Очевидно, что данный рефрен сродни традиционной фольклорной формуле «За горами, за морями». «… Условные обозначения географических реалий в этой формуле могут взаимозаменяться, но содержание её остается без изменений – «далеко, на чужбине, за границами родной земли, в чужом (часто враждебном) окружении»… Вместо моря или реки в указанной фольклорной конструкции может выступать существительное горы. О тождестве значения формул с названиями водных и горных реалий свидетельствует параллелизм в их использовании, ср.: «Дала сь мене, моя мати, за Дунай, за Дунай… Дала сь мене, моя мати, за високі гори» (П. Чубинский)»! [Масенко Л.Т. «За морем, за горами» (фольклорна формула в сучасній поезії) // Культура слова. – К. , 1986. – Вип. 31. – С. 67-71. – http://kulturamovy.univ.kiev.ua/KM/pdfs/Magazine31-21.pdf].
Собственно на территории Украины зафиксированы такие топонимы, связанные со словом «Шеломянь»: : с. Шеломьниця возле древнерус. Котельницы (ныне с. Стара Котельня Андрушивского района Житомирщини); с. Шоломки Овруцкого района Житомирщини, упомянутое в источниках под 1622 г.; Шеломыньское поле во Львовской земле упомянуто под 1386 г.
«Словарь-справочник» «Слова…» сообщает, что «шеломя» – это холм, гора, цепь холмов. а также может обозначать даль или высоту горизонта [Словарь-Справочник «Слова о полку Игореве» / Сост. В.Л. Виноградова. — Ленинград: Наука, Ленингр.отд-ние, 1984. — Вып.6. — С.176-178]. Подтверждается это цитатами из древне-русских былин, где гора названа «шеломя» [Золотослов, 1988, с.9], и фактами с других славянских языков: хорват. sleme – «вершина горы», «горб»; словен. sleme – «горный хребет»; чеськ. slemie – «гребень горы» и т.д.
Т.е. «шеломянь» обозначает границу Руси со Степью, очерченной высокогорьями («шеломями»).
Собственно выражение «Русь за Шеломянем» из «Слова о полку …» может быть соотнесено с преданием о немецком миссионере Бруно Квертфуртском, «архиепископе язычников» и апостоле Пруссии, который в 1007 гг. проезжал через Русь к печенегам. Князя Владимира Святославича, у которого он остановился погостить, миссионер называет в письме к императору Генриху II «Государем русов, великим державою и богатством» («Senior Rutorum, magnus regno et divitiis rerum»). Владимир уговаривал миссионера не ездить к печенегам, говоря, что у них он не найдет душ для спасения, а сам погибнет позорною смертью. Князь не смог уговорить Бруно и вызвался проводить его со своей дружиной до границ своей земли: «… он два дня проводил меня сам с войском до последнего предела своего государства, который (предел) он, по причине скитающегося неприятеля, оградил отовсюду самым крепким частоколом на весьма большое пространство. Он слез с коня на землю; я шел спереди с товарищами, он следовал с своими старшинами, и так мы вышли заворота; он стал на одном холме, мы стали на другом. Обнимая руками крест, я нес его сам, и пел великолепную песнь: «Пётр, ты любишь меня, паси овцы мои!» Когда кончен был антифон, государь послал старшину своего к нам с сими словами: «Я довел тебя до места, где кончается моя земля, начинается неприятельская» («…duos dies cum exercitu duxit me ipse usque ad regni sui terminum ultimum, quem propter vagum hostem firmissima et longissima sepe undique circumclausit. Sedit de equo ad terram; me preeunte cum sociis, illo sequente cum maioribus suis egredimurportam; stetit ipse in uno, nos stetimus in alio colle; amplexus manibus crucem ipse ferebam, cantans nobile carmen: «Petre, amas me, pasce oves meas!» Finito responsorio misit seniormaiorem suum ad nos in hec verba: «Duxi te, ubi mea desinit terra, inimicorum incipit») («Послание Бруно к Генриху ІІ», 242).
Это согласуется с рассказом летописца Нестора о городах, основанных Владимиром для защиты со стороны степи, и заселенных выходцами из словен, кривичей, вятичей и чуди, и предание народное о богатырских заставах, оберегавших Киев [Гильфердинг А. Ф. Неизданное свидетельство современника о Владимире Святом и Болеславе Храбром. – М.: Тип. Александра Семёна, 1856. – 34 с., прим. 28].
Вначале и автор этих строк соглашался с интерпретацией «шеломяни» как «границы на холмах», предложив только версию об иностранном происхождении самого слова «шеломя» [Гуцуляк О. Склавіни : до походження етноніму // Четвер. — Івано-Франківськ, 1991. — №2. — С.90], а именно от венгерского solyom (произноситься как «шойом») – «сокол», которым венгры-кочевники («угры» древнерусских летописей; ср. с урочищем Угорским и историческим бытованием венгров в Киеве) перевели или скандинавское имя Рюрик (Hraerekr – «сокол»), или славянское слово «сокол» – «гора», которое и ныне существует в этом значении в украинских диалектах [Марусенко Т.А. Названия рельефов в говорах Хмельницкой области УССР // Карпатская диалектология и ономастика. – М.: Наука, 1978. – С.294].
