование
__10-36 см___10-27 см__10-18см____10-9см
00:=:x<->11:=:y=Nn->z<=>Mm=>t(см. таблицу условных обозначений в НГТ)
Расшифровка символов: Пустота-нулевость-интуиция(10-36 см)-дух-диалектика(10-27см)-Полнота-единичность-скачок-душа-сдвиг-Разум-рассудок-преобразование(10-1 8см)-авто-метафизика-Форма-модель-импликация(10-9см)-эго.
Таким образом, Тамм определяет длину волны режима бодрствования в 10-9см, сна со сновидениями в 10-18см, глубокого сна в 10-27см (диаметр космической струны в теории струн составляет 10-29см) и просветления на грани турии (самадхи) в 10-36см (порядок планковской длины = 10-33см). Эти четыре состояния (в расширенной классификации — девять) представляют собой весь потенциальный диапазон психоэнергетического проявления актуального человека.
В рамках точно такой же линейной схемы мы можем показать специфические аспекты суггестивных структур, укорененных на различных уровнях свидетельского опыта субъекта внушения. Как уже говорилось выше, второсигнальное управление активностью человека на уровне бодрствующего ума в НГТ технически называется «суггестией» (внушением). Вся осмысляемая наяву информация является результатом внешней или внутренней суггестии, действующей в обход сугубо первосигнальным интересам особи (т. е. как бы в ущерб ее утилитарной биологической пользе). Само логично-рассудочное мышление представляется в такой перспективе продуктом суггестивного влияния социальной среды, задающей соответствующий профиль «ответственного понимания» явлений земной жизни и большого космоса.
Качественно противоположным состоянию бодрствования, его неким антиподом, выступает состояние сна, играющее в отношении первого своеобразную роль генерализованной тормозной доминанты. С точки зрения здравого рассудка бодрствования, опыт сновидной сущности (авто) вполне абсурден, неконвертируем с данными явного эго (т. е. «я» в состоянии яви, бодрствования). Однако, точно так же абсурден опыт этого эго для сновидной сущности (авто), обладающей собственной «нелинейной» логикой сновидения. Таким образом, бодрствование и сон находятся друг с другом в абсурдных отношениях (суггестии-контрсуггестии). Абсурд, в строгом смысле НГТ — это пороговое состояние между бодрствованием и сном, соответствующее фазе засыпания-пробуждения (сон наяву-бодрствование во сне).
Вместе с тем, внушение на уровне психических структур сна — это уже, по-НГТ, «гипноз». Посредством гипноза происходит управление не только второсигнальными, но и непосредственно первосигнальными мотивациями существа (напр. искуственное вызывание голода, сытости, тепла, холода и т. д.). Но чтобы внушать на уровне сновидного гипноза, самому гипнотизеру нужно находиться как бы в состоянии гипнотического сна. Иначе это будет разговор «слепого с глухим» (впрочем, не всегда абсолютно безрезультатный). Если состояние бодрствования является для сновидного авто выражением абсурда, то состояние глубокого сна для него — абсолютно парадоксально. Парадоксальные отношения связывают между собой гипнотизм сна и магичность глубокого сна. Ибо психическое единство глубокого сна представляется опыту сновидной сущности как неосуществимый парадокс, радикально противоречащий всем рефлексивным установкам последней. Напротив, с точки зрения последовательного рационализма бодрствования, интегральная душа, как инвариант единого поля, видится как вполне закономерная онтологическая фигура (чего нельзя сказать в реверсивном случае наблюдения рационального порядка из плеромы за пределами всех умозрительных и функциональных членений).
Влияние на уровне архетипики глубокого сна НГТ технически определяет как «магию». Предмет магической манипуляции лежит за пределами не только второй, но и первой сигнальной системы отдельного существа, будучи связанным с чисто космогоническими началами (пространство, время, скорость, масса, масштаб и т. д.). Опыт свидетеля глубокого сна содержит в себе разрешение загадки «происхождения всего из ничего» на уровне непосредственного интуитивного со-бытия, однако он возможен лишь в ситуации «бодрствования души», что является образной аллегорией, а не буквальным перенесением свидетеля бодрствования в состояние глубокого сна (где он, по закону жанра, непременно должен тут же заснуть). Сверх- (т. е. вдвойне) парадоксальный переход между глубоким сном и четвертым состоянием турии (самадхи, нирвана, мокша) в НГТ называется «мистикой», а суггестивность этого состояния понимается как «майя» — самая последняя и самая глобальная иллюзия, безграничное вселенское заблуждение, преодолеваемое посредством особых магических технологий («максимальное напряжение воли при полном отсутствии сознания» в терминологии Абхидхармакоши).
I. 13. Магия мозга
«Борясь за благо человечества, мы одновременно боремся против разрушительных изменений нашего собственного мозга, помогая в то же время «разбудить» мозг тех, кто уже стал эмоционально тупым. Этот процесс изменения физиологически обоснован, необходим и неотложен.»
Н. П. Бехтерева. Магия мозга и лабиринты жизни
«Магия мозга» — название автобиографической книги Наталии Бехтеревы, внучки знаменитого русского психиатра В. М. Бехтерева, продолжившей научные традиции семьи. В своем опусе Наталья Петровна рассказывает о своем творческом пути, в котором объединились элементы академической жизни научного работника и существования частного лица, чей нетематический горизонт выходит далеко за рамки тематического горизонта позитивистской науки. Занимаясь исследованиями мозга, Бехтерева постепенно заинтересовалась проблемой интуиции, инсайта, телепатического озарения, связанного со способностью человека к гипнотизации. А также —.к гипнотизированию. В результате многочисленных опытов Бехтерева пришла к выводу, что изменение химического состава мозга может быть связано с повышением или понижением порога гипнотизации. При этом уровень данного порога не имеет прямого отношения к уровню интеллекта. Суггестивные силы личности могут серьезно возрасти в случае тяжелых нервно-психических патологий, сопровождающихся взрывами и пожарами на внутренней химической фабрике психопата.
Известен феномен «сталинской воли», или особого психического поля, окружавшего советского диктатора, попадая в действие которого люди полностью теряли защитные свойства и даже падали в обморок. Видимо, аналогичным полем обладали древнеегипетские фараоны-мутанты, чудовищные черепа которых до сих пор периодически извлекаются из черных песков страны Аль-Кемт. А ведь Сталину ставил диагноз «паранойя» не кто иной, как сам великий дед Натальи Петровны! За что, как ходят слухи, он и был срочно отравлен сатрапами пациента, не желавшего распространения компрометирующего его диагноза, сделанного светилом мировой психиатрии. Историк Валерий Шамбаров описывает дистанционное влияние сталинской воли слудующим образом:
«Нет, Сталин своего товарища по ссылке не обличал вслух, не восстанавливал против него крестьян. Просто “отгородился” от него. Прервал контакты. И […] у Свердова в Курейке началась та же самая странная болезнь, что в Максимоярском! Головные боли, депрессия, упадок сил, бессонница. Он писал супруге: “Было скверно. Я дошел до полной мозговой спячки, своего рода мозгового анабиоза. Мучил меня этот анабиоз чертовски”. Словом, опять тот же недуг, те же симптомы. Симптомы очень загадочные, но слишком уж похожие на то, будто у Свердлова “село питание”, и ему не от кого подзарядиться жизненной энергией…»
Валерий Шамбаров. Оккультные корни Октябрьской революции.
