В тревожные 30-е годы во Франции была основана политическая группа, известная как «Контратака». Она представляла собой Союз Борьбы интеллигентов-революционеров и была возглавляемая Андре Бретоном и Жоржем Батаем. Эти политические экстремисты поставили перед собой цель – противостоять единственному своему врагу – фашизму. Манифест 1935 года пестрел от подписей А.Бретона, К.Каю, Ж.Шави, Ж.Батая, Б.Пере, П.Клоссовски, Р.Блена и многих других.
В «Контратаке» были приняты особые эстетически-политические практики, направленные на слияние всех участников союза в единое социальное тело, способное оказать силовое сопротивление противнику. Это был решительный переход от абстракций к конкретике, от многообещающих слов к волевому и насильственному действию.
Сюрреализм вместе со своим отцом-основателем Андре Бретоном неожиданно вышел за границы литературного течения; его вторжение в область политического было незамедлительной реакцией левой французской интеллигенции на события 6 февраля 1934 года, а именно на фашистский путч.
Однако быстро выяснилось, что Бретона, возлагавшего особые надежды на коммунистический режим, постигло разочарование, что послужило причиной разрыва сюрреалистического движения с коммунизмом. Символичной стала пощёчина, нанесённая Бретоном члену советской делегации Эренбургу, отпускавшему в адрес сюрреалистов самые нелестные замечания. 1935 год поставил точку в вопросе о близости сюрреализма и коммунизма. Бретон начал поиск другого общественного идеала, одинаково чуждого как старым скрижалям не оправдавшего его надежд коммунизма, так и ничтожным ценностям буржуазного мира. Вот здесь и начинается самое интересное.
Основатель сюрреалистического движения оказался в точке пересечения с наиболее опасным своим противником – фашизмом, и это нельзя сбрасывать со счетов. Именно близость с фашизмом и ни с чем иным могла стать своего рода топором, окончательно разрубившим все верёвки, что ещё связывали сюрреалистов с коммунистической идеологией. Бретон, неизменно ищущий середину, некий центр, в котором снимается конфликт противоположностей, не отступил от своего принципа и в этот раз. «Контратака», основанная в сентябре 1935 разделялась на правый берег – так называемую «Группу Сада» и левый берег – «Группу Марата». Собираясь в театре Барро, революционно настроенные интеллигенты произносили полные героического пафоса речи и распространяли прокламации, таким образом реагируя на события в своей стране.
После появления листовки, автором которой был философ и писатель Жорж Батай, стало очевидно, что «Союз борьбы» исчерпал себя и необходимо перейти на иной уровень. В статье «Психологическая структура фашизма» такие величины как Гитлер и Муссолини представлены носителями той силы, «которая ставит их выше людей, партий и даже законов, силы, которая разбивает упорядоченный ход вещей, умиротворённую, но скучную однородность…» Принимая к вниманию то колоссальное влияние на народные массы, которое оказывала пропаганда фашизма, Бретон вынашивал мысли о сюрреалистической революции, перевороте в Европе, противостоянии фашистскому режиму. Его намерением было воспользоваться фашистской стратегией для достижения собственных целей. Больше того, можно указать на стремление отца-основателя сюрреализма к созданию своего рода тайного политического Ордена. Определённо, Бретон находился под сильным влиянием Жоржа Батая. Последний как раз и осуществил мечту Бретона сразу после распада «Контратаки». Новый союз говорил дерзкое «нет» как фашизму, так и коммунизму, призывая к революции, к моральной свободе и насилию. Батай практически переступил черту, за которой разница между антифашизмом и собственно фашизмом более не осознаётся, но понимал ли это сам Батай – вопрос, на который сложно найти ответ. Тем не менее можно утверждать, что Батай, признавая иррелевантность всех существующих политических идеологий, стремился к созданию принципиально новой политической теории. Это было попыткой выйти за пределы всех известных политических парадигм.
