Оглавление:
1. Метафизика Джемаля
2. Джемаль как пророк гностического мифа
3. Запад как судьбоносная мутация
4. Джемалевская версия Мифа
5. Истинная теология Ислама
6. Почему созерцатели?
7. Антропология Джемаля. Человек в Исламе
8. Бунтующий человек. Революция. Жрецы и воины
9. Джемаль и Достоевский
1. Метафизика Джемаля
Метафизические воззрения Джемаля оформились уже в «Ориентации-Север» (1979) — правда, без какой-либо явной исламской подоплёки. Эта работа, навеянная глубоко личным опытом, построена на понятийной системе, мягко говоря, далёкой от исламской теологии: «вагина», «фаллос», «кастрационная гибель», «вампирическая бездна» и т.п. Как можно судить, несколько позже, в 90-х, Джемаль переработал ту же самую концепцию, стилизовав её под исламский дискурс и снабдив ссылками на несколько аятов Корана и пророческих хадисов.
Поскольку даже среди джемалистов мало кто её понимает, то объясним это на простом языке. Существует «трансцендентный Субъект», то есть Бог. Он непознаваем, «не дан ни в каком опыте», «абсолютно трансцендентен» и целиком «по ту сторону»:
«Аллах абсолютно трансцендентен и дан нам только в посланничестве пророков, но никоим образом не в опыте, интуиции или созерцании. Вера в Аллаха есть интеллектуально-волевое утверждение того, что нам безусловно не дано».
Если видеть всё это с точки зрения серьёзной исламской теологии, то такая постановка вопроса предстанет как застревание на её начальном, «школьном» уровне, потому что Джемаль не может провести различие между сущностью Бога и Его действиями (соответственно — таухидом в сущности и таухидом в действиях). Сущность Бога действительно «не дана ни в каком опыте» — это относится к очевидным положениям единобожия, — однако Его действия не просто даны в нашем опыте, но и наполняют этот опыт от начала до конца. Всё, что мы видим вокруг себя, — результат действия Аллаха, подобно тому как лёд является результатом замерзания воды. Поскольку всё творение создано действием Бога, то всё оно и указывает на Него. Творение целиком — это «перст указующий» в сторону Творца. А иначе как мы вообще могли бы познать, что Бог есть — если Он «не дан ни в каком опыте»? Того, что «не дано ни в каком опыте», просто не существует.
В «Таухиде» Садука от Абу Басира передано:
Я спросил у Имама Садыка (А): «Сообщи мне, будут ли верующие видеть Аллаха, велик Он и свят, в День воскресения?»
Он сказал: «Да. И прежде Дня воскресения они видели Его».
Я сказал: «Когда?»
Он сказал: «Когда Он спросил их: “Разве Я не ваш Господь?” Они сказали: “Да” (7: 172)».
Потом он помолчал, а затем сказал: «Верующие в этом ближнем мире прежде Дня воскресения также видят Его. Разве ты сейчас не видишь Его?»
Я сказал ему: «Да буду я твоей жертвой, я передам этот хадис от тебя?»
Он сказал: «Нет, потому что если бы ты рассказал его – люди отвергли бы его, не понимая его смысла, или же поняли его как уподобление (Господа творениям) и стали бы неверными. (Знай же, что) видение сердцем не таково, как видение глазами: превыше Аллах того, что приписывают Ему уподобляющие и отступники».
(«Таухид», хадис 141).
И «видение» здесь означает не лицезрение сущности Бога (то есть Бога Самого по Себе), а лицезрение следов Его действия и тварного замысла, Его машийа, во всякой вещи. Имам Хусейн (А) говорит в «Дуа Арафат»: «Ослепли глаза, которые не видят Тебя» — это значит: «не видят Твоего действия во всех вещах», а не «Твоего бытия» или «Твоей сущности». Итак, значение видения Аллаха — это видение Его аятов, знамений и следов Его действия. Например, в хадисе от Имама Резы (А) говорится, что тот, кто увидит Мухаммада (С) на его высоком положении в будущем мире — тот увидит Аллаха. Это означает, что по величию, великолепию и власти этого положения мы поймем величие, великолепие и власть Самого Аллаха. А потому видение этого положения будет видением Аллаха.