Речь здесь идет об эпизоде совместного проживания Сталина и Свердлова в туруханской ссылке. При этом Шамбаров объясняет плохое состояние Свердлова тем, что Сталин якобы заблокировал ему, как вампиру, с энергетический подсос — вот его и заколбасило! На самом же деле в этой схватке скорпионов, скорее всего, как раз Свердлов стал жертвой сталинского вампиризма, а не наоборот. Описываемое Яковом Михайловичем состояние «мозгового анабиоза» соответствует симптомам жертв энергетических атак со стороны вампиричных натур, иными словами — гиперактивных психопатов с патологически измененной химией мозга (и не только). .
«Психопаты ориентированы на успех. К этому выводу пришли ученые из Университета Вандербилт. Им удалось выяснить, какую роль играет система вознаграждения в психопатии, что движет больными людьми. […] Ученые выяснили: гиперреактивная дофаминовая система вознаграждения может быть основанием для таких девиантных поступков, как жестокое убийство, рецидивизм и токсикомания.»
Med+info
Современная наука признает, что главной чертой психопатической личности является радикальная установка на получение удовольствия, связанного — если углубиться в детали человеческой физиологии — с выработкой мозгом особых «гормона радости», или т. н. дофамина. При этом следует сразу же отметить, что синтез гормонов, в т. ч. дофамина, осуществляется разными людьми по-разному. А это значит, что обычные «маленькие радости» от, казалось бы, совершенно понятных раздражителей — вкусной пищи, теплой постели, внимания близких — не всегда приводят к дофаминному насыщению, а в некоторых случаях (т. е., собственно, патологических) могут вести к результату прямо противоположному — усилению дофаминного голода. Вот, к примеру, как передано такое состояние в предсмертной записке Курта Кобейна (американская поп-звезда, лидер группы «Нирвана»):
«Я думаю, что я просто слишком сильно люблю людей, настолько сильно, что из-за этого чувствую себя чертовски грустным. Грустным, чувствительным, неблагодарным, боже ж ты мой! Почему бы просто не наслаждаться жизнью? Я не знаю! У меня божественная жена, амбициозная и сочувствующая, и дочь, так много напоминающая мне о том, кем я должен был бы быть: полная любви и счастья, целующая каждого встречного, потому что каждый из них — хороший человек и не сделает ей вреда. И это пугает меня до состояния почти полного паралича…»
Курт Кобейн. Предсмертная записка
Однако, далеко не каждый психопат мечтает покончить с собой из-за недостатка счастья в его понимании. Большинство из них готовы ради «дозы» идти по трупам, подчас — буквально, не взирая на возможное моральное осуждение и физические опасности. В 2010 году американские психиатры опубликовали сообщение о том, что, как показала особая статистика, психопаты являются наиболее мотивированными по жизни личностями. В том смысле, что «заточенность» на успех у психопатов значительно выше, чем у средних людей, сама по себе способность к фанатичной самомобилизации — свойство сугубо психопатического характера. Получается, что человечество отдано во власть психопатических властителей? Достаточно вспомнить Светония и его описание жизней первых 12 римских цезарей, чтобы понять всю серьезность этого предположения. Да и в наше время примеров — хоть отбавляй. Главный геополитический соперник Сталина — тоже был персонаж крайне психопатический. По всей видимости, газовая атака для него даром не прошла…
«Психопатия — заболевание, при котором человек утрачивает эмоционально-волевой контроль над своими действиями. Поведение больного, как правило, отличается агрессивностью, отсутствием «моральной этики» или же попыткой подчинить себе волю других людей. Психопаты также редко раскаиваются в своих действиях.»
Nature Neuroscience
Психопаты — наиболее активные представители социопатии (т. е. глубоко укорененной антиобщественной, в своей инструментальной сущности, установки). Характерными признаками психопатической личности являются, в частности, стремление манипулировать людьми, эгоцентризм, агрессивное и рискованное поведение. Согласно определению советского «Психологического словаря», психопатии могут быть обусловлены «врожденной неполноценностью нервной системы, вызванной факторами наследственности, вредностями, воздействующими на плод, родовой травмой и т. п.»
После информации Бехтеревой я серьезно переосмыслил утверждения Тамма о патологических изменениях в мозгу Ленина как источнике суггестивной силы вождя миирового пролетариата, причине его убеждающего влияния на массы. Каким образом патологическая химия мозга может влиять на уровень суггестивности лица? Вспомним, что эффект суггестии во многом связан с манипуляцией эмоциональным тонусом, а эмоции — это и есть химия. Эмоциональная жизнь человека есть перманентное превращение алхимической квинтэссенции души глубокого сна в структурные цепи химического порядка. персонализованного эгоизма. Нейрохимическая среда личности и психо-химическая атмосфера особи в целом представляют собой один из форматов личного биополя, в котором изменение химических и электрических параметров возможно посредством второсигнального управления, особенно — после активации особых мозговосекторных галлюциногенов и контр-галлюциногенов (вещества, вырабатываемые мозгом в процессе мышления, близкие по своему составу морфину).
Находясь с посторонними людьми в замкнутом пространстве, можно почувствовать их эмоциональный настрой: человек злится или радуется, нервничавет или спокоен как гора…Это все — проявления электро-химического поля, сконцентрированного вокруг всякого организма в виде особой ауры, распространяющейся, в некоторых случаях, до границ видимого горизонта. Именно это поле является наиболее активным проводником суггестий низшего порядка, непосредственно связанных с инстинктивно-эмоциональными структурами психики. При критическом наполнении физического пространства, это поле преобразуется в дух собрания или, в радикальных случаях, толпы, ведомой имитативным рефлексом, помноженным на неадекватную реакцию. Однако, все это — первосигнальная феноменология.
Второсигнальная феноменология суггестии начинается за пределами биохимических и нейроэлектрических параметров существования, апеллируя, по существу, к фантомной материи рефлексирующего сознания. Фантомность т. н. «со-знания» характеризуется наличием рефлекторной реакции при отсутствии адекватного внешнего раздражителя (если второсигнальное раздражение воспринимать как «биологически» неадекватное). Таким образом, сознание «живет» символами, в символическом пространстве с символическими перспективами. При этом оно способно перепрограммировать под свои инструментальные нужды первосигнальный блок организма. К примеру, всем известны возможности автосуггестии при излечении от физических недугов, значение духовной воли при феноменальных достижениях…
«… паралитик, человек, которому не было и тридцати лет, болен в течение шести последних лет, но раньше он обладал исключительно хорошим здоровьем и даже был военным. Заболел он, возвратившись из армии, как раз перед своей свадьбой, вдруг потеряв чувствительность в левой половине тела. Несмотря на усилия всевозможных докторов и народных целителей ему не стало лучше. Больного возили в Минеральные Воды на Кавказе, а сейчас родные взяли его с собой, надеясь, что святой поможет и исцелит недуг. По дороге в святые места мы сделали остановку в поселке Дискиант, как повелось у паломников, чтобы помолиться на чудотворную икону Спасителя, которая находилась в простой армянской семье. Так как инвалид тоже хотел помолиться у иконы, он был внесен в этот дом с помощью родных. Сразу после обеда мы отправились к горе Джаджур, на склоне которой находились маленькая церковь и чудотворная могила. По дороге нам пришлось остановиться на месте, где паломники обычно оставляли свои повозки и фургоны, следуя дальше пешком. Это расстояние примерно в четверть мили многие преодолевали босиком, в соответствии со здешними обычаями, или даже на коленях. Когда паралитика сняли с повозки, чтобы нести наверх на руках, он внезапно запротестовал, сказав, что хочет добраться до святого места без посторонней помощи. Положенный на землю, он стал ползти, используя правую здоровую половину тела. Это было такое тяжелое зрелище, что у всех присутствующих на глазах выступили слезы. Но инвалид продолжал ползти, отвергая помощь окружающих. Наконец, часа через три, после многих остановок в пути, он добрался до могилы святого, которая находилась в центре церкви, и, поцеловав могильную плиту, сразу потерял сознание. Родные стали хлопотать вокруг него, стараясь привести его в чувство: лили ему воду в рот, смачивали лицо. И как только он пришел в себя, случилось чудо – паралич прошел.»
