Галина Иванкина: Неоконченная пьеса из жизни Обломова или Красное на Белом

Племянница подруги — чувствительная девочка-шестиклассница — впервые посмотрела кинофильм «Раба любви», и уже в самом конце, когда актриса Вознесенская неслась в пустом трамвае со словами: «Господа, вы звери…», дитя выдало: «Красные зарубят шашками». Вернее нет, она сказала «саблями», что, собственно, не меняет сути. Вы понимаете? Ребёнок совершенно искренне решил, что вот эта изысканно-истеричная Раба Любви, её любовник в белом костюме, городское подполье с тайными кинопросмотрами — все они «за царя», за прошлую, невероятно чистую жизнь, этакие осколки Серебряного Века с его виньетками в виде печальных ирисов и «небом в алмазах» над «вишнёвыми садами». А тут — большевистская банда и шашки наголо, дикие вопли и нестерпимое желание зарубить трепещущую актрису…

Когда девочке сказали правду, а белое поменяли на красное, у неё приключился культурологический шок. Как?! Они — красные?! Потому что фраза «Господа, вы звери… Вы будете прокляты своей страной» не может относиться к хорошим, правильным белогвардейцам. Девочка хорошая, рисует, ходит в музыкалку, не говоря уже про English… Как выяснилось, считает, что Сталин — убийца, а СССР был Мордором. (Впрочем, другая знакомая девочка её возраста, как раз-таки, хотела бы жить в СССР и даже задружилась с какой-то зюгановской пионеркой). Это я к тому, что сейчас все — даже дети — имеют возможность выбирать подходящий контент… Более того, каждый-всякий, и ребёнок тоже, может себе позволить собственную интерпретацию событий. Но это всего лишь присказка, потому что речь пойдёт не о выборе и даже не о белых, красных и товарище Сталине.

Дитя, само того не желая, вскрыло основную суть эскапистского ретро-кино 1970-х. Там действительно можно легко менять белых на красных, а зверей — на господ. Эти фильмы были о другом — об остром желании советской интеллигенции сбежать в мир плетёных кресел, дачных абажуров и кружевных тренов. А точнее — в мир барства, расслабленности и законного (sic!) ничегонеделания. Собственно, в 1970-е годы это явилось общемировым трендом — Голливуд выдавал «Великого Гэтсби», ‘Vogue’ — фотосессии Джерри Холл в облике прекрасной дамы, а советская интеллигенция пела про корнета Оболенского и благоговейно скупала подшивки «Нивы» за 1914 год. (Если посмотреть, то в истории XX века годы прорыва, футуризма и желания всё разрушить закономерно сменяются годами отката к эстетике прошлого и к традиционным ценностям).

После бурного десятилетия геометризма и платьев-трапеций, едва прикрывающих естество, людям остро захотелось dolce far niente посреди антуражей в стиле Art Nouveau (или Art Déco, какая, право, разница?!). Всё, что приключилось в промежутке с 1890 по 1940 год стали именовать ароматным, как духи ‘Apres l’Ondee’, словом «ретро», а по советским экранам замелькали Небесные Ласточки, увенчанные Соломенными Шляпками. Ускоряющийся ритм жизни вызывал аллергическую реакцию. У Софии Ротару была такая энергично-убойная песня со словами: «Мчится время всё быстрей! Время стрессов и страстей мчится всё быстрей!». Под эти ритмы так и хотелось убежать на чеховскую дачу и навсегда закрыть за собой дверь — пусть стрессы со страстями бушуют где-нибудь в другом месте и по возможности без меня. И тут появляется он в белой шляпе. Тот, кто при любых раскладах имел бы все права на барство и усы, а также на хорошую фамилию и всю ту же белую шляпу. Никита Михалков, певец ретро-жизни и ретро-ностальгии.