О Всевышнем можно говорить только языком парадоксов. Верно, что нет ничего более скрытого, чем Бог, — но верно и то, что нет ничего более очевидного, чем Он. Аллах, в отличие от Своего творения, описывается через соединение противоположностей и снятие их, в то время как для творения это невозможно и называется «противоречием правилам логики». Ибо невозможно в отношении любой тварной вещи сказать, что она одновременно «близка» и «далека», «высока» и «низка». Однако Аллах – Далёкий и Близкий, Высокий и Низкий, Скрытый и Явный, Первый и Последний. И «соединение противоположностей» в отношении Бога означает, что Он Далёкий и Близкий одновременно, а «снятие противоположностей» значит, что в действительности Он не далёкий и не близкий, потому что Он близок точно так же, как и далёк, а далёк точно так же, как и близок, а потому «Далёкий» здесь значит «Близкий», а «Близкий» значит «Далёкий». И это – особая логика, противоречащая той, которая действует в отношении творения, применимая только к Вечному. Аллах описывается через соединение противоположностей в смысле снятия противоположностей и через снятие противоположностей в смысле соединения противоположностей.
Вычленять и абсолютизировать лишь одну сторону парадокса, объявляя Всевышнего «только Далёким» или «только Скрытым» — означает не понимать логики единобожия.
И с таким же основанием, как мы говорим, что Бог «по ту сторону» и «абсолютно трансцендентен», можно и сказать, что всё наполнено присутствием Бога. Его великие и прекрасные имена пронизывают всё сущее, и Он поддерживает его существование в любой момент. Великая фигура Всеприсутствия создана через действие Аллаха и Его сотворённые атрибуты, выраженные в этом действии. «Изнанка» мира соткана из света Бога, несущего в себе Его громовые слова, Его сверкающие письмена, Его предвечную мысль о творении. Всё творение есть совокупность аятов, знамений, указующих на Бога. Их назначение одновременно в том, чтобы проявлять и скрывать Его. Миллиарды указательных пальцев со всех сторон направлены на Великое и Скрытое, которое навсегда останется за завесой, раздвинуть которую не дано никому. И однако же в силу самого этого указания оно одновременно так открыто и явно, как ничто другое…
Итак, с одной стороны в метафизике Джемаля есть «непознаваемый Субъект», он же — Бог, а с другой — «Великое существо», он же — шайтан, Иблис, сатана:
«Иблис – он же Люцифер, Денница, Ормузд, Аполлон – есть, согласно монотеизму, существо, возникшее первым, сотканное из первичной праэнергии («огня»). Он находится в абсолютной оппозиции к «Богу пророков» — центру непостижимой внеантологической субъектности, внешним выражением и ставленником которого, согласно монотеистической теологии, является физический человек.
Состояние Иблиса – это идеальное состояние, которое Иблис имел, пока не был низвержен за неповиновение Всевышнему, потому что отказался поклониться Адаму. Как первое существо, соединявшее в себе свет и жар – два главных атрибута первичного огня, Иблис чувствовал себя в полной самодостаточности, соединяя в себе все возможные состояния в том совершенном равновесии, которое для традиционной метафизики и есть свобода».
(«Общество и время»).
Это великое существо язычников, которое существует между небом и землей и является агентом возгонки низших энергий от земли вверх, к небу, и низведения тонких энергий вниз. Великое существо, которое с точки зрения монотеистов является Иблисом, а с точки зрения язычников – богом. С точки зрения язычников, это сын неба и земли, совершенное тотальное вселенское существо, бог, которого разные языческие метафизические традиции называют по-разному: в индуизме – Ишвара, Зевс – в эллинской традиции, но наиболее фундаментальным в этом аспекте стал зороастризм-тире-митраизм, который распространился приблизительно около II-I столетий до новой эры на Западе, в Римской империи.