Г. И. Гурджиев. Встречи с замечательными людьми
Здесь мы видим типичный пример того, что в терминологии Тамма называется «автосуггестивным исцелением пустотой». Сила автосуггестии, власть символического слова над реальным телом основана на том, что называется убеждением или волей. Если мы убедим себя, к примеру, проснуться ровно в шесть ноль-ноль, то сможем это сделать без всяких будильников. Причем — и это крайне интересно — мы проснемся точно в соответствии со стрелками часов, как правило не отражающих реального, т.е. астрономического времени. Мы не знаем в деталях, как действует подобный автосуггестивный механизм, но мы вполне можем им практически пользоваться. Точно так же, если очень захотеть что-то узнать, то запрошенное знание придет в определенный момент. Аналогичным образом могут реализовываться и вполне материальные желания. Главное здесь — целенаправленное воление. Чем больше генерируется «воля к ситуации» — тем больше вероятности того, что соответствующая ситуация будет манифестирована. Как говорится: «Будьте осторожны, желания иногда сбываются!» В вышеприведенной истории с исцелением парализованного последний, в процессе самостоятельного продвижения к святыне, неимоверным образом напрягал свою волю к чуду, в данном случае — к исцелению. Этот волевой апофеоз — максимальная интенсификация автосуггестивной практики — имел место в момент поцелуя могильной плиты. После чего сознание парализованного отключилось, а функцию генерирования автосуггестивного процесса взяло на себя как бы подсознание, которое, в свою очередь, было настолько «истощено» в силу общей усталости организма, что передало свои функции пустоте глубокого сна.
Энергию психо-пустоты можно образно уподобить ядерному заряду, скрытому в глубинах физического тела. Подобно ядерной реакции, фундаментально преобразующей привычные параметры пространства-времени-давления-температуры вокруг своего эпицентра, «высвобождение» внутренней пустоты души преобразует био-энергетическую среду вокруг источника пустотного излучения в аномальные гипногенные поля, действующие на волевые и мотивационные факторы подверженных данному излучению существ. Однако, «ядерная» энергия души далеко не бесконечна. Широко известны старые как мир предостережения от бездумной эксплуатации магических сил, чреватой духовным бессилием. Р. М. Тамм, не понаслышке знакомый с биоэнергетическим манипулированием, прямо говорил, что использование высших сил ради приземленных целей (т. е. всего, что не касается проблемы непосредственного просветления и освобождения души от пут майи) тормозит йогический прогресс адепта, отодвигает момент реализации финальной мокши (духовного освобождения). Почему? Существует масса морализаторских объяснений этого феномена: «нельзя вмешиваться в кармический процесс», «высшие силы даются только для благородных целей» и т. д. В книге Бехтеревой «Магия мозга и лабиринты жизни» мы нашли прямое медицинское обоснование тезиса о вреде чрезмерной гипнотизации.
Наталья Петровна, в результате многочисленных опытов, пришла к выводу, что все т. н. «сверхъестественные» эффекты гипноза — излечения, прозрения, обретения необычных сил и способностей — происходят в результате ненормальной (т. е. за пределами стандартной нормы, свойственной человеку в обычной жизни) мобилизации энергетических ресурсов мозга и организма в целом. К примеру, концентрируясь с помощью суггестии на больном органе, можно добиться его выздоровления (эффект второсигнального управления первосигнальным базисом). Аналогичным образом, концентрируясь на внушении совершения «пациентом» определенных действий, можно добиться от последнего реального выполнения этого тайного приказа. Но все это связано с непомерно высокими затратами психических сил, которые, подобно репродуктивным силам организма, не бесконечны. В итоге человек, истощивший по пустякам свою способность к сверхмобилизации, в критический момент может остаться ни с чем. Иными словами, эти тайные ресурсы души — не бесконечны. В связи с таким пониманием проблемы гипнотизации Бехтерева сильно наезжает, к примеру, на А. М. Кашпировского, обвиняя его в том, что эксплуатируя мобилизационные возможности мозга многочисленных участников его телесеансов, психотерапевт вынуждает людей тратить их ценнейший невосстановимый ресурс (ведь нервные клетки, как известно, не восстанавливаются) на праздную ерунду. При этом в критический момент, когда этот ресурс может быть объективно востребован, люди не смогут им воспользоваться.
«Предполагается, что эффекты типа выпадения бородавок, папиллом и т. п., да и остальные, вызываются срочной единовременной мобилизацией всех резервов организма. Если цель того заслуживает, ну что ж… Но от главной возможной цели А. М. отказался: от онкологии. А если цель — папиллома, а через короткое время человек сталкивается с чем-то, требующим максимума его физических и душевных резервов, — что тогда? Иногда плохо, очень плохо, если резервы ушли на борьбу с папилломой. Плохо может быть и тогда, когда в ходе воздействия А. М. от организма требуются уже истраченные резервы. Вот тогда и возникают «непробудный» (защитный) сон, эпилептические припадки, психические нарушения… Нет, не нужно Кашпировскому изучения его влияния. Он знает о себе больше, чем говорит, и иногда по желанию (своему) направленно причиняет зло. Вызов к жизни гиперрезервов? Намеренное их истощение? Жаль, что научное сотрудничество с Кашпировским невозможно. Но я сама теперь уже не стала бы играть с этим злым огнем.»
Н. П. Бехтерева. Магия мозга и лабиринты жизни
Таким образом, сверхсуггестивные психопаты могут рассматриваться как личности с радикально сдвинутой химией мозга, что им позволяет находиться в состоянии гипногенной активности большую часть времени, как бы перманентно влияя на свое окружение. Это не означает, что такой психопат непременно должен иметь короткую жизнь вследствие ускроенного истощения нервных клеток (хотя такой вариант тоже возможен). Кроме того, в силу измененной химии мозга психопатическая личность имеет совершенно другую биоэнергетику, нестандартную с точки зрения «здравого смысла» — т. е. подчас позволяющую прожить долгую, и даже — сверхдолгую жизнь (в том числе — за счет дистанционного вампиризма). Наконец, принципиальное предназначение того, что можно образно назвать «духовным потенциалом» (или суггестивным ресурсом мозга) состоит не в столько в подавлении обычных слабостей и болезней организма (в норме это — функция стандартных первосигнальных механизмов биозащиты), сколько в преодолении, так сказать, магического барьера бардо (тиб. ‘chi kha’i bar do), или переходного состояния между жизнью и смертью, определяющего дальнейшую судьбу, если можно так выразиться, космической материи человеческой композиции. Упрощенно говоря, магические силы в их полном объеме человеку требуются в ситуации, определяющей его посмертную судьбу (образно говоря, на смертном одре), а вовсе не для условностей подлунного существования.
