Кирилл Серебренитский: Хаос. Покой. Бонапарт

Нас окружает Хаос. Вокруг нас – Хаос природы. Стоит выбраться за пределы больших городов, – увидеть, как жмутся дерневенские домики под проливными дождями, услышать, как трещать от стужи деревья в зимнем лесу; или — вот: (уже: страшный сон о Хаосе): я (вы) —   в чужом городе без денег, без документов. Хаос не замер на границах. Он надвигается на крохотные, непрочно пульсирующие слабым теплом, комочки человеческого бытия – всей своей ледяной космической мощью. Только в последние века человеку (и — лишь на незначительно малых фрагментах суши, в наиболее благополучных странах) удаётся, — ценой огромных усилий, — натужно творить городское бытие, пространство Урбо. Собственно, зоны  урбанизации и определяют понятие благополучия. Разумеется, Урбо — тревожно: причём — горячо, жгуче, мучительно, на пределе сил (недаром вечное стремление горожанина — назад, в деревню, в Агро: оказываетися, покой — там!хотя и там — не покой); Урбо — в наше время — условно, ритуально  признан средоточием комфорта (хотя это, скорее, комфорт Робинзона: торопливо стащены в кучу все наиболее полезные обломки онтологических ежедневных кораблекрушений)

** Хаос – внутри нашего сознания, он начинается сразу – за узкой полосой сегодняшних, обычных, бытовых соображений. А когда это ощущение на короткое время пропадает – социум сам начинает расшатывать утлые опоры границы повседневного сознания, сам – с обжигающим тревожным любопытством, – старается выглянуть из-за ограды обыденности.


** Хаос – это не просто угроза, далеко не только угроза. Не охваченная цивилизацией, всё ещё почти что неукротимая природа – это далеко ещё не Хаос, разве что, иногда, – изредка, когда обрушиваются на города ураганы, вздымают асфальт землетрясения, внезапно извергаются вулканы, – природа манифестует Хаос, показывает, каким он может быть. Бушующие стихии – это зловещая маска Хаоса, одна из масок.Или – грозящая издали рука. Хаос – это совершенная непредсказуемость.

** Основная движущая сила социальной мифологии – это защита от Хаоса. Но в то, что Хаос может быть уничтожен прямо сейчас, сегодня, – человек не способен поверить. Вселенную, и наше сознание заодно, превратить в обустроенный мегаполис вряд ли возможно. Но на ограниченной территории Хаос можно – приручить, усмирить. Сделать его предсказуемым, хотя бы частично. Противостояние Хаосу – это не благоустройство, не наращивание атакующего комфорта. Против непредсказуемости действенно – наращивание закономерности. Орудие преодоление Хаоса – это закон.

** Социум стремится к Покою. Социальный покой — это не просто  достаточно благоустроенность повседневности; не просто безмятежность бытия. Большая История как раз снова и снова, невероятно настойчиво, словно цель её, истории, именно в том и заключается, показывает: покой и сытость – это то, чем человек постоянно готов жертвовать. Именно ради того, чтобы мир, и прежде всего социальный мир, стал закономерным, – социум готов жертвовать и сытостью, и покоем. Иначе он просто не может. Люди, жертвуя на каждом шагу своими собственными интересами, личными запасами еды и одежды, – непрерывно выстраивают социум, – из самих себя, сами ложатся, в качестве строительного материала, в основания социальных конструкций. каждый (или почти каждый) человек делает это — против воли, надрывно, ощетинясь от бессильной жажды сопротивления, но социум саоограничивается — торопливо, охотно, на опережение, и жестоко карают, часто уничтожает тех, кто уклоняется от социального кенозиса. Причина этого — надвигающийся Хаос. Социум верит: только организованная общность людей увствует себя способной хоть как-то противостоять Хаосу.

** Социум – порождение Хаоса. Как только человечество перестанет ощущать непрерывноую угрозу извне и изнутри – структурированный социум мягко растает, за ненадобностью. Социум этого не осознаёт отчётливо, — своей жизненной зависимости от хаоса, — но чует эту зависимость. Социум — живой организм, и потому в нём заключена неодолимая устремлённость к выживанию в любых условиях; следовательно, социум не желает окончательной победы над Хаосом, на самом деле; это — и его гибель.

** Для того, чтобы преодолеть Хаос — нужен Герой. Тот, кому это по силам, кто достаточно отважен – чтобы подойти к границе Хаоса, и если надо – перешагнуть эту границу. Герой — это совсем не силач, не очеловеченная милитарная мощь; сила — как раз хаотична, Хаос сильнее — неизмеримо, его игрушки — это не люди, даже не сообщества, а — планеты, солнца,  пространства и времена. Герой-человек — понятие когнитивное. Герой тот, кто, по какой-то причине, – знает методологию преодоления Хаоса. Сила эпического Героя — не силе его туловища, а — в его искусности, искушении, в обладании некоей тайной; это, отчасти, Мудрец (человек умудрившийся, постепенно выучившийся, овладевший знаниями); но миф не слишком верит рациональным знаниям, выпестованным  в повседневном, зыбко отгороженным от Хаоса пространстве. Гений – не примерный ученик, не старательный профессор. Знания лишь помогают, способствуют, сами по себе они зыбки и условны. Хаос – иррационален, и, видимо, поэтому постоянно торжествует над рациональностью. Непредсказемое всегда могущественнее предсказанного. Герой обязан пройти некую инициацию Хаоса: вкусить от Хаоса, искуситься им,  впустить часть Хаоса в себя. То ли – некая точка судьбы, исполненная внечеловеческого напряжения, выбрасывающая Героя-Гения – хотя бы на миг, – за пределы человечности. То ли это – врождённая гениальность (прутковская пародия: «… чей лоб мрачней туманного Казбека, неровен шаг, чии власы паогдъяты в беспорядке, кто, вопия, всегда дрожит в нервическом припадке…» — осмеянное истоптанное, усиженное общее место мифологии, общепринятое испуганное почтение по отношению к бушующей гениальности (не в африканских племенах, а — на гёте-байроно-гегелиано-шеллингеанском Олимпе первой повлоины  века  XIX!). Только Гений способен не просто отодвинуть наступающий Хаос, а – стянуть общие силы, направить их – точно в цель. В ту сокровенную точку, где Хаос – уязвим. Гению служат обычные герои (просто очень сильные и просто очень отважные); ему обязаны помогать мудрецы.