(«Смысл времени», лекция 5)
Оригинальный ход Джемаля состоит тут в том, что он выворачивает генонизм наизнанку: то, что в традиционалистской школе было «Богом», становится сатаной, а Бог отправляется «за ту сторону» реальности. Как известно, Рене Генон исходил из тезиса о сущностном единстве традиций. Он учил, что все традиции в конечном счете говорят об одном и том же, составляя в совокупности единую большую Традицию, которой противостоит антитрадиционный, профанный «современный мир», берущий отсчет приблизительно от эпохи европейского ренессанса. Джемаль, выворачивая холизм Генона наизнанку, противопоставляет ему свой дуализм: согласно развиваемой им концепции, Ислам есть не что иное, как контр-Традиция, а то, что Генон именует «Традицией», — сатанолатрия, инспирированная неким «клубом жрецов», борющимся против революционного послания Пророков. Джемалевская дуальность примерно соответствуют разделению на «креационализм» и «манифестанционализм». Джемаль пытается убедить нас, что Ислам – это односторонний креационализм, отвлекаясь при этом от его многочисленных манифестанционалистских аспектов и объявляя соответствующие свидетельства и хадисы «выдуманными жрецами». Это означает также, что все мудрецы человечества, так или иначе искавшие истину в манифестанционалистской парадигме, — от Платона и Аристотеля до того же Генона были не кеми иными, как дьяволопоклонниками. Джемалю первому удалось открыть глаза на это, тогда как тысячелетиями люди пребывали в заблуждении относительно их подлинной сущности. И если Коран говорит «религия у Аллаха – Ислам», то, очевидно, это положение также нуждается в корректировке, ибо Ислам оказывается в данном учении всего лишь контрапунктом Традиции, антитезисом к ее тезису, негативом от позитива.
Согласно учению Генона о «примордиальном единстве традиций», все религии едины и верят в одну и ту же сущность — imago mundi, «Центр мира», «Полюс», «Единое», «Благо» и т.д. Пределом религиозной практики тут становится отождествление с Центром, imago mundi, что воспринимается как мистический предел «обожения», слияния «Я» и «Оно». Созерцательное восприятие реальности отталкивается от основной «первокатегории» монизма: «Все едино». Существует только вечный, неизменный, возгорающийся и потухающий Космос, структурированный как система иерархизированных миров, заполненных различными существами субтильного или грубого порядка, которых язычники называют богами, а Коран – джиннами, — система, для которой «наш» мир со всеми населяющими его существами, включая людей, — одна из периферий.
В этой «машине Космоса» с ее субтильной механикой присутствует некий Центр, Полюс, концентрирующий в себе всю совокупность энергийных потоков, всю множественность онтологических сущностей, «стягивающий» к себе бесчисленные манифестационные проявления и оформляющий их. Это и есть верховное божество Традиции. Оно выступает под разными именами – Единое, Благо, Перводвигатель, Полюс, «Идея идей», «Форма форм», Солнце, Огонь, Великое существо, «Сияющий Брахма», «Совершенный человек», Бытие, Мировое Древо и многие другие. Созерцатель ставит своей верховной целью достижение экстатического слияния, unio mystica с Первоначалом, в котором, как в корзине, заключается «Всё». Такой взгляд на мир коррелирует с соответствующим представлением о человеке и его миссии. Человек в оптике Традиции – это «образ и подобие» Космоса, «микрокосм» в «макрокосме». Это означает, что в нас в свернутом, потенциальном виде присутствует огромное множество «планов», «слоев», о наличии которых мы даже не подозреваем в своем обычном состоянии. Ницше, как известно, говорил о «сверхчеловеке», Übermensch’е, как горизонте снятия, преодоления обычного человека. Über в данной конструкции – это те «небесные», субтильные слои людского субстрата, которые уходят в более высокие миры, восходя к самому Полюсу. «Дерзнем сказать, — утверждает Гермес Трисмегист, — что человек есть смертный бог (т. е. «Великое существо», imago mundi) и что бог небесный есть бессмертный человек».