Как известно из передачи мастеров эзотерической традиции, в момент «отделения души от тела» психическая сущность индивида, на каком бы уровне духовного развития последний не находился, обретает ультимативную просветленность в отношении всех аспектов собственного бытия, однако оперативно действовать в этом состоянии можно лишь при наличии нерастраченного магического потенциала. Таким образом, получается, что чем меньше человек практикует в жизни магию (гипноз, суггестию и другие формы целенаправленного внушения) — тем больше у него шансов на посмертную нирвану. Тут важно понять, что запасы этой персональной магической силы как бы ограничены, — аналогичну «запасу» считающихся невосстановимыми нервных клеток (в этом смысле можно вспомнить о гурджиевской идее «количественной» ограниченности «истинного знания», по причине которой последнее строго дозируется мастерами-носителями). Сегодня наука пытается связать феноменологию внезапно раскрывающихся сверхъестественных способностей отдельных людей с неожиданным, «аномальным» воспроизводством в их организме стволовых клеток, что позволяет радикально менять всю химию жизни тела. Скорее всего, достижение высших состояний сознания тоже связано с активностью стволовых клеток, чудесным образом делающей возможной реализацию особой нейронной конструкции в исторически эволюционирующем мозге.
I. 14. Биотеррор
«Возможно ли влияние совершенно внеконтактное, осуществляющееся на дистанции? Исключим при этом проблему так называемой телепатии, которая нас здесь абсолютно не касается, в частности и потому, что приводимые в литературе наблюдения относятся в подавляющей части к первой сигнальной системе — к трансляции предметных образов, а не слов. Остается, следовательно, вопрос о существовании дистантного и материально не подкрепленного влияния с помощью речи.
Да, такое явление есть, и оно глубочайшим образом присуще второй сигнальной системе. Поэтому-то, кстати, последнюю никак и нельзя свести к информативной коммуникации: вторая сигнальная система является также, и, прежде всего, инфлюативной коммуникацией, т. е. осуществляющей прямое влияние на реакцию. Прямое влияние (инфлюация) и есть простейшее социально— психологическое явление. Простейшим, элементарным, «клеточкой» оно выступает именно в системе данной науки, социальной психологии, хотя в плане физиологии высшей нервной деятельности анализ его требует разложения на более простые элементы. Можно сказать и обратное — что социальная психология занимается изучением различнейших проявлений влияния людей друг на друга. Это специфическое явление человеческого общения неотделимо от речи. Исходное свойство человеческой речи — выполняемая словом функция внушения (суггестии). Этим уточняется понятие прямого, непосредственного влияния.
Суггестия в чистом виде тождественна полному доверию к внушаемому содержанию, в первую очередь к внушаемому действию. Это полное доверие в свою очередь тождественно принадлежности обоих участников данного акта или отношения к одному «мы», т. е. к чистой и полной социально-психической общности, не осложненной пересечением с другими общностями, а конструируемой лишь оппозицией по отношению к «они». Поскольку речь идет о тождестве, закономерна и обратная формулировка: психическая общность («мы») в ее предельном чистом случае это есть поле суггестии, или абсолютной веры. Отсюда еще одно тождество: полная суггестия, полное доверие, полное «мы» тождественны внелогичности (принципиальной неверифицируемости).»
Б. Ф. Поршнев. Контрсуггестия и история
Согласование социальных действий — важнейшая общественная задача, которая решается всеми возможными средствами. Человеческое общество отличается от животного стада тем, что в первом случае ролевая дифференциация особей осуществляется за счет второсигнального символизма, суггестивная сила которого эффективно подавляет первосигнальные параметры «разделения труда». Собственно человеческое, как второсигнальное, начинается со сбоя в биологической системе высших приматов, обусловившего появление устойчивой патологии в виде продленного ультрапарадоксального состояния. Парадоксальным образом, эта ультрапарадоксальная патология была снята не возврашением к господствовавшему первосигнальному нормативу, но — в пользу формирования системы сигнальных рефлексов на совершенно новом нейропсихическом уровне (второсигнальная революция). Складывание второсигнального общества, т. е. собственно человеческого коллектива сопряжено с колоссальным экзистенциальным стрессом, возлагаемым на всю популяцию, поскольку здесь идет речь о способности к «удержанию» второсигнальной кондиции, о запуске перманентной цепи условных реакций на базе зацикленного имитативного рефлекса, что должно сломить нормальную первосигнальную (животную) рефлекторику и подчинить связанные с ней мотивационные механизмы особи задачам, выдвигаемым второсигнальными (т. е., имитативными, фантомными) реалиями вторичного, чисто «человеческого» порядка.
Второсигнальный символизм на первоначальных этапах своего развития представлялся далеко не осмысленной речью, а специфической доречевой поведенческой практикой, отражавшей через «вывернутую наизнанку» тормозную доминанту различные аспекты интердиктивного влияния. Согласно Поршневу, интердикция составляет высшую форму торможения в деятельности центральной нервной системы позвоночных посредством неких дистантных стоп-сигналов.
«Но, в конце концов, возникают, с одной стороны, такие сигналы, которые являются стоп-сигналом по отношению не к какому-либо определенному действию, а к любому протекающему в данный момент (интердикция); с другой стороны, развиваются способы торможения не данной деятельности, а деятельности вообще; последнее достижимо лишь посредством резервирования какого-то узкого единственного канала, по которому деятельность может и должна прорваться. Последнее уже есть суггестия.»
Б. Ф. Поршнев. Контрсуггестия и история
Этот «узкий зарезервированный канал», обеспечивающий эффект суггестии, делает второсигнальное общение в принципе возможным. Но достигается это за счет максимального подавления всего первосигнального аппарата особи, где наиболее действенным средством оказывается физический страх за собственное существование. Зарождение второсигнальных практик человечества связано с крайне брутальным биологическим террором, который осуществлялся одними группами эволюционнго продвинутых приматов над другими. Поршневская антропология видит исторические корни этого специфического террора в разделении, в силу экологических обстоятельсв, первоначальной общности проточеловеческих гоминид на «волков» и «овец», т. е. особей хищных и нехищных, при этом именно хищные, под воздействием био-космического форсмажора, веделились из нехищных (но не вегетарианцев, как многие хотели бы себе представить, а падальщиков), при том что объектом хищнической охоты для новых «волков» стали (и в этом состоит катастрофическая специфика ситуации) «овцы» из собственного же стада.
В данном случае имеется в виду феномен адельфофагии, т. е. поедания исключительно представителей собственного вида. Для того, чтобы это было возможным, «овец» нужно было держать в состоянии максимальной психической подавленности — во избежание проявлений физического сопротивления агрессору. Однако, «волки» не смогли предотвратить метафизического, т. е. второсигнального сопротивления, главным средством которого стало то, что Поршнев называет «контр-суггестией», использовавшей этот же самый канал в качестве обратной дистанционной связи с суггестором, превращавшегося, тем самым, в объект контр-суггестивных манипуляций суггестируемой жертвы, получившей таким образом возможность изменять, до некоторой степени, поведение агрессора в свою пользу. Собственно, вторая сигнальная система сложилась, прежде всего, как средство ухода от первосигнальной агрессии хищных соплеменников, превратившись лишь со временем, по мере эволюции связанных с второсигнальностью отделов мозга, в средство передачи отвлеченных, символических образов в рамках сугубо «человеческой» проблематики. Но само обретение второсигнальности и ее развитие на ранних этапах антропогенеза связано, как мы уже говорили выше, с практиками терроризирующего подавления, при котором «свобода поведения» определялась узкими рамками суггестивного императива.