Марманд, определяя характер деятельности Батая, употребляет удивительно точное выражение – «политика траты». Она подразумевает собой тотальное самопожертвование, самосожжение, растворение индивидуального начала в сообществе, Едином Социальном Теле. В этом принципиальное отличие новой идеологии Батая от либеральной идеологии, где индивидуум существует как цель и центр. Батай бросает вызов индивидууму, наносит по нему сокрушительный удар, удаляя из политической системы, что означает обретение подлинной свободы; свободы, главным образом, от индивидуальной идентичности.
«Контратака» была всего лишь теорией жертвоприношения, к практике же Батай приступил несколько позже, создав тайное общество «Ацефал».
Во второй половине XX века философ констатировал отсутствие мифа с той же смелостью, с какой Фридрих Ницше оповестил мир о смерти Бога. С отсутствием мифа самое время сказать о той пропасти, что разверзлась меж человеческим «я» и его бессознательным. Карл Юнг видел в этом причину внутренней раздвоенности, приводящей к неврозу. Жорж Батай решил создать свой миф и для этого обратился к своему другу, художнику Андре Массону, с просьбой, которая может показаться весьма странной: «Нарисуй мне безглавого бога – остальное найдешь сам». Массон мгновенно увидел загадочную фигуру, голова которой была расположена на месте детородных органов; в левой руке безглавый бог держал кинжал, в правой – горящее сердце («не сердце распятого, а сердце нашего учителя Диониса», — поясняет Андре Массон). Живот загадочного бога обратился во вместилище Лабиринта, ставшего символом новообразовавшегося союза. Так был рождён Ацефал (букв. «безголовый») и через год ему предстояло стать эмблемой тайного общества, о котором до сих пор ходит большое количество противоречивых слухов. Так кем же было это лабиринтальное, жертвенное (жертвующее?) существо – богом, человеком, сверхчеловеком? За год до возникновения общества «Ацефал», появляется первая весточка от безголового бога – журнал, названный его именем, где Жорж Батай вдруг отказывается от обозначения «бог» (равно как и от обозначения «человек») в пользу другого слова – «монстр».
В своём стремлении разрушить все традиционные этические нормы, своей волей к невозможному, Батай был подобен некоторым гностикам, для которых путь к совершенству заключался в том, чтобы испытать всё возможное и даже сверх того. Ритуал человеческого жертвоприношения, принятый в обществе «Ацефал» имел целью избавить всех его участников от личностного «я» ради полного Единения, так сказать, до создания Одного Существа, Единого Организма, рождённого из энергии страсти и смерти. Жорж Батай, одержимый этой идеей, пытался познать смерть в этой чудовищной, на сторонний взгляд, мистерии. Батай утверждал, что объединить людей способно только нечто трагичное (например, тревожное обещание смерти), а потому любое сообщество людей он считал по сути своей трагичным. Именно трагедия в понимании Батая, позволяла субъекту отождествить себя с умирающим героем и вместе с ним познать «смерть при жизни». В эссе о Гегеле Батай сближает понятия трагедии и жертвоприношения, упоминая о состоянии священного ужаса. Зная, что Батай был живым воплощением трансгрессии, можно полагать, что ради попадания в лабиринт, он готов был отсечь голову. Как свою, так и голову одного из посвящённых, предназначенных для жертвоприношения. Есть версия, что члены кружка Ацефал не совершили ни одного реального жертвоприношения, так как все готовы были стать жертвой, но НИКТО палачом.
В том же эссе есть слова: «В ясном сознании чувство греха связано с идеей смерти, и таким же образом чувство греха связано с удовольствием. В самом деле, человеческое удовольствие не возникает без нарушения какого-либо запрета».