** Социум находится в постоянном поиске Героя-Гения. Того, кто может встать – между социальной будничностью, и – Хаосом. Того, кого можно поставить на этот пост. Может быть, даже – насильно (эпическая мифология насыщена сюжетами о том, что Герой-Гений – вытолкнут, мольбами, и даже угрозой, если надо, – общими силами виснут в свои призывно сияющие доспехи).

** Присуствие вполне осязаемого, очевидного, персонализированного  Героя – это решающее условие социального уюта. Намного более важное, чем бетонные и пластиковые вертикали, асфальтовые горизонтали, несокрушимые металлы. Если нет того, кто приводит в действие механизмы – очень скоро механизмы прекратят работу. Рухнет бетон, искрошится пластик.И даже самая утлая избушка, даже едва греющее пламя в очаге кажется спасимтельно надёжным – если есть вера, что Гений-Герой стоит на страже, бродит вдоль тёмных границ Хаоса.

**Героический эпос, миф о противостоянии Героя и Хаоса – это вооружённый авангард социальной мифологии. Эпос всегда свирепо востребован социумом. Всегда социум испытывает в этом направлении – нарративный голод. Эпос всегда рассказывает о власти. О праве на власть.Социуму эпос необходим, – для уверенности в возможности спасения от Хаоса; тем, кто стоит на властных высотах социума, эпос ещё более необходим – чтобы оправдать своё право на власть.

** Политика – это, строго говоря, противостояние эпосов. Их победы и поражения.

** Бонапартистский политический эпос исторически возник сравнительно недавно. Но по внутренней своей структуре, по духу и господствующей интонации это, возможно, – наиболее архаичный, из современных эпосов, наиболее архаичный – из сегодняшних, агрессивно живых, раскалёно актуальных, откровенно властных мифо-комплексов.Наиболее гомерически эпичный – из современных эпосов.

** Эпос живёт историей, но относится он к ней — беспощадно хозяйственно, история для эпоса — это как почва для землепашца, древесина для плотника, лошадь для кавалериста. Прошлое эпос всегда вжимает в ракурс современности;  для эпоса сегодня — это как раз – сцена эпической драмы, то, что подвержено яростному героическому воздействию, то,  что необходимо радикально изменить. Время Героя – это устремление из Позавчера в Послезавтра. Политология, экономика, философия, все сферы социальтной антропологии –  всегда немного отстают от первых рядов этой стремительной атаки.Эпос – это всё новые попытки ответа на постоянные, пульсирующие от завтрашнего нетерпения, режуще отчётливые вопросы социума. В его основе – социальная сотериология.Где – главная опасность прорыва Хаоса? Как выглядит Его авангард?Как противостоять этой атаке? Каким должен быть Герой-Гений, способный возглавить сопротивление? Как его зовут? Если его всё-таки нет – что нужно сделать, чтобы он появился?

** (И особенно небрежны современные, периода 2000х, политические эпосы – не стоит принимать на веру общие заклинания (всегда в конечном итоге сводящиеся к бурление эмоций: «да ты что — не веришь? кому — мне, мне не веришь? да честное же расчестное слово!!») — уверяющие, что существует некая надполитическая, объективно-хладнокровная, выверенная незавиимыми специалистами Академическая История. Современный эпос правит историю точно так же как и в античные времена, – с размашистой вольностью художника. Тем паче современные эпосы беззастенчиво  обращаются с тем, что кажется столь серьёзным изнутри мифа: с идеологемами, теориями, доктринами, программами; это – семиотика эпоса, в которой не столь уж важны детали; Герой всегда волен, по необходимости или по желанию – отшвырнуть щит с золотыми львами на червлёном поле, и взять другой, с синими драконами на поле серебряном).

** Бонапартистский эпос называет – имя Героя: Бонапарт. Исторический эпоним этого эпоса, – Наполеон Бонапарт, – несомненно, предельно нуменозное имя, по крайней мере – для Новейшей Истории (непосредственно вливающейся в Современность).Это очевидно, если выделить любой статусный фукционал этого мифа – скажем, «военный диктатор», или «правитель, пришедший с помощью пронунциаменто», или «великий полководец», «радикальный правый политик, подавивший левые революционные силы, организатор консервативной реставрации».Любой исторический персонаж, так или иначе прикосновенный к этим функционалам – сравнивается с Наполеоном. А – не наоборот.В ХХ веке Бонапарт стал своего рода именным измерителем (как ньютоны, паскали или вольты). Генералиссимусы Франко и Сталин, политики-генералы де Голль и Пиночет, самовозведённые императоры Жан Бедель Бокасса и Юань Ши-кай, внезапные для всех, просто слишком яркие и тревожные фигуры во главе демократических правительств, Керенский и Саркози – это пост-Бонапарты; а, к примеру, лорд-протектор Кромвель и даже Юлий Цезарь в контексте 19 века (как и современности, впрочем), – это авант-Бонапарты.