Таким образом, второсигнальные способности человека развивались в ситуации перманентного стресса и, в определенном смысле, явились результатом этого экзистенциального стресса. Не трудно заметить одну общую тенденцию: чем архаичнее в своем историческом развитии общество — тем более табуированным является поведение его членов. Достаточно вспомнить средневековье, где уровень регламентированности всех сторон жизни был на порядок выше современного, не говоря уже о кастовой системе Индии или ветхозаветных требованиях к поведению общинников. Мы видим, что в ранних человеческих обществах, сведения о которых просачиваются через устную письменную традицию, человек не мог, образно говоря, выпить стакана воды без специального заклинания или других ритуализованных условностей символического порядка. Древний социум оставлял своим членам тот самый, единственный канал предписанного действия, и всякое нарушение символического канона жестоко подавлялось, вплоть до физического уничтожения отступника, а подчас — и его кровных родственников как «паршивого племени».
«Нельзя недооценивать и магико-религиозную подоплеку речи. Даже некоторые жесты уже указывают на эпифанию священной силы или космического «таинства». Не исключено и то, что жесты антропоморфных фигур, запечатленные в доисторическом искусстве, не только несли в себе смысловую нагрузку, но и наделялись реальной силой. Религиозный смысл «жестов-эпифаний» продержался в некоторых первобытных обществах до конца XIX в. A fortiori фонетическая изобретательность должна была послужить неисчерпаемым источником магико-религиозных сил. Еще до появления артикулируемой речи человеческий голос обладал способностью не просто передавать информацию, приказы или желания, но и вызывать к жизни новые миры — взрывными звуками, акустическими изысками. Достаточно вспомнить об альтернативных мирозданиях, не только парамифологических и парапоэтических, но также и иконографических, которым дают жизнь либо подготовительные упражнения шаманов перед экстатическими путешествиями, либо повторение мантр во время йогических медитаций, включающих как ритмизацию дыхания (пранаяму), так и визуализацию «мистических слогов». По мере совершенствования речи нарастало ее магико-религиозное воздействие. Произнесенное слово развязывало такие силы, которые было трудно — или невозможно — обуздать. Убеждение это до сих пор живо во многих первобытных культурах. Его находишь и в самых развитых обществах — в магических формулах восхваления, издевки, проклятия и анафемы, сохранивших функцию ритуала. Экзальтация, излучаемая словом как магико-религиозной силой, способна вселить уверенность, что речью можно подкрепить результаты ритуального действа.»
Мирча Элиаде. История веры и религиозных идей
Такой ригоризм древнейшей традиции является вешью совершенно закономерной, поскольку без этого прессинга не сложилось бы само общество, функционирующее по законам второсигнальной коммуникации. Наглядный пример символической обусловленности поведения, на грани магизма, дают верующие в храмах. Еще более острые случаи «одноканальности» — когда можно только так и никак иначе — наблюдаем на собраниях тоталитарных групп. Например, когда кто-то вскакивает с места и, вытягивая вперед руку, громко рявкает «зиг, хайль», весь зал «единомышленников» просто автоматически обречен следать то же самое. Примерно то же самое происходило на советских общественных собраниях, где провозглашались здравицы товарищу Сталину: кто-то первый вскакивал и начинал хлопать, зал тут же заводился и начиналась овация, продолжавшаяся, как мне приходилось слышать, по полчаса и больше. Стоят люди, хлопают, никто остановиться первый не рискует, да и председатель собрания тоже хорошо понимает, чем рискует… Это — типичное проявление имитативного невроза, лежащего в психофизиологии второсигнальности, через активацию которого осуществляется глубинное программирование мотивационных структур личности, в энергийном фарватере которых следует уже а-posteriori осмысленная целесообразность рационального поведения.
Традиционалисты, как известно, провозглашают одной из своих главных целей возвращение человека к истокам — т. е. воссоздание утраченной чистоты примордиальных инициаций и связанных с ними культурных традиций. Речь идет, фактически, о реанимации древних магических технологий, посредством которых человеческая композиция может быть переформатирована в соответствии с параметрами предопределенного или произвольного (нужное подчеркнуть) архетипа. Такой подход является выражением т. н. метафизического мышления, основанного на презумпции неких вечный пропорций, свойственных объективному космосу как предельной реальности. При этом само метафизическое мышление, как продукт второсигнального порядка, является, в своей сущности, мышлением магическим, непосредственно отождесталяющим символ с реальностью. Подобный «буквализм» в наибольшей степени присущ крайне архаичным формам ментальности, где еще не существует разницы между знаком и денотатом, словом и делом, логосом и физисом, второсигнальной и первосигнальной картинами мира.
Такого рода отождествление мнимого и действительного является непременным условием развития второсигнальности на ранних этапах антропогенеза. Исторические свидетельства и современные полевые наблюдения жизни архаичных обществ (напр. индейцев Амазонии или папуасов Новой Гвинеи) демонстрируют тотальную ритуализованность человеческого поведения, практически совершенно не оставляющую места «спонтанным» проявлениям натуры. Такого рода магическое рабство (т. е. подчиненность — даже во сне! — неким условностям не-природного — т. е. реально сверхъ-естественного — порядка) необходимо для систематической блокады первосигнальных реакций и замещения их второсигнальными — как опосредованными некой внешней волей, внешним суггестором, диктующим модель «нормативного» поведения.
В принципе, историческое развитие второсигнальности связано с архаичными технологиями биологического террора, когда всякое отступление от «нормы» карается если не смертью, то жестоким физическим наказанием. Постепенно такого рода дрессура — называемая иначе «принуждением к пониманию» — превратила второсигнального примата в своеобразного пожизненного невротика, характерной чертой которого является патологическая открытость к различным формам внушения. Однако, именно данная патология, имеющая контр-биологическую (если угодно — сверхъестественную) направленность (т. е. блокирующая первосигнальную навигацию) превратила примата в человека, питекантропа — в гомо сапиенса. Это, фактически неснимаемое, противоречие между перво- и второсигнальной активностью до сих пор остается существенной характеристикой двойственной человеческой природы и образно трактуется как конфликт тела и души.
Таким образом, строго медицински можно сказать, что всякая культура есть форма институционализированного невроза, а всякий ритуал — разновидность управляемого психоза. При этом не следует воспринимать эти термины с негативной коннотацией, поскольку то, что с точки зрения первосигнальной (т. е. чисто анимальной) биологии является патологией, представляет собой условие всякого второсигнального — в т. ч. духовного — развития. Эта зависимость духовности и патологии интуитивно воспринимается практически во всех традиционных культурах как непреложный факт. Отсюда — своеобразная харизма вокруг фигур убогих и юродивых, но также — вокруг радикальных психопатов, лишенных, казалось бы, всего человеческого (или т. н. «человеческих слабостей»).