Задача созерцателя состоит в том, чтобы раскрыть в себе весь этот спектр непроявленных возможностей – достигнуть, как говорят, обожения, теозиса, слияния с Полюсом. Тот, кому удалось реализовать эту перспективу космического подъема, превращается в «великого посвященного»: он актуально стал «Всем», и «Всё» проявило себя как его собственная имманентная сущность. Это и есть краткая формула традиционного монизма: «Я = Оно» или, как говорят индусы, Атман есть Брахман. Традиция утверждает, что индивидуальное существование человека – всего лишь иллюзия, потому что «в себе» он является Всем, и задача состоит в том, чтобы это «в себе» сделать «для себя», достигнув растворения в космическом целом. Снимая покрывало иллюзии, «Я» исчезает, подобно волне на поверхности океана, возвращается в оплот вечного тождества и блаженного безразличия, к своей подлинной сущности. Перспектива медитативного освобождения заключается в сбрасывании своего «Я» как досадной оболочки, пустого голема, препятствующего достижению тождества. Языческий космос сам является высшим божеством, самодостаточным, единым и вечным морем, на поверхности которого гуляют волны, блики, сплетения перетекающих друг в друга метаморфоз. Он не знает ни начала, ни конца, ни рождения, ни смерти. Отсюда и доктрина метемпсихоза: освобождаясь от телесной оболочки, различные уровни душевной конструкции переходят в иные плоскости проявления. Всё перетекает во всё.
Так вот, эта «созерцательная религия» объявляется Джемалем не более и не менее как «сатанизмом». «Центр Космоса», с которым ищут слияния, — это Иблис, Люцифер, сияющее «Верховное существо». Повторим, этот ход со стороны Джемаля — нестандартный, оригинальный и интригующий, подобно резкому повороту сюжета во «Властелине колец» или «Песне льда и пламени». Возможно, этим и объясняется популярность джемализма среди интеллектуальной молодежи.
В таком случае, получается, что всякий, кто впал в изменённые состояния сознания и получил опыт «космического света», стал, по сути, «сатанистом» и соединился не с кем иным, как с Иблисом. Однако такие состояния могут спонтанно переживать даже обычные люди: Джеймс приводит много подобных случаев в своей книге «Многообразие религиозного опыта». Например, вдыхание эфира и в особенности окиси азота, примешанных к воздуху, может вызывать глубокий мистический транс:
«Перед вдыхающим их, точно разверзаются бездны истины одна за другою. Когда человек приходит в нормальное состояние, истина от него ускользает, и если остается от нее какая-нибудь формула, для нормального рассудка она оказывается бессмыслицей. Тем не менее, у человека остается чувство, что эта формула полна глубокого значения… На основании их [опытов опьянения окисью азота]я пришел тогда к такому выводу, – который и до настоящего времени не поколебался в моих глазах, – что наше нормальное или, как мы его называем, разумное сознание представляет лишь одну из форм сознания, причем другие, совершенно от него отличные формы, существуют рядом с ним, отделенные от него лишь тонкой перегородкой. Мы можем совершить наш жизненный путь, даже не подозревая об их существовании; но как только будет применен необходимый для их пробуждения стимул, они сразу оживут для нас, представляя готовые и определенные формы духовной жизни…».
(Джеймс У. Цит. соч. – С. 302).
Джеймс приводит также описание мистического опыта, полученного одним человеком под наркозом:
«Мы погружаемся в этот повсюду разлитой Дух, всецело, безраздельно, в полном самозабвении. Все перестает тогда существовать для нас, все, что выше и что ниже нас, все где бы то ни было сущее… Существует только единое, множественное теряет свою множественность, исчезает; и каждый из нас есть этот Единый существующий… Это предельная черта. И насколько достоверно то наше существование, которое составляет обычный источник наших забот, настолько же достоверна и радость, царящая над всяким дуализмом, над всеми антитезами, какой я достиг в моем уединении, равном божескому».
(Там же, С. 303).
