Однако отношение к волку у кочевников древности было амбивалентным, как и ко всему сакральному. В волке воплощались не только злое начало, но и угрюмая храбрость, умение сражаться до последнего вздоха. Волк искони сопутствовал человеку, то держась вблизи, то нападая. Но особую опасность волк стал представлять для скотоводов, вынужденных следить за стаями хищников, преследующих их табуны и отары. И так же безотрывно следили за серыми разбойниками вожаки стад, сопротивляясь им, действуя по древним законам борьбы. Всё это нашло яркое отражение в эпических сказаниях. Не случайно волк был одним из главных тотемов именно скотоводческих тюрко-монгольских народов, и отголоски этого пронизывают их устное поэтическое творчество.
В эпосе и эпизированных сказаниях волк выступает то родоначальником, то кормильцем и воспитателем осиротевших детей, то оборотнем. Облик волков в эпосе принимают пиры – святые-покровители. Волк стал синонимом вождя или воина в эпосе кочевников, воплощавшим в поэтическом языке свирепую силу и мужество батыра-одиночки или слитую в едином броске атаку целого войска. И в древних пословицах волк изображён с теми же чертами мобильного, свободолюбивого батыра: «Пища волка и пища молодца – в дороге», «Голод волк вынесет, не потерпит рабства». В изобразительном искусстве кочевнического мира издревле культивировался образ волка – агрессивного хищника, импонировавший «идеалам» эпохи военной демократии, отражённым и в героическом эпосе.
***
Смело и гениально просто передано основное в облике этого зверя – оскаленная пасть, зигзаг его беспощадных зубов. Тотемный зверь, изображавшийся на знамёнах тюрок, должен был по-прежнему охранять всеми способами «сынов волка», как именовали в повествовании и в поэтических уподоблениях кочевники евразийских степей. В ряде легенд волк выступает как родоначальник тюрко-монгольских народов. Из легенд, приведённых Н.Я. Бичуриным, в которых волк-супруг даёт начало династийному роду, одна относится непосредственно к гуннам, другая – к древнетюркскому Дому Ашины, тоже, по Н.Я. Бичурину, «отдельной отрасли Дома Хунну».
***
По одной легенде: «…у хуннуского Шаньюя родились две дочери чрезвычайной красоты… Шаньюй сказал: «Можно ли мне таких дочерей выдавать за людей? Я предоставлю их Небу». И так… в необитаемом месте построил высокий терем» для них. Спустя четыре года «один старый волк стал денно и ночно стеречь терем, производя вой; почему вырыл себе нору под теремом, и не выходил из неё. Меньшая дочь сказала: наш родитель поместил нас здесь, желая предоставить Небу, а ныне пришёл волк; может быть, его прибытие имеет счастливое предзнаменование. Она только что хотела сойти к нему, как старшая её сестра сказала: «Это животное; не посрамляй родителей». Меньшая сестра не послушала её, сошла к волку, вышла замуж и родила сына. Потомство от них размножилось».
В другой легенде рассказывается: «Сей род был разбит одним соседним владетелем и совершенно истреблён. Остался один десятилетний мальчик. Ратники, видя его малолетство, пожалели убить его: почему, отрубив у него руки и ноги, бросили его в травянистое озеро. Волчица стала кормить его мясом. Владетель, услышав, что мальчик ещё жив, вторично послал людей убить его. Посланные, увидя мальчика подле волчицы, хотели и её убить», но она «укрылась» в горной пещере «и родила десять сыновей». «Впоследствии каждый из них составил особливый род. В числе их был Ашина, человек с великими способностями, и он признан был государем: почему над воротами своего местопребывания выставил знамя с волчьею головою – в воспоминание своего происхождения».
Однако по иной версии («Ещё говорят»), сыном волчицы был только старший из многочисленных братьев – Ичжини Нишыду. Изложение этих легенд Н.Я. Бичурин завершает словами: «Хотя в сказаниях есть разность, но во всех род тукюесцев произведён от волка». Эта свидетельствует о широком распространении легенды. «Возможно предположить, – пишет С.Г. Кляшторный, – что здесь скорее следует видеть два варианта одной легенды, чем две самостоятельные по своему происхождению легенды». О устойчивости генеалогической традиции свидетельствует то, что «знамёна-древки древних тюрков, увенчанные золотой головой волка, их тотема», бытовали позднее у средневековых кипчаков (волк оставался племенным именем правящего рода), а у башкир такое изображение волка сохранялось и в XIX веке.
***
«Почитание волков, – пишет А.Н. Киреев, – было весьма распространено в Башкирии. Вожди племён, а позже ханы и даже волостные старшины как символ их административной власти носили знак с изображением волчьей головы». Более завуалирована генеалогическая легенда об Огузхане как легендарном предке тюрок. Правда, в одном из сказаний Огузхан назван «рождённым серым волком»; обычно же волк в «Огузнаме» выступает только «патроном» огузов. «Я стал вашим каганом, – говорит Огуз воинам перед походом, – возьмём-ка луки и щиты, тамгою пусть будет нам „благодать”, а „сивый волк“ пусть будет ураном» (боевым кличем).