Таким образом, апеллируя к «сверхчеловеческому» как источнику традиции, мы, по сути, в очередной раз пытаемся активировать в человеческой памяти опыт архаичного биологического террора, осуществлявшегося в отношении ранних кроманьонцев представителями враждебных питекантропных популяций парачеловеческого порядка, стремившихся к реализации своей конечной биологической пользы средствами магии каменного века. Впоследствии элементы этой магии охоты на кроманьонца были включены в «религиозный» канон самих кроманьонцев — аналогично тому, как технические достижения интеллектуально более продвинутых (т. е. более развитых второсигнально) кроманьонцев частично заимствовались палеоантропами, при этом — без дальнейшего технического усовершенствования. Примером такого «культурного» обмена могут служить известные карго-культы, когда живущие на уровне каменного века племена выстраивают из подручных средств взлетно-посадочные полосы в ожидании прилета из мира предков волшебных птиц (т. е. самолетов), приносящих некогда виденные у белых колонистов товары. При этом сами белые, подчас, пытаются использовать натуральную магию таких племен для продвижения своего духовного развития (интерес к шаманизму и т. п.).
Человек — это величина, отнюдь, не постоянная, а последовательно изменяющаяся, причем — одновременно по разным параметрам. Приведу, в качестве наглядного примера, аналогию со звездным небом. Древнему человеку небосвод представлялся как некая плоскость, на которой располагались различные небесные тела. Со временем стало понятно, что небосвод — вовсе не плоскось, а некое трехмерное пространство, и конфигурация созвездий, если взглянуть на них с негеоцентричных позиций, может быть совсем иной, причем — радикально иной. Наконец, современный человек уже отдает себе отчет в том, что все небесные тела находятся в разном времени. Т. е. актуальное состояние космоса совершенно не соответствует наблюдаемой из любой точки космоса картине. При этом подобная неочевидность обращается, как я бы сказал, новой познавательной очевидностью, формируемой за счет человеческой способности к генерированию абстрактных представлений и зависимостей нелинейного порядка — тех, которые (и сегодня это очевидно) не были доступны сознанию легендарных «совершенномудрых древности», стоявших в самом начале второсигнального развития высших гоминид.
I. 15. Метафизика войны
Кто не знает — тем расскажем, кто забыл — тому напомним…
Время от времени информационное пространство интенсивно наполняется многочисленными рассуждениями и заявлениями по поводу событий в различных горячих точках мира. Характерно, что все почти авторы выступают конкретно за ту или другую участвующую в конфликте сторону, практически не пытаясь по-философски встать над схваткой и разобраться в причинах имеющего место антигуманного беспредела с позиций беспристрастного анализа. Сохранения трезвого ума при любых обстоятельствах требует, по определению, сама природа интеллигентного существа, стоящего на передовых рубежах общественного развития в духе гуманистического просвещения и эмансипативного просветления. В ином случае мир окончательно захватят агрессивные суперанималы, рулящие во всех войнах и вооруженных конфликтах, а интеллигенции придется безальтернативно смириться с ролью инструмантальных подпевал-суггесторов.
Согласно поршневской терминологии, суперанималы — особая популяция парачеловека (палеоантропа), т. е. второсигнального примата, не являющегося, с эволюционной точки зрения, вполне гомо сапиенсом. Суперанимал представляет собой существо, лишенное присущего полноценному человеку генетического табу на убийство себе подобного. В чистом виде суперанимал — это патологический убийца-адельфофаг (каннибал), для которого стремление к гомицидальной разрядке так же естественно, как для нормального человека — стремление к знанию (по Аристотелю). Но часто прямые гомицидальные комплексы суперанимальной натуры приторможены последующим эволюционным грузом второсигнального порядка — т. е. различными формами социального табуирования — и выражаются косвенным образом в склонности к психологической агрессии (при этом последняя легко переходит в физическую).
Помимо физических суперанималов имеют место суперанималы, так сказать, идейные, иначе называемые Поршневым суггесторами. Это такие существа, которые, будучи в полной мере биологическими людьми, имитируют «мораль» суперанималов в качестве базисной жизненной стратегии. Пример взаимоотношений суперанималов и суггесторов наглядно иллюстрируется моделями поведения в криминальном мире. Как правило, пахан-суперанимал окружен стаей суггесторов, которые преодолевают в себе нормальную человеческую мораль (в том числе табуирование убийства) под воздействием терроризирующего давления со стороны парачеловеческого авторитета. Таким образом, суггесторы — это психически сломленные люди, глубоко закомплексованные инвалиды, исповедующие несвойственную собственной природе мораль: «человек человеку — волк». Посредством этой же морали суггесторы общаются между собой (характерные разборки блатных).
С другой стороны, блатное поведение позволяет суггесторам оперативно влиять на регулярное человеческое окружение, подавляя страхом потенциальной агрессии большую часть нормальных людей — т. н. диффузников как существ, подвластных суггестии суперанимального порядка. Диффузники являют собой около 80% всей популяции гомо сапиенса и, в принципе, лишены межвидовой смертоносной агрессивности. Вместе с тем, испытывая врожденный страх перед суперанимальным началом (т. н. импринтинг человекоубийства), они могут быть принуждаемы суперанималами и суггесторами (сломанными диффузниками) к такого рода агрессивности разного рода физически, психологически и морально терроризирующим и средствами, одним из которых является военная пропаганда.
Всякая военная организация состоит, образно говоря, из солдат-диффузников, офицеров-суггесторов и маршалов-суперанималов, причем главной задачей последних является физическое и моральное уничтожение как можно большего числа человеческих существ. Аналогичным образом построен криминальный мир, в центре которого стоят клинические убийцы, окруженные сворой сугесторов-шестерок, пасущих, в свою очередь, баранов-диффузников, которые поставляют на стол суперанималов мясо и шерсть (а суггесторам — кости и кожу). Тем не менее, в отношениях между собой диффузники вполне гуманны и неагрессивны. Ненавидя в своей душе суперанималов, они, в то же время, будучи неспособными к прямому физическому противостоянию со смертельным врагом, часто видят в суггесторах своих защитников (стокгольмский синдром). В этом — невротическая трагедия диффузников, и в их лице — всего нормального человечества, угнетенного «авторитетом сверхчеловеческого» (в сущности — парачеловеческого) и «правом сильного» (читай — безжалостного).
Людей, способных к сопротивлению суперанималам и суггесторам, поршневская антропология именует неоантропами как передовым отрядом эволюционирующего человечества (где под эволюцией подразумевается усложнение реакций второсигнального порядка, сопровождающееся увеличением высших лобных долей мозга и некоторыми другими изменениями в церебральной морфологии, анатомически не присущими палеоантропам). С точки зрения поведенческой характеристики мы бы назвали неоантропа, по аналогии с суггестором, контр-суггестором. Неоантропы, в отличие от диффузников, следуют стратегии эффективного ухода от суперанимального влияния палеоантропов и суггесторов за счет выработки новых, непрозрачных для особей с догоняющим развитием социо-коммуникативных кодов. Например: «Ударили по правой щеке — подставь левую» (Иисус Христос, новозаветный пророк). «Ясность — не наша цель. Наша цель — сбить всех с толку. Нас не понимают — и это замечательно: понимая нас, они нашли бы способ нас контролировать» (Эдди Хофман, идеолог хиппизма).