Наконец, не могу не процитировать еще одно свидетельство из книги Джеймса – на этот раз совершенно спонтанного мистического переживания:
«Чтобы попасть домой, мне предстояло сделать большой конец в экипаже… Мной овладело состояние почти полной пассивности, и мысли почти без моего участия проходил через мою голову. Вдруг, без всякого перехода, я почувствовал вокруг себя облако цвета огня. С минуту я думал, что это зарево большого пожара, вспыхнувшего где-нибудь в городе, но скоро понял, что огонь этот был во мне. Неизмеримая радость охватила меня, и к ней присоединилось прозрение, которое трудно передать словами. Между прочим, я не только уверовал, я увидел, что вселенная соткана не из мертвой материи, что она живая; и в самом себе я почувствовал присутствие вечной жизни. Это не было убеждение, что я достигну бессмертия, это было чувство, что я уже обладаю им. Я увидел, что все люди также бессмертны, что таков мировой закон и что нет случайностей в мире. Каждая вещь в нем служит благу всех других вещей; основа нашего мира и всех других миров – любовь; и всеобщее счастье неизбежно будет осуществлено в грядущих веках. Состояние это длилось всего несколько секунд, но воспоминание о нем и чувство реальности принесенных им откровений живет во мне вот уже четверть века. В истине, этих откровений я не сомневаюсь. С той точки зрения, с какой я смотрю теперь на мир, я вижу, что не могут они не быть истинными. Это сознание не покидало меня даже в моменты величайшего упадка духа».
(Там же, С. 311-312).
Ниже мы ещё скажем, откуда берутся такие спонтанные созерцательные опыты, которые, с точки зрения Джемаля, будут не чем иным, как «соединением с сатаной». С помощью специальных техник, включающих в себя самоконтроль, задержку дыхания, повторение однообразных формул и т. д., можно вызвать у себя подобный опыт «космического погружения»; здесь нет ничего особо загадочного и таинственного. У некоторых людей с «тонкой» ментальной конституцией такие переживания могут даже возникать спонтанно, без какой-либо специальной подготовки. Мы согласны с Джемалем, что в языческих религиях всё вращалось вокруг такого опыта, но какое отношение к этому имеет сатана?
Согласно Корану, сатана есть не кто иной, как джинн: «Был он из джиннов» (18: 50). Джинны сотворены из горения пламени: «И сотворил джиннов из чистого пламени» (55: 15), то есть не земного огня, а из более субтильного его аналога, подобного электричеству. Мы не видим электричество — и точно так же не видим тела джиннов, хотя они обитают на земле, и их популяция больше, нежели у людей. Среди них есть верующие и неверующие. Существуют джинны-кафиры (шайтаны), джинны-иудеи и джинны-шииты, то есть мусульмане. Среди них нет суннитов, потому что срок их жизни очень долог, и многие из них видели своими глазами назначение Али (А) халифом, события Кербелы и т.д. А потому в мире джиннов «мусульманин» и «шиит» — понятия идентичные. Верующие джинны имеют семь царей — по дням недели. Главный царь правит и судит в пятницу. Между верующими и неверующими джиннами (последних больше) происходят постоянные войны — примерно как у людей. У них есть народы, кланы, семьи, партии и группировки; верующий джинн может стать неверующим, и наоборот.
Люди намного сильнее джиннов, так что те боятся и избегают их. Верущий человек может легко убить джинна — например, посредством чтения дуа, — потому что они обитают на том уровне реальности, где молитвы приобретают конкретную энергетическую форму. Также существует возможность подчинить себе джиннов — и даже целые армии из них, — чем пользуются различные колдуны, йогины, суфийские шейхи и т.п. Когда человек видит джинна в его подлинном облике, тот напоминает подобие черной тени.
Джинны также имеют душу, на них возложен таклиф, они наделены свободой. Однако вся их структура принципиально отличается от человеческой, является несовместимой с ней. Поэтому общение людей и джиннов крайне затруднено и невозможно в нормальной, так сказать, «бесконфликтной» форме. Они отличаются от людей и тем, что могут очень быстро перемещаться в пространстве и принимать видимую материальную форму. До наступления последнего пророчества они имели доступ в ангельские миры: отсюда механизм предсказаний, астрологии, шаманизма и т.д.