** Век ХХ, в его политическом аспекте, – это время торжества рационалистической мифологии. Эпический рационализм позволил предположить, что возможно не просто – успешное, но непрерывное от начала времён, оттеснение Хаоса от границ бытия; оказывается, вполне возможна тотальная рационализация мироздания. Упорядочение сущего, регламентация стихийного,  конечное стратегическое торжество закономерности.Условно можно выделить два кардиналиса, по которым хлынули новые, рациональные (гуманистические, эволюционистские) эпосы: технократизм (Герой-Гений будет выдвинут из среды технологических корпораций, его право на власть должны признать архонты от технологии, и такой — технократический, — Герой-Организатор может обойтись без метафизических  палладиумов, Хаос вполне можно одолеть – безупречно логической техникой, созданной человеком); демократизм (Герой-Гений – будет избран из коллективов, его право на  власть определит Социум-Коллектив большинством голосов, и сам Герой – это просто воплощение Большинства, соотвествующий идеальному стандарту коллектива).В рацио-эпосе был предположен, таким образом, не личностный, а коллективный Герой-Сотер. Это предположение непосредственно следует из идеи тотальной организации мироздания: Герой-Коллектив более закономерен, то есть предсказуем, – чем Герой-Индивидуум.

**Бонапартистский мифологический комплекс, как следует уже из его наименования, – предельно личностен; следовательно, безусловно враждебен – для мифологии Коллективного  Героя. Бонапарт не демократичен и не технологичен.  Рациональные коллективистские эпосы вполне осознанно выталкивают мифы Бонапартиады – в зону враждебности (консерватизм, контрреволюция).Во второй половине 1920х и начале 30х, в СССР, когда элита ВКПб разделилась на противостоящие группировки, шла ожесточённая борьба за власть – обвинение в бонапартизме стало невероятно популярным, – и признание его было, по сути, приговором. Оба претендента на престол веховного вождя мировой революции – Сталин и Троцкий, – постоянно именовали друг друга Бонапартами и бонапартистами.Позже в бонапартизме был открыто обвинён Тухачевский. Затем – Берия.

** Вплоть до настоящего времени господствует в социальных науках (причём не только в странах бывшей зоны СССР), – марксистское определение концепции политического бонапартизма. Точнее – это формулу закрепил за собой Ленин (хотя автор её, собственно, Стеклов-Нахамкес).« … любая контрреволюционная диктатура крупной буржуазии, опирающуяся на военщину и на реакционно настроенные слои отсталого крестьянства и лавирующую между борющимися классами в условиях неустойчивого равновесия классовых сил».Так эта версия звучит в БСЭ 1970х. Лаконичнее, и современнее – совсем простая формула сталинского времени, из словаря Ушакова: “Политическое движение, ставящее своей задачей ликвидацию революции посредством провозглашения диктатуры популярного, б. ч. военного, вождя”.Если немного модифицировать, заменить строго марксистсткие постулаты (классы), – то можно получить практически универсальную формулировку: «контрреволюционная (консервативная, если угодно), диктатура, опирающуяся на вооружённые силы, апеллирующая к среднему классу и востребованная в условиях угрозы социальной дестабилизации».(Смягчённая, почти без инвективной интонации, цитата – Толковый словарь обществоведческих терминов, Яценко, 1999 год: «Одобренная народом и закрепленная в государственном праве единоличная диктатура, опирающаяся на военный и бюрократический аппарат». Эти, господствующие в наше время,  определения бонапартизма, как социальной доктрины, стараются не быть эпосом, хотя бы не казаться. Они уклоняются от главного вопроса, на который  пытается ответить бонапартистский эпос: Нео-Бонапарт – какой он? Герой-Гений – он кто?И потому – обильным нарративным туманом укрывает – главную тайну современного бонапартизма, собственно – эпос. Силу, приводящую в действие этот миф.(Собственно, политика, точнее – актуальная политическая идеология, – весьма часто создаёт дымовую завесу – с целью скрыть эпос. Затуманить его властную окровенность. Усилить его сакральную таинственность, таинственную сакральность. Возможно, в этом – её подлинное предназначение).Бонапартизм – это нечто противоположное коллективизму; то есть – собственно, антропоморфное обличие Врага, пред-Хаоса. Его обличие, все признаки ег приближения — коллективистское табу. Просто – безликая «диктатура», социальная функция; индивидуум, для этой версии бонапартизма собственно, совершенно не важен. Имеет значение лишь выявление социальных стихий, его призывающие, (крестьянство, буржуазия, противоборствующие классы); всегда найдётся некто, готовый заполнить пустоту, если это заполнение востребовано. Всё внимание сосредотачивается на этой востребованности. Бонапарт рацио-эпосов лишён каких-то определённых качеств, заполнить пустоту (между золотым троном и чёрной шляпой) — может любой, первый встречный, случайно попавший в эту пустоту; основная устремлённость этого обезличивания — это вытеснение из эпоса собственно Героя. А если Бонапарт не Герой — то права на власть у него нет.

** Иррациональные же эпосы (аристо- или династократический прежде всего, а также – теократический) – собственно, весьма родственны бонапартизму несмотря на то, что исторический Наполеон оттеснял от власти и старые династии, и теократию Римской Церкви).