С точки зрения психофизиологической доминанты, суперанималы характеризуются — согласно рамовской антропософии — как шизофреники (активные агрессоры, «буйные дураки»). Диффузники — это параноики (пассивные жертвы, «тихие идиоты»). Суггесторы и неоантропы представляют собой сложные типы шизоидно-параноидального (шизофреники с параноидальными комплексами подчинения) и параноидально-шизоидного (параноики с шизоидными комплексами доминирования) порядка. Оба последних типа как бы отпочковались от диффузников в разных направлениях, причем первые, условно говоря, гуманитарно деградируют к симбиозу с суперанималами, тогда как вторые эмансипируются от парачеловеческого угнетения в пользу продвинутых стратегий гуманистического сосуществования.
История сосуществования четырех человеческих типов отражена в истории религии. Религиозное сознание исторически предшествует рациональному, также как слово (в формате звуковой интердикции) предшествует смыслу (как второсигнальной рефлексии галлюцинозного порядка). Ритуалистическая зарегулированность (тотальность условностей) древних форм религиозно-обусловленного поведения является внешней стороной коллективистской практики «принуждения к пониманию» как одного из условий развития второсигнального контакта. Современныне ученые приходят к выводу, что «речь и психоз имеют общие эволюционные истоки — генетические изменения или даже генетическое «событие», отделившее Homo sapiens от предшествующих биологических видов» (Т. В. Черниговская, российский ученый, био-филолог). Этим генетическим «событием» является, по сути, импринтинг человекоубийства, имевший место после слома врожденного табу на адельфофагию в проточеловеческой популяции (возможно, вследствие «заражения» неандертальскими генами) и запустивший механизмы контр-суггестии в качестве начала второсигнального диалога.
В религиозной традиции, обожесталяющей второсигнальные способности человека (по принципу «слово есть бог»), это, прежде всего, диалог человеческого первопредка с высшей силой, творцом осмысливаемой реальности, безусловным авторитетом. На практике, однако, таким авторитетом выступал, судя по всему, не кто иной, как суперанимал, которому приносилось в жертву собственное потомство как условие выкупа личной жизни. Позже, по мнению Поршнева, человеческое жертвоприношение было, в большинстве случаев, заменено животным, однако сохранялось для особо торжественных случаев (чтоб диффузники не забывали, кто в доме хозяин). В наибольшей степени палеоантропическую генетику содержит в себе древняя каста военной аристократии, специализировавшаяся на подавлении воли «простых смертных» посредством религиозного терроризма (массовые человеческие жертвоприношения, ритуальные экзекуции, демонстративный каннибализм и т. д.).
Что касается касты служебных жрецов, то она формировалась в основном из суггесторов, разводивших диффузников на рабскую покорность суперанимальным авторитетом под страхом ужасных наказаний (физических и метафизических). Наиболее тоталитарной формой подавления свободы индивидуальных воли и сознания является идеология монотеизма, которая была выработана еще в Древнем Египте. Здесь строители пирамид исповедовали культ Птаха как «великого архитектора» вселенной, а его жрецы выступали в качестве менеджеров проекта (надсмотрщиков). Говоря о монотеизме как историческом средстве укрепления самодержавной власти фараона или царя, не следует забывать, что сами цари являлись, в большинстве своем, генетическими потомками воителей-суперанималов (воинская каста), а верховный бог в этой системе всегда выступал, в той или иной ипостаси, первопредком царского рода (физическим в более архаичную эпоху, метафизическим — позднее, по мере развития абстрактного мышления у подданных). «Сын солнца», «сын неба», «сын царя небесного» — типичные эпитеты верховных правителей «неандертальского» происхождения. Всякое выступление против них каралось смертью. Публичные жертвоприношения и казни были призваны периодически активировать в рабах системы древний импринтинг человекоубийства, а функционально связанный с ним психоз речи позволял осуществлять жрецам-суггесторам нейролингвистическое зомбирование аудитории — по принципу внушения действий, не требуемых собственной сенсорной системой жизнеобеспечения пациентов.
Рам выделяет три стадии внушения, соответствующие трем условным состояниям сознания-познания реальности: бодрствование (гамма-бета-альфа-ритмы), сон со сновидениями (сигма-ритм) и глубокий сон без сновидений (дельта-ритм). Внушение в состоянии бодрствования технически определяется им как суггестия, в состоянии сна — гипноз, в состоянии глубокого сна (комплексное единство психики) — магия. Манипуляции различными техниками внушения предполагают, прежде всего, управление поведением других особей на растоянии, причем чем глубже состояние — тем сильнее эффект порабощающего зомбирования или эмансипирующего контр-зомбирования. По мере исторического развития второсигнальных структур мозга, методы оперативной суггестии-контрсуггестии становятся все более изощренными.
В такой игре в «кошки-мышки» отдельные ее типологические участники находятся в различных онтологических позициях. Чистые суперанималы, стоя на самой нижней ступеньке антропологической пирамиды, в основном используют сугубо животную интердикцию, нагоняя страх одним лишь своим видом, запахом, манерой поведения. Находясь в позиции догоняющего биосоциального развития, они не в состоянии «понять» всех тонкостей игры нормального человека, в том числе — наиболее близких к ним суггесторов. Стратегия суперанимала — выход на открытую, прямую схватку, в позицию контактного боя и, по возможности, физическое уничтожение соперника. Суггесторы, стоящие на эволюционно более высокой ступени, способны применить более изощренные технологии подавления своих экзистенциальных оппонентов, прибегая больше к военной хитрости, чем к грубой силе.
Категория диффузников больше озабочена не столько тем, чтобы кому-то что-то внушить, сколько уходом от влияния суперанималов и суггесторов, предпочитая при этом тактику пассивного сопротивления. При этом именно «спящие наяву» диффузники в наибольшей степени подвержены гипнотизму как особому состоянию психологической открытости, в котором внешнее внушение осуществляется наиболее эффективно. Таким образом, диффузников вполне можно было бы назвать гипнотиками. Но не бывает горя без добра. Диффузники, в отличие от суггесторов, имеют более открытую структуру психики и за счет этого — больше возможностей к дальнейшей антропологической эволюции второсигнального порядка, осуществляющейся, в частности, по линии выработки все более новых и усложненных нейрофизиологических механизмов контр-суггестии.
Именно из диффузной среды выходят т. н. неоантропы, стремящиеся пассивное сопротивление суперанимальной суггестии превратить в активное. Это не значит, что неоантроп спит и видит, как бы выйти в суперанималом в прямой поединок с открытым забралом. Более того, именно такую реакцию хочет спровоцировать суперанимальный агрессор у своего потенциального противника — чтобы легче вычислить и уничтожить последнего. Путь неоантропа — это, выражаясь словамми Гурджиева, «путь хитрого человека», не подставляющегося понапрасну. Тем более, что у суперанимала, как существа биологически более примитивного и эволюционно менее ценного, ослаблены защитные механизмы в виде страха за собственное существования. У неоантропа все полностью наоборот. Он предпочтет вместо прямого удара палкой по голове (за исключением случаев непосредственной физической угрозы) сделать «бери-бери» (термин африканского колдовства, означающий дистантное влияние мага на жертву). Технологическое содержание этого «бери-бери» зависит от обстоятельств, но суть, надеюсь, понятна.