Даже сами названия фильмов оказывались длинными, как наименования старинных романов: «Свой среди чужих, чужой среди своих», «Неоконченная пьеса для механического пианино», «Несколько дней из жизни И.И. Обломова». Не лаконичный, классический «Обломов», а вот эдак размеренно, с чувством, с толком, с расстановкой — несколько дней из жизни… Всё это настраивало на медленный, вкусный просмотр со смакованием деталей, вещей, смыслов, ароматов, воспоминаний. Михалков, сам того, возможно, и не желая, реабилитировал Илью Ильича и его созерцательную лень. Скорее Штольц, чем Обломов, он, тем не менее, создал из ленивого, апатичного барина этакого героя десятилетия. Обломов — это своеобразный манифест поколения профессоров-дворников, которые тогда уходили из перспективных НИИ, дабы в свободное от метлы время писать «в стол» труды по суфизму и читать самыздатовские вирши. Герой 1960-х спрашивал: «Зачем мне квартира?». Потому что есть Работа, а понедельники завсегда приятнее унылых, бездельных суббот. Герой 1970-х мог бы спросить: «Зачем мне работа?».

Обломов — это отказ от ритма, стрессов и страстей ради внутренней свободы. И точно так же, как царский режим позволял Илюше О. валяться на диване, так и советская власть на излёте своего существования давала право на созерцательно-творческую лень, на кухонные разговоры о бытии, на внутреннюю эмиграцию и — самоё жизнь, протекающую параллельно Генеральной Линии Партии. В «Неоконченной пьесе…» постоянно говорят, ходят, выясняют отношения. Главное — не действие, а разговоры. Дачно-усадебное благолепие, красота остановившегося мгновения. Через десять-пятнадцать лет все эти люди поделятся на белых и красных, понесутся рубить Рабу Любви, смешаются в толпе чужих (или своих). Для интеллигенции 1970-х, тоже любящих дачные посиделки под шум далёких электричек и призывный свист чайника, «Неоконченная пьеса…» была вполне современным рассказом о них самих. И вот этот негласный лозунг интеллигентов (только-только от сохи): «Чумазый играть не может!». Эскапизм, снобизм, пофигизм…

Симптоматично название другого фильма «Свой среди чужих, чужой среди своих» — здесь, как и в «Рабе любви», тоже можно менять местами, не меняя смысла. Заметьте — в ретро-фильмах Михалкова практически все герои — условно свои и условно чужие, которые при ином раскладе вполне могут поменяться нашивками. Потому что все главные герои — и председатель ревкома Сарычев (герой Солоницына), и начальник ЧК Кунгуров (герой Пороховщикова), и даже центральная фигура — Шилов / Богатырёв не очень-то смахивают на пролетариев с Путиловского завода, пришедших в Революцию из рабочего барака, провонявшего табаком и немытостью. Одни дворяне рубятся с другими дворянами за честь и золото. Важно другое — у какого из дворянских кланов честь всё ещё важнее золота. Честные — за красных, потерявшие честь — по другую сторону баррикад. Но сами баррикады — условны, как и тот эпизодический, но яркий столик — не то из мечты, не то из сна-воспоминания. Именно поэтому ребёнок, выросший на рассказах о добром царе и бяке-Сталине, с лёгкостью путается в идеологических нюанасах и очень удивляется, что мир шляпок, белых костюмов и красивых авто с открытым верхом оказывается вдруг на стороне «кровавого большевизма»…

КОММЕНТАРИИ:

Константин Рахно 27.06.2012 НА 13:45
Именно, реабилитировал. Попалась мне как-то научная книга конца затхлых 80-х, где литературовед, потрясая цитатами из Ульянова-Бланка, клеймил позором актера Олега Табакова, за то, что тот посмел пойти против линии партии и хорошо отозваться о своем персонаже — Обломове.
Всё правильно о кино, я бы только еще добавил сюда не только милые венгерские кинооперетты, но также «Табор уходит в небо», родившийся из казенного и закомплексованного Горького, не сумевшего стать ницшеанцем, духу не хватило…
Гениальные «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Вий», «За двумя зайцами», предлагавшие одному из самых больших этносов империи окунуться в свою украинскую правильную жизнь.
Гениального «Человека-амфибию». А еще «Здравствуйте, я — Ваша тетя» и другие фильмы из красивой английской жизни, включая одну очень неудачную экранизацию Агаты Кристи — «Тайну черных дроздов». «31 июня» — великий фильм.
Все — побег от совковости…

Галина Иванкина Сентябрь 16, 2012 at 13:42
Всё так. По поводу Горького интересно. Я впервые слышу, что он хотел быть ницшеанцем.