** ** В эпицентре каждого мифа – имя (миф есть развёрнутое магическое имя, – как промолвил Алексей Лосев). Бонапартистский эпос, согласно этой формуле, – миф классический,  отточенный, ясный и прямой, как шпага.В этом мифо-комплексе много уязвимых место и слабых звеньев.  Но его античная классичность – несмоненно, его достоинство.В основе мифа должно быть чудо. Для понимания наполеоновского мифа необходимо – из всей громадной толщи, – выделить элемент чудесного; как раз этим и манкируют политологи, упоминающие имя Бонапарта.

** Исторический Бонапарт не должен заслонять собой – всё ещё недописанное батальное полотное, ещё только разворачивающуюся эпическую драму – именуемую бонапартизмом. Не столь важно сейчас – кого победил Император Наполеон I и кто победил его; его поражения даже сильнее воздействовали на эпос – чем его победы, и современный мифологический Бонапарт – это трагический Герой-Наполеон Святой Елены и Ватерлоо, не менее чем – Триумфатор-Наполеон Маренго, Аустерлица, битвы de la Moskowa.Если уж необходима твёрдая точка исторического отсчёта – то вернее всего обозначить датой рождения бонапартизма как эпоса – год 1821ый.Но из эпоса не должен ни в коем случае быть выброшен его эпоним, исторический император Наполеон.Как мифологический герой – Бонапарт нарративно жив – может быть, явственнее, чем при жизни. Недаром – писал Курцио Малапарте: «Бонапарта нельзя считать только французом восемнадцатого века, в гораздо большей степени это человек современный».Его образ, – конечно, не биографический, академически выверенный, а – мифологический, историософский, – заключает в себе кардинальный ответ: каким должен быть – ожидаемый Герой-Гений.Первая черта исторического Бонапарта, так сказать, Бонапарт-априори – это его жестокая, режущая отчуждённость от социума. От всего – привычного, признанного, престижного.Бонапарт 1796го – это существо даже не из пустоты, а – из социального андерграуда. Офицеры Итальянской армии были – потрясены, когда приехал к ним новый командующий: яростно пронзающий взгляд, до плеч – сальные волосы из-под якобинской шляпы, лицо – землистое, словно обугленное, костяное; весь – тощий и вёрткий, болезненно суетливо пылок (почти все мемуаристы в те годы писали: что юный Бонапарт был болен).Стендаль сообщал – как генерала Буонапарте в 1795ом увидел военный министр Республики Луи де Понтекулан граф де Дульсе:« …явилось самое худощавое и самое странное существо, которое он только видел в своей жизни…г-н де Понтекулан не запомнил этой странной фамилии; однако он нашёл, что этот человек, обладающий столь необычайной наружностью, рассуждает весьма здраво…Через несколько дней де Понтекулан, встретив Буасси дАнгла, сказал ему: «Я видел человека, о котором вы мне говорили. Но это какой-то сумасшедший; он больше не приходил».Но через день – мгновенный перелом во мнении де Понтекулана: «Бонапарт пришёл и с хмурым видом вручил докладную записку и удалился. Г-н де Понтекулан велел ее прочесть вслух, пока его брили, и был так поражён ею, что приказал догнать молодого человека и вернуть его … Обсудив факты, изложенные в записке, член Конвента спросил его: «Согласились бы вы работать со мной?».Генерал Виктор Массена, будущий Маршал Франции и герцог Империи, писал в 1796ом:«…мальчишка со спутанными волосами … Маленький рост, худое лицо говорили не в его пользу. Портретик жены, который он сжимал в руке и показывал нам, его бросающаяся в глаза молодость убедили нас, что его назначение – следствие закулисных интриг».Но сразу выяснилось: генерал – отлично и точно знает, а также остро чувствует – ситуацию; у него есть вполне определённый план действий. Сразу был добыт провиант на шесть дней – для армии, которая уже давно тяжко голодала; волевым решением расформирован самый беспокойный непокорный батальон.Через три недели уже начались – поразительные нарастающие победы. Забытая обнищавшая Итальянская армия стремительно громила целое королевство Пьемонт – одного из самых давних и опасных врагов Республики.Повторялась ситуация: предельно отторгающее первое впечатление; и – преображение, резкое, и главное – быстрое (скорость – непременное условие чудесного). Контраст этот стал первой опорой наполеоновского чуда.

** Позже, когда наполеоновский миф волной хлынул за пределы Франции, – этот контраст продолжал действовать; Герой-Гений сохранял свой основной признак – неожиданность, несоотвествие ожидаемому. В облике 96го – тощий носатый южанин с горящими глазами, в громадной разбойничьей треуголке, – Наполеон укрепился в английских карикатурах, потом в немецких – и ожидали его видеть именно таким.Спустя десятилетие (1807) – эту взрывную неожиданность отметил Денис Давыдов:«Все виденные мной до того времени его портреты не имели с ним ни малейшего сходства. Веря им, я полагал наполеона с довольно большим и горбатым носом, с черными глазами и волосами, словом, истинным типом италианской физиономии. Ничего этого не было. … Наконец, сколько раз мне ни случалось видеть его, я ни разу не приметил тех нахмуренных бровей, коими одарили его тогдашние портретчики-памфлетисты». (Тильзит в 1807 году).