Неоантропы — главные технические соперники суггесторов в борьбе за диффузные души. Их борьба представляет собой вековое противостояние, условно говоря, черных и белых магов — сил, тянущих человека во мрак древних, терроризирующих нервную систему суеверий и, напротив, стимулирующих на автономную эмансипацию от груза врожденных и благоприобретенных патологий коллективного и индивидуального свойства. Эта борьба, с каменного века до наших дней, отражена во всех без исключения религиозных традициях человечества, в том числе — в священных текстах. В большинстве своем эти тексты представляют собой своеобразный микс, в котором палео- и неоантропические мотивы сосуществуют как бы в парадигме единой логики гипертекста. В действительности мы тут находим фиксации знаковых «генетических событий» популяции, в духе своеобразной истории болезни человека от Адама и до наших дней. Мы здесь сталкиваемся с различными поведенческими архетипами, которые, помимо чисто второсигнального назидательного характера, имеют еще характер первосигнально-демонстративный. Выводы каждый делает сам, в меру собственной зомбированности.
Одно из предназначений религиозной ритуалистики — систематически держать диффузную психику в состоянии, так сказать, гипноидной аллертности, т. е. своеобразной готовности к внушению. Как известно, повторяемость действия способствует его усвоению. В древних человеческих обществах, на начальной стадии развития второсигнальных способностей, то, что сегодня называется поведением как социально значимым действием, представлялось бессмысленным постукиванием камнем о камень, в виде невротической неадекватной реакции на смертоносную интердикцию суперанималов. Такое постукивание еще не являлось трудом в дарвиновском смысле слова, т. е. осознанным действием. Скорее, это были механистические действия в парадигме некоего анти-гипноза, спонтанного акта контр-суггестии против каталептического состояния первосигнального оцепенения. Есть основания полагать, что из этого акта постукивания появились не только первые орудия труда, но и родилась человеческая речь, являющаяся по своей психофизиологической функции разрешением от паралитического оцепенения (истериозис дипластии) в формате второсигнального отражения, определившего принципиально новую эволюционную стратегию гомо сапиенса.
Биологическая эволюция человека (и его мозга в частности) продолжается, причем — все более ускоренными темпами. Как показывают данные антропологии, мозг гомо сапиенса эволюционирует, прежде всего, по мере увеличения его верхних передних формаций, связанных с абстрактным мышлением. В мозгах палеоантропов эти формации в полностью отсутствуют, что говорит о догоняющем характере их развития. Некоторые американские антропологи пытаются доказать, что историческая эволюция мозга «закончилось» у целых генетических кластров гомо сапиенса, тогда как его развитие у других имеет не однонаправленный, а разновекторный характер. Тем не менее, человеческие расы еще не превратились в генетически закрытые системы, и, стало быть, человечество продолжает оставаться единым биологическим видом. Но никто не знает, приведут ли пути дальнейшей эволюции к разделению этого единства. Некогда единым видом можно было считать гомо сапиенса и неандертальца, а также другие популяции парачеловека, с которыми вышедший из Африки передовой отряд человека разумного вступал — как показывают данные палеогенетики — в симбиоз по мере заселения других континентов. Потом он эти популяции уничтожил за счет роста своего технологического превосходства, интегрировав при этом часть их генетического материала.
Большелобость (как признак второсигнальной эволюции) связана у человека с природной неагрессивностью. Есть предположение, что по врожденной большелобости некогда происходил отбор палеоантропом диффузнах жертв: большелобые, как не представляющие опасности, оставлялись на расплод, остальные съедались сразу. Со временем большелобые предпринимали неоднократные попытки отселиться от суперанимальных соседей куда-нибудь подальше, за горы и моря. Но палеоантроп, уже заботливо вооруженный суггесторами железным копьем, следовал за ними по пятам. В иных случаях большелобые изобретали новые знаки, которыми шифровали свое поведение от внешних суггестий. Враг проникал и туда, декодируя тайные послания и внося путаницу в систему. Тогда изобретаются новые пароли, осваивается новая территория на крае земли…
Интеллигенция — передовой отряд большелобых. По этой причине представителю интеллигенции генетически не свойственна склонность к инструментальному насилию или гомицидальная тоска. Тем не менее, иногда хочется встать на сторону если не более сильного, то, хотя бы, более героического: «Я хочу, чтоб перо приравняли к штыку!» Главное, на что берется интелигентное воображение — пафос смерти, за которым стоит импринтинг человекоубийства. В большинстве случаев идеальный герой диффузного интеллигента — типологический суперанимал: «Тварь ли я дрожащая или право имею?» Онтологическая разница между суперанималом и нормальным человеком в том, что первый никогда морально не сожалеет об убийстве, «не видит покойников», тогда как второй от этого никуда деться не может и, как правило, доказав свое «право» превращается в морального инвалида-неврастеника. Суггестия социального поля (социоза), безусловно, призвана пригасить такого рода массовые психические эпидемии, дегуманизируя — и тем самым десантиментализируя — образ врага.
Дегуманизация врага, лишение его человеческого лица — одно из ключевых условий эффективной мобилизационной пропаганды. Другая составляющая этой пропаганды — глорификация сверхчеловеческого начала, трансцендентного всему гуманному по определению. Получается, что иноверцев можно уничтожать, поскольку они не соответствуют моральному облику полноценного человека, при этом сама санкция на уничтожение выдается как бы неким сверхчеловеческим авторитетом, пекущимся о сохранении человечеством морального лица. Глядеть на врагов суперанималов глазами самих суперанималов предлагали такие певцы неандертальской морали как Ницше, Эвола, Розенберг… Культ хищничества — едва ли не официальный в Третьем рейхе. Антигуманный груз коричневой чумы настолько велик, что до сих пор магически влияет на психически неустойчивых диффузников принуждением тех к «сознательной» апологии хищнической морали. Тоталитарные секты, используя богатый исторический опыт общественного и индивидуального террора, сеют среди людей семена смертельной вражды по надуманным признакам. В радикальной среде все более популярным становится тезис полного физического устранения всех «невписавшихся». В самом деле, если бог один и его покорные рабы безошибочно определены по конкретным признакам, то к чему весь остальной антропологический груз истории? Enough is enough…
Массовый психоз гомицидальной агрессивности наиболее силен во время войны, когда физическая угроза личному и плопуляционному в целом существованию наиболее сильна. Именно в такие периоды истории шатающаяся интеллигенция массами переходит из созерцательных диффузников в оперативных суггесторов, накручивая истерику до победного конца. Но самое печальное, что в суггесторы идут даже, казалось бы, стопроцентные неоантропы — бывает и такое. Последняя газовая война, совпавшая с началом глобального финансового кризиса — тоже лишний повод понервничать — это красноречиво показала. При этом диффузник лично боится крови, его не заставишь так просто кому-нибудь отрезать голову, пальнуть по детскому саду ракетой… Только в состоянии аффекта. И вот это-то состояние, как представляется, усиленно нагнетают суггесторы, вне зависимости от того, на чьей стороне баррикад они поют свои песни. Тем не менее, жизнь, а вместе с ней и эволюция мозга, продолжается. Стало быть, продолжаются экспериментальные поиски лекарства от насильственно внушаемой суггесторами хищнической морали. Достижения современной науки, рано или поздно, позволят рассекретить в массовом сознании биологическую тайну человека и разоблачить суггесторов как агентов суперанимальной антропологии, онтологически несовместимой с параметрами свободного существования гомо сапиенса…
Комментариев нет:
Отправить комментарий