Помимо ритуала жертвоприношения, в тайном Обществе «Ацефал» были приняты и другие ритуалы; о них известно довольно мало по причине молчания участников союза, однако некоторые из них мы можем кратко обозначить. Члены общества не подавали руки антисемитам, праздновали день казни Людовика XVI на пл. Согласия. Мишель Сюриа сообщает, что Батай никогда не пренебрегал ежедневным кулинарным ритуалом (котлета из конины на обед). Ещё одним, пожалуй, загадочным ритуалом была поездка членов общества на станцию Сен-Ном-ла-Бретеш (во время пути полагалось медитировать, не сообщая никому о своих ощущениях), откуда каждый из них в полном одиночестве шёл к упавшему дереву (символ внезапно наступившей смерти) и жёг серу (алхимический принцип мужского начала и духа).
Фактически Жорж Батай отвергал саму идею единства, человек для него характеризовался, прежде всего, своей «разорванностью» ; снятие конфликта, таким образом, попадало под категорию «нечеловеческого». Батай старался умозаключать, находясь «по ту сторону», но, обнаруживая противоположности он, в отличие от одного из своих оппонентов, Андре Бретона, не примирял, а сталкивал их, вследствие чего гармония была невозможна. Здесь можно вспомнить несчастное сознание из «Феноменологии Духа» Гегеля. Стремление найти ту точку, в которой противоположности сходятся, Батай, ярый противник идеализма, объяснял тоской по утраченным идеалам. Предсмертный экстаз, озаряющий своим гибельным светом, преображал, по мнению Батая, лицо уходящего из мира человека. Он видел его как «свет смертной неизбежности», сравнимый разве что с сиянием солнца. Для Батая «природа смерти неотличима от природы света». И свету смерти, и свету солнца чужда бережливость, оба тратят себя в неистовом порыве, являя своё могущество. Покидая этот мир, человек сливается с Вселенной, как с зеркалом света. Подобным же образом участники жертвоприношения, по замыслу Батая, освобождались от индивидуального начала и сливались с макрокосмом. «Жертвоприношение поставило жизнь на высоту смерти, оно стало наглядным примером безрассудного переизбытка траты», — писал Батай.
Насилие, о котором говорил философ отличалось от насилия фашистского. Если последнее подразумевало тотальное уничтожение Другого, то насилие, принятое в обществе «Ацефал» имело место лишь при добровольном согласии, иными словами, оно было направлено на жертву, готовую к уничтожению. Чаще всего участники общества вели войну с самими собой, следовательно, их насилие выражалось в самоистреблении при «влечении к смерти».
Принимая концепцию Гераклита, Батай воспринимал войну как первоначало бытия. Войну он неразрывно связывал с жертвоприношением, гигантской тратой, по большому счёту чуждой экономическим и национальным принципам. Желая разрушить фашистский политический миф, Батай идёт против структуры политической организации, в которой фигура вождя, фюрера является главной. Главу или ГОЛОВУ он предпочитает ОТСЕЧЬ. Люди больше не должны были объединяться вокруг главы. Я приведу цитату из фундаментного текста «Пропозиции», который был опубликован во втором номере журнала «Ацефал»:
«Демократия зиждется на нейтрализации относительно слабых и свободных антагонизмов; она исключает любое взрывчатое сгущение. Моноцефальное общество возникает из свободной игры естественных законов человека, но всякий раз, когда это вторичное образование, оно являет собой удручающую атрофию и старческий маразм.
Единственное общество, полное жизни и силы, единственное свободное общество – это би- или полицефальное общество, дающее фундаментальным антагонизмам жизни постоянный, но неограниченный взрывной выход в самых богатых формах.
Двойственность или множественность голов как бы воплощает одновременно безглавость жизни, так как голова основана на сведении всего к единству, сведении мира к Богу».