** Следовательно, генерал Бонапарт – это не генерал, это – мифологический антигенерал; генеральский антимиф; от его появления – взрывом разлетается генеральский образ:  седая, матёрая бравизна, тяжко, хрипло величественная; тусклый отблеск давнего всеобщего признания.Биография его – по меньшей мере авантюрна: командующий – в двадцать шесть лет, два года до того – неведомый Напэйонэ Буона Парте, без статуса – капитан-неудачник; без Родины – корсиканец, бежавший с родной Корсики, где его разорили и чуть не убили; в генералы он попал вопреки военной этике, – благодаря жутковатой полицейской победе – расстрелу картечью толпы в Париже; и, наконец, в командующие – совсем уж презренным образом: потому что женат на Жозефине де Богарнэ, бывшей любовнице главы правительства (Барраса – уже предельно непопулярного, презираемого в военной среде).На протяжении всего сказочно короткого (четыре года) прорыва – от шляпы капитана к короне военного диктатора, – Наполеон опирался (неосознанно, против воли), – на совершенно иррациональные позиции. Не старался освоить актуалии, а – взрывал их.Прежде всего – он легко опрокидывал этические каноны, откровенно выступал сразу, вопреки всем законам жанра, – и в роли благородного воина-героя, и – в роли хищного трикстера. (Первые шаги – по скользким ступеням – из недр политического небытия, из подвалов антисистемы:);Этот мотив – авантюрный, куртуазно буффонадный, даже криминальный! – в дальнейшем только нарастает. С первых дней командования у Бонапарта (ещё, — Буона-Парте, как писали в некоторых документах), – репутация почти криминального специалиста по контрибуциям, незаконные операции с трофеями (знаменитый итальянский каламбур – “не все французы воры, ma buona parte”).

** Буонапарте 1796 года – вчерашний тёмный капитан, – это ещё не генерал; Импертатор Наполеон – уже не генерал.Чуть больше внешнего генеральства: – и не было бы эпического Бонапарта.Герой сумел миновать, – проскочить, перепрыгнуть, – будничный этап своей героичности.Он получил право повелевать прочими героями, приобрёл право Гения – тем, что осмелился нарушить правила. Героическая легитимность его власти – именно в этической её иллегитимности.

** Герою-Гению позволено то, что не дозволено решительно просто Герою.Он нарушает главный запрет: он имеет право быть одновременно Трикстером.Этическим антигероем. Вбирая в себя черты Трикстера, вооружаясь этической дихотомией, хватая сразу и достойное героя оружие, и запретное, – Герой как бы усиливается, удваивается, вздымается над когортой честных, отчётливых, бравых одномерных просто-Героев.Так его видели – современники, не только французы. Граф Петр Васильевич Завадовский о Бонапарте, ещё о Первом Консуле – сказал :«…в необыкновенном человеке необыкновенен и образ его соображений и деятельности; бесспорно плут, но плут огненный и духа дерзновенного». (С. Листовский. Биографии графа Петра Васильевича Завадовского).В политическом отношении Бонапарт, Трикстер-Герой, – это офицер, легко перешагивающий присягу, непременную для очного героя верность правительству.Курцио Малапарте: «Бонапарт все еще солдат, и только солдат: его политический гений проявится лишь после 18-го Брюмера. Все великие полководцы, будь то Сулла, Цезарь или Бонапарт, во время подготовки и осуществления государственного переворота ведут себя как военные, и только как военные: чем больше они стараются оставаться в рамках законности, выказывать уважение к государству, тем противозаконнее их действия, тем очевиднее, сколь глубоко они государство презирают. Слезая с коня, чтобы отважиться сделать первые шаги на политическом поприще, они всегда забывают снять шпоры».Герою-Военному политика претит, политиканство Генерала – обрушивает его репутацию в глазах социума; чтобы нарушить этот суровый запрет – нужно быть Бонапартом.

** При этом отчётливо важно, в контексте эпохи, – ещё одно обстоятельство: то, что Бонапарт – именно артиллерист.Артиллерия XVIII столетия – всё ещё обособленная, сумрачно-суровая корпорация; военные интеллектуалы, офицеры от науки; математики, химики, физики, и даже – в некоторой степени – военные философы; военная мифология приписывает им черты академические, – почтенно-комичные, уважительно-отторгающие: насупленная серьёзность, буржуазная сухая аскетичность, пренебрежение словностями этикета – совершенная альтернатива блистательноым эталонам милитарной сферы: кавалерии, гвардейской пехоты.Офицер-артиллерист – предположительно многознающ, и – таинственен. На его облик отбрасывает лунный отсвет своих тайн математика, подразумевающая кабалистику, и химия, отдающая привкусом алхимии.Артиллерия — острие безжалостного, металлически холодного интеллекта (то есть предельная, математическая упоолрядоченность мышления), нацеленная егонственно — на разрушение взрывно-огненное, сокрушительное, безличностное (мгновенно смешивающие в полыхании взрывов живые тела и неживые обломки): то самое, чаемое эпосом, приближеиек вооружённого, воинствующего Закона-Порядка — к границе Хаоса. Артиллерист: это — когнитивная ипостась Бонапарта, некая гносеологическая вершина, на которую Герой взобрался — чтобы принять инициацию.

** Ещё одна важнейшая составляющая палладиумическо чуда в бонапартистском эпосе – это преодоление границ привычного пространства. Самое простое, демонстративное – преодоление привычной географии.В начале 19го столетия было востребовано – неимоверной силы действие, воплощённое в личности, в нуменозмом имени: Наполеон. Сверхдействие. Не просто – открытое, очевидное; но апокалиптически сотрясающее основы мироздания, явления Героя – в ответ на призыв социума о спасении.Именно сверхдействие и породило бонапартистский эпос.До прихода Героя – страна терпела поражения, границы прогибались и трещали – под напором тёмных вражеских легионов.Герой – не просто отбросил врагов от границы Отчизны (как и должен поступать обыкновенный, ожидаемый Герой).Бонапарт, во главе вчера ещё отступавших батальонов, измученных, голодных, смертельно усталых, – которые чудесно переродились после его появления, – с невероятной скоростью двинулся вдаль (1796-97 – вся Италия), – далее: в неведомые сказочные, прежде недостижимые, страны, (1798-99 – Мальта, Египет, Палестина, Сирия).И там – совершил свои главные подвиги.Итальянский поход – это действие восходящего к гениальности молодого Героя; Египет и Сирия, эпические битвы у Пирамид, выход к Красному морю, движение в сторону Иерусалима – это уже действия Героя-Гения.После этого страна (согласно эпосу) умолила его взять не только верховное командование над вооружёнными силами, но и – всю власть.