Но ознакомление со статей исследователя В. Осипчука [Осипчук В. Чи воскресне триєдність?: До питання про відновлення первісної назви Батиєвої гори в Києві // Соціалістична культура. — Київ, 1990. — №8.— С.28] вызвало необходимость уточнения семантики понятия «шеломянь».
По мнению В. Осипчука, Шеломянь – это нынешняя Батыева гора, самая высокая точка Киева, ярко выраженная соборная вершина которой находится в районе нынешней Соломянской площади. Здесь же находятся Соломянское и Байковое кладбища. Эта гора использовалась как могильник, где сжигали киевлян-язычников. Возможно поэтому она еще и символизировала место контакта полян с предками, воплощала в себе категорию ограниченного пространства, кургана. Киевская гора Шеломянь была центром, кругом, символом трайба полян, а отсюда – и символом божества, символизируемого кругом, – солнца.
Собственно мы предполагаем, что с принятием христианства славянское понятие Шеломянь вследствие фонологического тождества и глубин ностратического происхождения ассоциировало в себе библейское shlm (шалом) «состояние целостности, здоровья, благоденствия и мира», один из эпитетов Яхве (Суд. 6:19-24) и будущего Мессии (Исайя 9:1-6; Михей 5:1-4). Место культа Шалома – Иерусалим (Быт. 14:18; пс. 96:3).
В «Задонщине» (кон. XIV – начало XV вв.), написанной как подражание «Слову о полку…», рефрен «О Русская земля, уже за шеломянем еси!» заменен на «Русская земля, это с тобой так, как бы за Соломоном-царем побывала», имея ввиду время отступничества от единобожия царя Соломона (имя происходит от «шалом») в конце его жизни. Кстати, как указывает В. Ричка, на Руси князь-язычник Владимир наделялся теми же пороками («идолобеснованиє» и «жєнобєснованиє»), какими определяла ветхозаветная традиция царя Соломона (3 Цар. 11:1-8), вплоть до текстуальных совпадений рассказа о Соломоне в популярной на Руси византийской «Хронике» Амартола с летописным рассказом о Владимире. Но если Соломон прошел путь от святости к погибели, Владимир (где слав. «мир» = иврит. «шалом»; как второй Соломон, мудростью своею избравший учение Христа) наоборот – от греховности к спасению. Также оба завершили замыслы зодчества своих отцов – Храм Господний в Иерусалиме и Храм святой Софии в Киеве, оба строили на границах своих государств укрепленные города и заселяли их иными народами, и второй даже называет эти укрепления названиями христианских центров Святой Земли – Треполь и Халеп [Ричка В. Хрещення Русі 988 р. : ідейний зміст літописного сюжету // Ruthenica. — К., 2004. — Т.ІІІ. — С.99-101].
Также известно, что в славянской христианской топографике Киев иногда воспринимался как «Второй Иерусалим» и это могло иметь исток как из «Слова о законе и благодати» митрополита Илариона (сравнение Киева с Иерусалимом и Новым Иерусалимом-Константинополем), так и из «Жития князя Владимира» («Оле чюдо! Яко 2-и Иерусалим на земли явися Киевъ, и 2-й Моисей Володимир явися»). Также строительством в Киеве храма Св. Софии и Золотых ворот Ярослав Мудрый явно уподобляет Киев Царьгороду и Иерусалиму [Успенский Б.А. Этюды о русской истории. — СПб.: Азбука, 2002. — С. 116-117]. Интересно пр этом вспомнить сообщение «Повести временных лет» под 1071 г. о появлении некоего «волхва», который предвещал, что реки потекут вспять, земли перейдут с места на место и греческая земля станет там, где стоит русская, а русская окажется на месте греческой [Полное собрание русских летописей. — Л., 1926. — Т. I/1. — С. 174]. Таким образом, определенные эсхатологические представления об отождествлении Иерусалима = Константинополя = Киева возможны, что позже и мы видим, с добавлением в этот ряд как болгарского Тырново, так и закраинской Москвы.
Освободившись от Хазаро-иудейского каганата, трайб полян вынужден был или воссоздать имперскую структуру на собственном уровне, или найти себе нового «хазяина», не говоря о реальной возможности деградации, легко достижимой встречными усилиями трайбалистских радикалов и имперских консерваторов. Поляне пошли путем создания собственной империи, которая, утверждаясь как собственно империя, несет в себе различные трайбы с их различными ценностями, провозглашая высшей, собственной имперской ценностью, признание членами этих трайбов одних и тех же норм – «Русской правды» и «Слову Божьему». Империя (Русь) осмысливается как социальное отображение космического творения, имперская экспансия законодательного пространства божественной власти в варварский мир, а сам монарх обожествляется. Скандинавское имя «Олег» (сканд. Хельги, Helgi как «Святой, Священный») является эквивалентом славянских имен киевских каганов Святослава и Святополка и иудейского названия хазарской столицы Итиль (Ithiel «Священный»).