В экзистенциальном экстазе, в соприкосновении с нуминозным происходило принесение в жертву своего «я». Это расценивалось Батаем как проявление подлинной власти, присущей индивиду. ОН БЫЛ ВЛАСТЕН РАСТРАТИТЬ СЕБЯ, ПРИНЕСТИ В ЖЕРТВУ. Батай был твёрдо убеждён, что «Власть существует лишь растрачивая себя». Он полагал власть атрибутом тех, кому приходится дорого за него расплачиваться; на кон при этом ставилась собственная личность. Мы имеем парадоксальную формулировку: КОРОНАЦИЯ ЕСТЬ НАЧАЛЬНАЯ СТАДИЯ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ. По Батаю, власть – это не только возможность убивать, но не в последнюю очередь и возможность быть убитым. Отсюда и суверенная власть была лишь тенью суверенности. Подлинным сувереном Батай называл человека трагедии. Трагедии, ибо сама власть трагична (преступна), неподчиняема. Мы знаем, что Батай придерживался концепции АБСОЛЮТНОГО СУВЕРЕНА, наделённого абсолютной свободой и имеющего право на смерть. Снова гегелевский мотив. Он лишён страха смерти, ибо не проектирует себя в будущее время. Суверен Батая трансгрессивен, ибо воспринимает границы как то, что необходимо нарушить и преодолеть, для него не существует никаких запретов. Сакральное Батай разделяет на «левое» и «правое», и утверждает, что все сакральные объекты, «как политические персонажи, регулярно преобразуются только из левых в правые». Это в частности справедливо и по отношению к власти. Власть начинается с трансгрессивного акта, с нарушения запрета. Суверен, по Батаю, сражается не с какими-то конкретными врагами, а с обществом, вернее, с гетерогенными его элементами, для этого заручаясь помощью гомогенной части общества. Суверенная власть имела садистский характер, но была «выходом в ослепительную чистоту». Как замечает Мишель Сюриа: «Смерть или опустошение, которую национал-социалистические и фашистские диктатуры принесут с собой, служит завоеванию. Но та смерть, которую призывает Батай — призывает на себя и на тех, кто вместе с ним разрабатывает идею сообщества, — лишь только та смерть экстатична, ибо только она лишает всего, только она разоряет».
Актор политической деятельности как носитель индивидуального начала уступает место актору политико-религиозной деятельности, субъекту, вышедшему за рамки индивидуального. Девизом общества Ацефал, созданного по примеру рыцарского ордена, стали слова « Мы свирепо религиозны!» Важно подчеркнуть, что «Ацефал» ОБЪЯВИЛ ФАШИЗМУ СВЯЩЕННУЮ ВОЙНУ и первым решительным действием стал выход Второго номера журнала, который был полностью посвящён Ницше. Батай вознамерился вырвать его из рук фашистов, вполне успешно приспособивших его философию под свои нужды. Батай решительно опровергает связь Ницше с фашизмом, раскрывая суть фальсификации, порождённой хитрыми замыслами сестры философа, его кузена Рихарда Ёлера и человека, имевшего доступ к Архиву Ницше.
«Война интересует меня как средство тревожного созерцания», — признаётся Батай. В царстве необходимости, то есть, в нашем мире, существует три типа людей:
1. «Вооружённый громила», правящий с помощью насилия, не признающий никакого внутреннего конфликта и относящийся к смерти как к «средству для внешнего применения».
2. «Трагический человек», который подвергается воздействию жестоких сил и противоречий, находясь во власти абсурда природы и общественных отношений. Он не видит иного выхода, кроме преступления. Его особенность в том, что «трагический человек» никогда не может быть порабощён, ибо несёт в себе «реальность глубин человеческого существования». Дух трагедии тяготеет к утверждению, созданию своей империи.
3. «Человек закона и слова», часто принимаемый за «человека комедии». Как правило, он быстро оказывается на службе у человека первого типа.