** Идеальный, эпический Бонапарт – не просто Герой-актор, он – распахивает врата Героического Действа (точнее – Действа Славы, Gloire – для всех, для всей нации, и для всего континента, – именно так оспринимали Наполеона его почитатели-враги, Денис Давыдов, к примеру: “был великий человек, рассыпатель славы”). Бонапарт – глоризирует, бонапартизирует – всё. к чему так или иначе прикасается; сражаться под знамёнами Бонапрата – и против знамён Бонапарта – это так или иначе путь к Gloire, в эпицентре которой – Бонапарт.

** Эпический Бонапарт возник именно на взрывном разрушении генеральского мифа. Его появление – внезапно и невозможно, именно поэтому при первых же успехах – даже слабых, сомнительных, – возникает ощущение чуда.  Герой-Гений – это сплошная ошеломляющая тревожная неожиданность; неожидан его облик, внезапна его судьба. Каждым действием он нарушает закономерности, опрокидывает привычное. В своих странствиях он достигает границы привычного пространства. Его молодость, невероятная быстрота его восхождения от унижения, нищеты, ничтожества,  – к высшей власти – это преодоление законов времени.Непредсказуемость – это и есть хаотичность.то есть — хаотичность, непрерывное свидететльство того, что этот человек познал Хаос, что Хаос — в нём, укрощённый, ограниченный, подчинённый личностной воле; стало быть, Герой и для социума может сделать то же: укротить, остановить на рубежах, ограничить Хаос. Герой-Гений должен в самом начале – приобщиться Хаосу, принять инициацию от самых недр Хаоса. Приблизиться к его границам, шагнуть через них, – преодолев самый страшный человеческий страх, – и потом вернуться в мир привычного; чтобы – противостоять Хаосу. Возглавить тех, кто продолжает его бояться.

** Современная политология, (и особенно политическая сотериология, то есть идеология), затрагивая вопрос об ожидании Бонапарта, руководствуется рациональным (псевдо-ленинским!) определением. Бонапарта пытаются отыскать в недрах коллективов.Политология выясняет – Кто востребует Бонапарта, и пренебрегает мыслями о том – Кого востребуют.Рассуждения сводятся к тому, как должен выглядеть тот, кого предположительно ждут социальные силы (хотя бы – отсталое крестьянство и крупная буржуазия).Логика эпоса – показывает: бонапартизм – это ожидание неожиданного.

** Рацио, одержв все возможные и невозможные победы на командных высотах идеологии, – проигрывает мифологическую войну.Слабость тотальной рационализации бытия – это необходимость её глобализации.Необходимы непрерывные, всё новые волны модернизации всех без исключения сфер, – но технические средства весьма ограничены. Рационализация не справляется с Хаосом.Если добиться правильного устройства социума в одной стране – то ощущение тревожности только усиливается: вокруг – ещё не обустроенные страны, и Хаос надвигается – со всех страуз границ. Необходима тотальная модернизация планеты – но и тогда нависает над ней – безграничный Космос, а прямо под зыбкой почвой цивилизации – непознанные глубины психологии.Рациональный результат становится всё более сомнительным – именно потому, что всё более распостраняется рациональное, материалистическое мировосприятие, социум проникается ревизионистстким  скепсисом в отношении своего собственного потенциала.Но главная беда в том, что жёсткая техническая модернизация всегда, как показала практика – требует огромных жертв, во всех областях бытия, быстро исчерпывает ресурсы; все социальные механизмы всё быстрее разрушаются – из-за предельного напряжения сил.После неимоверного планетарного триумфа рациональных (коллективистских) эпосов на протяжении трёх четвертей ХХ века – похоже, начинается его отступление.Рацио-эпос обещал слишком много. Но именно потому, что обещания были очень рационально убедительны – в том числе локализованы во времени, очень отчётливы с позиций экономики и регламентации социальных конфликтов, – они перестали на определённом этапе вызывать безграничное доверие.Результатов устали ждать.Хаос вечен, победить его невозможно; это печально, но в это – легче верится.

** К исходу ХХ века глобальные, планетарные призывы действуют – всё слабее.Намного больше доверия вызывают – именно с позиций эпоса рацио, – локализованные модели социального переустройства.Нарастает тоска по практической осязаемости, близости результатов – в пространстве и во времени.Это сказывается прежде всего в том, что явно уходит эпоха политических партий. Сейчас почти во всех европейских странах политические партии перестают быть – тем, чем они были в начале ХХ столетия: субкультурой, образом жизни, притягательным социальными приключением; механизмом осуществления социальной мечты.Партии необходимы, разумеется – как привычные, давно освоенные механизмы проникновения во власть. Но утрачен – партийный романтизм, партийная мечтательность, партийная эстетика, субкультура – то есть, собственно, привлекательность партий для социума. Для большинства.Во второй половине ХХ века нарастает – причём спонтанно, во всех культурах, на всех континентах сразу, – карнавальный, нелепый, неодолимый мятеж индивидуальности.Человек более не желает сливаться с фоном социума, не верит – в необходимость жертв ради такого слияния. Монолитность массы не оправдала надежд.Коллективы всё менее желают самовыражаться в качестве коллективов.