Герой «Слова о полку …» Игорь, сын Святослава, сына Олега, который внук Дажьбога (по версии американского слависта А. Робинсона), осуществляет экспансию в варварский мир (Половецкое поле, Дешт-и-Кипчак), отождествленный с космическим хаосом. Игорь-князь назван «солнцем», ибо действует как солнце: собирает и обращает к себе все сущее, проникая в мир хаоса («за Шеломянь»), гармонизируя его (расширяя русскую землю до Дона Великого). Империя выступает как космос, он совершенен сам по себе, но он может вмещать определенные хаотические остатки внутри себя. Он этот «свой хаос» гармонизирует и, отталкиваясь от него, направлен к утверждению более совершенного строя. «Своим хаосом» для Руси является «усобица», рождающая ужас, страх, т.е. эмоции, которые рождаются также и тьмой (затмнение солнца), и чувством отсутствия надежных границ между человеком и хаосом (постоянная угроза половецких набегов). Специфика «Слова о полку …» в этих условиях, в отличие от летописей, состоит в том, что князь-солнце является утешителем (укр. «розраджувачем»), а гарантом его харизмы есть Шеломянь как символ чувства трайбализма, эффектом которого есть первотолчёк к изменениям, к совершенствованию.
Шеломянь в «Слове о полку …» – это тотем, знак объединения, символ племени полян, клана руссов. Дающий возможность каждому его наследнику, как русичу, осознать, что он член однй и той же моральной общности и что он с ней «сроден» (лат. natio; ст.-греч. syggenes “сингения, сродство»).
Развернутую параллель обнаруживаем во французской имперской раннесредневековой традиции – легендарное знамя Орифламма (auri flamma) – «золотое пламя» является образом солнца и харизмы над войсками Карла Великого (Шарлемана). В мирное время оно хранилось в аббатстве Сен-Дени, откуда происходит бовой кличь «Сен Дени Монжуа!», известный в «Песне о Роланде» как кличь Карла «Монджой!» (Mont Joie – «Холмы Юпитера» на юге Франции; франц. joie «радость, веселие, свадьба, пиршество, буйство», а имя святого Дениса — от бога буйства и сил природы Диониса). Древний боевой кличь, священное знамя или хоругвь, связанные с определенным родом и названием неких сакральных холмов – все они воодушевляли, добавляли силу и храбрость. На Руси известны знаки-инсигнии: белая хоругвь, червленый бунчук («чёлка»), кличь «За землю Русскую!», за определенного представителя рода Рюриковичей, определение битвы как «веселия» и т.д.
Так в Риме на одной из вершин холма Квиринал Салютаре поклонялись богине Салюс («Здоровье») как воплощении благосостояния и процветания императорской родни, римского народа и армии.
Согласно с верованиями индоевропейцев обеспечить благо и мир народу могли только духи-предки, живущие в горах-курганах. В «Авесте» есть понятие «Амеша-Спента» — «Бессмертные Святые», категория духов-предков, которая вмещает в себя и субстанцию воды Хаурват («Чистота, здоровье»). Сбегая с гор, «от предков», вода считалась их даром и посредником между мирами, условием благосостояния и процветания. Поэтому в ариев обряд омывания занимает важное место в ритуалах и посвящениях, символизируя соединение с основаниями Вселенной – водой и светом. Авестийской Хаурват в «Ведах» тождественна богиня-лебедь Сарасвати (букв. «имеющая отношение к воде»), она же самая благодатная, полноводная и стремительная река, текущая с мировой горы Меру к морю, и она же Вач – богиня священного языка. Совместно с богинями Илой (персонификацией пищи) и Бхарати (персонификацией передачи традиции) Сарасвати образует триаду, пышно восседающую на жертовной соломяной подстилке на священной горе.
А именно киевская гора Соломянка-Шеломянь омывает своё подножье водами реки Лыбедь.
И Лебедем (Cignus) названо северное созвездие Млечного пути, который в украинцев называется Чумацким шляхом (чумацкие возы, как известно, укрыты соломой), а у других индоевропейцев и тюрков – Путь похитителя соломы. Именно на этой соломе первопредком-тотемом впервые был осуществлен обряд жертвоприношения богам. Запах сожженой соломы должен был сигнализировать о том, что готовится жертвоприношение предкам-духам:
Ух! Ух!
Солом’яний дух, дух!
(Т. Шевченко, «Причинна», 1837 р.)
А принятие жертвы на горе Шеломянь духами обозначало, что трайб полян и далее счастливо будет пребывать под покровительством предков …
Комментариев нет:
Отправить комментарий