***
О рождении Огузхана сказано: «Озарились глаза Ай-Каган, и она родила сына». Связь этого эпизода с волком-супругом проясняется из сопоставления с генеалогическими сказаниями о Чингисхане и его предках. Далее в «Огузнаме» повествуется, как во время похода «в шатёр Огуз-кагана проник луч, подобный солнечному. Из того луча появился сивовласый, сивогривый большой волк». Этот волк затем неизменно идёт впереди его войск, показывая путь. Основываясь на этих легендах, X.Г. Короглы считает, что волк, возможно, был некогда одним из племенных тотемов огузов, но хотя в образе самого Огузхана и есть следы «зооморфных представлений народа», он уже «не сакрализованный первобытный герой; он – основатель рода и государственности» и «обладает всеми чертами исторического героя».
Добавим, что то же можно сказать об образе родоначальника Дома Ашины. Но в эпическом облике Огузхана (как и других эпических героев) соединились черты различных животных, что едва объясняется простым поэтическим уподоблением. Скорее это свидетельствует о слиянии многих тотемов в образе этого вождя союза племён. О новорожденном Огузе сообщается: «Через сорок дней он вырос, ходил и играл. Ноги его стали подобны ногам быка, поясница – пояснице волка, плечи – подобны плечам соболя. Всё тело его было покрыто густыми волосами». Причём В.В. Радлов, А.Н. Бернштам, С.М. Абрамзон отметили совпадение приёмов изображения Огузхана и героя знаменитого кыргызского эпоса: «…и Манас, – пишет С.М. Абрамзон, – имел тигровую шею, змеиные веки, волчьи уши».
В «Огузнаме» «звериное» происхождение Огузхана несколько затушёвано; составители же тюркоязычных сказаний о Чингисхане были больше озабочены только тем, чтобы доказать «законное» происхождение Чингисхана от его земного отца (хотя и связанного по матери с небожителями), мужа его матери. Если в монгольской хронике – «Сокровенном сказании» легендарными предками монголов являлись Борте-Чино (Сивый Волк) и Гао-Марал (Прекрасная Лань), и к ним возводился род Чингиса, а в одной из легенд сам Чингисхан назван «рождённым от луча Солнца и серого волка», то в поздних сказаниях о Чингисхане, сложенных в тюркоязычной среде, эта версия несколько модифицируется. Устанавливается традиция, что Алангоа посещает её муж (после своей смерти), только принимая облик луча и волка.
***
В «Богатырских сказаниях о Чингис-хане» его бабка Гулямлик зачала сына от солнечного луча; в имени её сына – Тангри-берген-Дуюн-Баян – отражено его небесное происхождение. Перед смертью он говорит: «Моя жена останется вдовой, но я приду, и у неё родится хороший мальчик… Знаками моего прихода будут: после смерти я буду гореть, как солнце, выйду в виде волка». Опираясь на варианты этого сказания, X.Г. Короглы делает общий вывод о влиянии тюркского эпоса об Огузхане на сказания о Чингисхане, зафиксированные в письменном виде («Огузнаме» и «Чингиснаме»). Он аргументирует это не только сходством ряда эпизодов, но и тем, что стражами, которых Алангоа попросила поставить у своего шатра для подтверждения прихода чудесного посетителя, являются тюрки. В другом варианте «Чингиснаме», изложенном исследователем, Алангоа призывает в свидетели кипчака Кара-бека, туркмена Кел-Мухаммеда и Урадуч-бека, которые и видят «блестящий свет», обернувшийся затем «светлогривым» волком. Эти сказания о Чингисхане, несомненно, поздняя эвфемическая интерпретация легенды о зооморфном прародителе, более устраивавшая в качестве родословной династию Чингизидов.
Письменные родословные велись главным образом в семьях феодальной верхушки, а им не импонировало уже такое «тёмное» происхождение. Но стремление «облагородить» родословную не мешало, по-видимому, признанию теми же феодалами в какой-то мере их традиционной связи с волком-прародителем. Характерно описание А. Янушкевичем в первой половине XIX века встречи чиновника (ссыльного поляка) с киргизским (казахским) султаном Бараком и другими султанами. Барак принёс и прочитал пышную родословную своих предков. Чиновник сказал в шутку: «... "Напрасно вы свой род выводите из такого высокого начала; ваше настоящее происхождение идёт от трёх братьев: волка белого, серого и чёрного. Ваша жизнь отдана чувственности и ублажению желудка, что всегда напоминает волчье начало". Они нисколько этим не были оскорблены, долго смеялись». Можно, конечно, усомниться в искренности этого смеха, но фактом остаётся, что удивления или отрицания это утверждение не вызвало...
Комментариев нет:
Отправить комментарий