** Столетие торжества эпоса коллективного героизма – конечно, не прошло бесследно для эпического творчества. Социум уверился в том, что, как коллектив имеет некие права, что может – требовать. Что в определённых ситуациях вполне легитимна самозащита коллектива не только от Хаоса, но и от Героя.Прежде всего это – весьма рациональное право на социальный покой. На бытие без потрясений, без ежедневных личностных жертв.Эпос, основанный на героической этике – с покоем, казалось бы, несовместим; рядовой негероичный член коллектива вытеснен за пределы эпоса, ему отведена роль зрителя; при этом он обязан жертвовать всем, в том числе жизнью – по первому требованию Героя.Основной миф-доминант современной социальной мифологии – это незыблемое право на онтологический покой. Ради этого права социум готов и жертвовать, и сражаться даже, в крайних случаях – так же, как в первой половине ХХ века он готов был действовать во имя глобальной гиперрационализации.Социуму предлагается иное: поставить между ним и Хаосом, на границах Апокалипсиса – Героя, который знает, как сдерживать стихии тотального разрушения закономерностей. Более того: эпос готов дать описание этого Героя, указать на него, назвать – его имя.

** Телеология бонапартистского эпоса нацелена не на отдалённое будущее; конечный, эсхатологический результат деяний Бонапарта-Героя – это первые часы его пребывания у власти, акт сотворения Империи.Недаром русские философы-необонапартисты ХХ века, – эмигрант Александр Кожев, а также его советский коллега Леонид Пумпянский, – настаивали на историософской формуле: «Наполеон –это конец истории».Бонапартистский эпос высвобождает социум от тягостно нетерпеливого ожидания окончательной победы над Хаосом, от чудовищного спиритуального напряжения – необходимого для веры в эту победу.

** Исторический Наполеон стяжал репутацию завоевателя мира, остановленного в нескольких шагах от господства над планетой. Но это, собственно – антимифологема, созданная антибонапартисткими коллективистскими эпосами; это – обвинение, а не признание.Наполеон ограничивал систему, которую создавал – пределами континента, Евразии; вся его эпопея пронизана боязливым отстранением и политики, и стратегии, и экономики – от внеконтинентальных пространств, от Мирового Океана.Единственный постоянный враг Первой Империи, – Англия, – в наполеоновском историческом мифе предстаёт именно как Остров, самой природой отторженый от континента, вечно мятежная страна-изгнанница.Политический бонапартизм возник после смерти Наполеона I. Явственно просматривается дальнейшая локализация бонапартистской модели – в пределах одной страны, одной нации.

** В начале 21го века – как раз совершенно не востребовано то – Главное, – что породило бонапартистскую мифологию: героическое сверхдействие.Поэтому сейчас социальная, и тем более политическая мифология выпестовывает в наше время – фантом Бонапарта. Политический симулякр эпического героя.Именно поэтому следует воздерживаться от поисков точных аналогий исторического Бонапарта.Ожидается личность, которая будет очень убедительно манифестовать все признаки современного Бонапарта – без права на бонапартистское действие. Не Бонапарт-актор, а Бонапарт-актёр

** Современная социальная мифология отторгает, хотя и мягко, – кандидатов в Бонпараты, которые появляются казалось бы, из наиболее естественного резервуара – из вооружённых сил.Для режима Социального Покоя едва ли не главная угроза исходит – от генералитета: генералы заинтересованы – в большой войне, генералы – это живое напоминание о вероятности войны, они привыкли решать все проблемы – беспощадно командными методами, они готовы всю нцию превратить – в огромную армию.Это – сплошное социальное беспокойство. Социум хочет иметь – сильную, отлаженную, окованную духом самоотречения армию. Готовую погибнуть поголовно за социум в любой момент.Милитаризация социума была достаточно привлекательна в первой половине ХХ века, правда – только в срединной и восточной Европе.Запад и Америка вычленяли из социума потенциально милитарные силы, втягивали их в специально предназначенные для них резервуары – волонтёрские формирования регулярной армии, прежде всего – колониальные войска.Армия была окружена почтением нации, но при этом ей был отчётливо противопоставлен партикулярный, – мирный, – мир: спокойный, вольный, сытый.В нашем время вряд ли ещё осталась идеология, способная противостоять партикуляризации.Современный социум жаждет героизма, необходимого для обороны тот Хаоса, требует от власти создания национальной армии – космически могущественной, опережающей время, скованной сверхчеловеческой дисциплиной, сотериологически жертвенной.Но сам явно не желает становиться армией.