Батай высказывал мысль о необходимости появления сообществ избранных, что призваны стать строителями империи, которые бы знали ради чего стоит жить и ради чего стоит умирать. Это было бы «обществом заговорщиков», трагичным обществом, а трагедия, как известно, имеет своим истоком дионисийские братства. «…мир трагедии – это мир вакханок, — рассказывает Батай. – Кайуа говорит также, что одной из целей «тайного общества» является достижение коллективного экстаза и смерти от пароксизма. Империя трагедии не может быть реальностью подавленного и угрюмого мира». И совсем поразительна фраза: «В КОНЦЕ КОНЦОВ ИМПЕРИЯ БУДЕТ ПРИНАДЛЕЖАТЬ ТЕМ, КТО БУДЕТ ТАК РАЗБРАСЫВАТЬСЯ ЖИЗНЬЮ, ЧТО ПОЛЮБИТ СМЕРТЬ». Субъектом истории новой политической идеологии Батая становится не индивидуум, как в случае либерализма, ни класс и даже ни государство (или раса), как в коммунизме и фашизме, но ТРАГИЧЕСКОЕ СООБЩЕСТВО. Именно это Трагическое Общество мы можем рассмотреть как ещё одну кандидатуру на роль субъекта в Четвёртой Политической Теории, а проживание имперской трагедии как форму её практической реализации.
Прообразом этого общества был тайный союз «Ацефал». Не следует забывать, что он имел отношение не только и не столько к политической области, сколько к области религиозной, ибо главной целью Жоржа Батая было создание новой религии.
В июле 1937 года в журнале «Ацефал» появляется «Заявление об основании «Коллежа Социологии». Первое заседание прошло 20 ноября. Был прочитан доклад Батая и Кайуа «Социология сакрального и отношения между «обществом», «организмом» и «существом». Возникновение Коллежа началось с категорического отказа от политики и литературы, — единственным ориентиром признавалась наука, а если говорить точнее, та наука предметом которой был «отталкивающий аспект сакрального» (или как говорил Монро, «жгучие сюжеты»). Иными словами, был сделан шаг ЗА пределы философии познания.
Основатели Коллежа Социологии, солидализируясь с «сюррационализмом» Гастона Башляра (кстати, учителем нашего Жильбера Дюрана) избрали иной метод – неосторожность. Необходимо мыслить опасно, сделать ставкой свой собственный разум, ибо «риск разума должен быть всеобщим». На познание не существует никаких запретов. Мышление – это довольно опасный процесс. Мыслить – значит рисковать, так как в «царстве мысли неосторожность является методом». Продолжая исследования таких известных социологов как Эмиль Дюркгейм, Люсьен Леви-Брюль и Марсель Мосс, члены Коллежа Социологии ставили перед собой непростую задачу – исследование сакральных феноменов, а также осмысление связи природного и общественного мира. Роже Кайуа утверждал, что регенерация сакральных явлений была, пожалуй, фундаментальной целью основателей Коллежа. К сожалению приходится признавать, что внутри коллектива имел место неразрешимый конфликт: столкновение различных точек зрения на проект «сакральной социологии» в конечном счете стал причиной раскола. Мишель Лейрис предлагал устранить всякую двусмысленность и продолжать исследования в рамках официальной науки, что шло вразрез с планами как самого Батая, так и его друга Роже Кайуа. Коллеж Социологии должен был объединить конгениальных друг другу личностей, видевших свою задачу в сакрализации социологии, возведении этой науки в статус сакральной доктрины. «Правому» Сакральному аспекту фашизма, основанному на воле к власти, подразумевающему имперскую идею, Батай противопоставил «левое»Сакральное, связанное с тайными обществами, религиозной властью и суверенитетом трагедии. Символ первого – топор палача, ибо это власть убивающего. Символ второго – крест идущего на казнь, ибо это власть погибающего.
«Ни демократия, ни фашизм – тайное общество», — таков принцип Коллежа Социологии. Его участники намеревались осуществить сразу три проекта – научный, художественный и политический. Им это не удалось, но нас главным образом интересует пройденные этапы, сам процесс, а не конечный результат, поскольку Коллеж, по замечанию Олье Дени, находился в поиске некоего четвёртого пути и представлял собой, таким образом, историческую префигурацию Четвёртой Политической Теории, включая её практическую реализацию – чем мы с вами собственно и занимаемся.
Видео с семинара: http://www.evrazia.tv/content/seminar-chetvyortaya-politicheskaya-praktika
Комментариев нет:
Отправить комментарий