** Бонапартизм попробовал разрешить это противоречие ещё во времена своей предыстории; в дни Наполеона.Исторический Наполеон стремился отделить вооружённые силы от государства (конечно, в ущерб последнему).Легендарная La Grande Armee не была вооружёнными силами наполеоновской Империи. По крайней мере, уже в 1807ом Великая Армия перестала быть собственно французской (тогда же был заключён секретный траткат в Тильзите – о создании единых вооружённых сил России и Франции, подчинённых общему командованию).Уже в 1805-6ом администрация Великой Армии вырабатывала функции государственного аппарата – на территориях Чехии и Польши. В 1809ом на протяжении почти года уже официально, де-юре, существовало временное государство, которым управлял непосредственно Наполеон, – Протекторат Великой Армии: его территория – отнятая у Австрии Западная Галиция.С этого времени Великая Армия – это, по сути, совершенно особое для истории Европы явление; ближайшие аналоги – это Орда, в первые десятилетия её существования; военные корпорации викингов на Сицилии, каталонцев в Греции.Появилось вооружённое странствующее государство, тяжко ползущее по Европе; тяготеющее к Востоку; нацеленное на Османию, Иран, Индию; в 1811ом оно обоснуется частично в Северной Гермаии и в Данциге; в 1812ом Протекторат Великой Армии – это восточная Белоруссия, Прибалтика, Волынь, Смоленская, Московская и – краем – Калужская губернии.(Весьма интересно, что практически все территории, побывавшие под властью Протектората Великой Армии – славянские или полуславянские).У этого государства – своя гражданская администрация, валюта, пресса; своя этика, своя государственная история.Милитарная эта автаркия – объята общей идеологией, неясной внешнему миру (штатскому и оседлому); это орденский проект. Эстетическую мистичность его как-то подчеркнул сам Наполеон, на Святой Елене (пусть иронически): «Военные – словно масоны, а я их досточтимый мастер».Несмотря на то, что это Государство Специального Назначения существовало от силы десять лет, и даже с предысторией – меньше двадцати, – наполеоновсике ветераны видели в её истории – обычный цикл Империи: вдохновенную бесстрашную молодость, и – уклончивую, ленивую, коварную старость.Фредерик де Стендаль, он же – Мари Анри Бейль, сублейтенант 6го драгунского полка времён Консульства, писал – о первых шагах великолепного эмбриона Великой Армии:« … эти юные республиканцы были одушевлены любовью к родине и к сражениям. Они смеялись над тем, что ходяд в лохмотьях …офицеры жили совершенно так же, как и солдаты …Великолепны по своим качествам были во французской армии унтер-офицеры и солдаты. …Не было сублейтенанта, который не писал бы уверенности, что стоит ему храбро сражаться и не попасть под шальное ядро – и он станет маршалом Империи …Назначения, которые делал Наполеон во время постоянных своих смотров, опрашивая солдат и сообразуясь с мнением полка, были весьма удачны …мне нередко приходилось видеть, как солдаты плакали от любви к великому человеку. …Культ доблести, непредвиденность событий, всепоглощающее влечение к славе, заставлявшее людей через четверть часа после награждения с радостью идти на смерть – всё это отдаляло военных от интриг».И – далее: «Постепенно дух армии менялся; из суровой, республиканской, героической она становилась всё более эгоистичной и монархической. …Восторжествовали интриганы, и с них император не решался взыскивать за проступки. …Ко времени похода в Россию армия уже до такой степени развратилась и прониклась эгоизмом, что готова была ставить условия своему полководцу».Grande Armee явно не вмещась в параметры обычной регулярной армии – национальной, подчинённой гражданскому правительству; это было, скорее, нечто – намного более близкое эстетическими милитарным предвкушениям 21 века: гигантский континентальный корпус быстрого реагирования; самодовлеющий Иностранный Легион; шестисоттысячный спецназ.

** Военная романтика в наше время  сопряжена с историей военизированных подразделений специального назначения. Спецназ, коммандо, десант, Иностранный Легион.

** Специальные службы действуют в условиях секретности, это их главная особенность; эта секретность – неимоверно привлекательна извне. Она – волнительна, интересна, мистична.Благодаря секретности спецслужбы эстетически причастны – к магии, обладают эклезиологическими чертами Ордена. Секретность Героического Действа – это как раз ситуация, при которой нация знает об этом действе, верит в него, но – не отвлекается. Секретность позволяет нации-социуму – пребывать в покое, наблюдать за Героем – со стороны. И при этом наслаждаться сопричастностью Героизму, поскольку это – свой (Наш!) национальный Герой.При этом спецслужбы – безусловно милитарны, эстетически они военно-героичны – даже намного более, чем регулярная армия: они ведь действуют сейчас, а не апеллируют к прошлым подвигам дивизий и полков, в которых служили прадеды нынешних солдат).Для современного мифологии именно Джеймс Бонд (или, по вкусу читателя, Макс фон Штирлиц) – это офицер, но – пребывающий вне внешней иерархии военных чинов. Лейтенант, которого побаиваются генералы. То есть – исходная позиция героя бонапартистского мифа.

** Секретные специальные службы, героико-гениальные волонтёры-
мерсенэры, охраняющие границы Хаоса  — против толпищ призывных армий, против насильственных массовых мобилизаций. Локализация политического проекта – против глобализации. Индивидуальный Герой – против Героя коллективного.Эти позиции уже означают – то, что эпос бонапартизма готов противостоять в споре с эпосами коллективизма.То есть, по мере ослабления доминирующих эпосов ХХ века,  – коллективистских, — бонапартизм, разумеется, в актуализированных его формах, – необонапартизм, – вероятно, будет способен заполнить мифологические пустоты. То есть будет – снова востребован.Ожидаемый Бонапарт нашего времени  — это не мистический сотер-организатор социума, это – его катехон, страж. Социум для себя требует – покоя, историчского покоя. В самом прямом, розановско-филистерском смысле этого слова.Социум крайне встревожен тем, что слабая власть – неспособна этот самый покой достаточно прочно оберегать, обустраивать, контролировать внешние границы и входы в потайные лабиринты Спокойного Времени. Но и для покоя нужен – Бонапарт,  метаэйкон Сильной Власти. Современный Бонапарт должен сидеть на прочной цепи. И охранять.