Иблис — не первый джинн. Как «отцом людей» является Адам, так и «отцом джиннов» — Шуман. Имам Али (А) говорит: «Отца джиннов звали Шуман, и он и был тем, кого Аллах сотворил из чистого пламени». То, что Иблис не был первым джинном, ясно и из коранического аята: «Был он из джиннов» — то есть из числа джиннов, которые существовали и прежде него.
Теперь, кто такой Иблис? Слово «Иблис» происходит от «абласа» — «отрекаться», «терять надежду». Он был назван так из-за того, что отрёкся от милости Аллаха. Первоначально его звали «Харис», и он являлся царём земли, прежде чем Аллах сотворил людей. Сравним это с именем «Зевс»: само сходство звучания говорит о том, что древние мифы имеют под собой реальную подоплёку. Богами язычников были джинны: они поклонялись им и брали у них те повествования, которые мы называем «мифами».
Как говорится в хадисах от Имамов (А), Харис-Иблис был царём земли, когда джинны и титаны (наснас) вели между собой войну. За их нечестие Аллах уничтожил титанов, а джиннов рассеял по краям земли. Хариса же Он вознёс в ангельский сонм — в качестве награды за поклонение. Имам Садык (А) говорит: «Иблис находился в воинстве ангелов, но не был сотворён из их природы, и это потому, что Аллах создал творения прежде Адама, и Иблис был среди них царём земли. Но они ослушались, и стали совершать нечестие, и проливали кровь, и Аллах послал ангелов, и они убили их, и вознесли Иблиса на небо, и он поклонялся Аллаху вместе с ангелами до тех пор, покуда Он не сотворил Адама» («Тафсир Кумми», том 1, С. 49).
Однако отличие Хариса-Иблиса от других джиннов состояло в том, что только он благодаря своему ибадату достиг ангельской степени, то есть был помещён среди ангелов. А потому он и стал адресатом приказа поклониться Адаму.
И когда Аллах сказал ангелам: «Поклонитесь Адаму», они поклонились (2:34), но Иблис вывел наружу то, что было в его сердце из зависти, и отказался сделать это. Аллах сказал: «Что удержало тебя от того, чтобы поклониться, когда Я приказал тебе?» (7:12). Он ответил: «Я — лучше его: Ты создал меня из огня, а его создал из глины» (7:12). Иблис помнил, что он был царём на земле и думал, что Аллах снова поставит его наместником. Однако Всевышний сделал Своим халифом на земле Адама, а не Иблиса, и это и было тем, что тот не мог перенести.
Аллах сказал: «Изыди же отсюда; ибо ты — побиваем камнями, и над тобой Моё проклятие до Судного Дня» (38: 77—78).
Имам Али (А) говорит: «И сказал Иблис: „О мой Господь, как же — ведь Ты справеливый, не причиняешь ни угнетения, ни насилия: разве награда за моё поклонение пропала?“.
Он сказал: „Нет, но проси Меня о чём желаешь из дел ближнего мира — наградой тебе за твои деяния, и Я дам тебе это“».
И тогда Иблис попросил дать ему отсрочку до «срока определённого дня», предоставить власть над потомством Адама, позволить ему течь в их жилах, подобно крови, и видеть их, когда они не увидят его, — и Аллах дал ему это. («Тафсир Кумми», т. 1, с. 52).
И сказал Иблис: «Клянусь Твоим величием, я совращу их всех, кроме рабов Твоих среди них искренних» (38:82—83); «Потом я приду к ним и спереди, и сзади, и справа, и слева, и Ты не найдёшь большинство их благодарными» (7:17).
Мы проделали эту краткую экскурсию в мир джиннов, чтобы показать, что мифология сатаны у Джемаля не имеет никакого отношения к тому, что говорит Ислам. На лестнице бытия Иблис стоит несравненно ниже, чем верхние уровни творения. Иблис — не «блаженное световое существо» и не «центр мира», а джинн, имеющий огромное потомство и доступ к душе человека, благодаря чему может совращать его.
Структура человека такова, что он имеет центр, управляющий стороной света и блага — разум, и центр, управляющий стороной зла и мрака — нафс аммара. Разум же есть не что иное, как зеркало, обращённое к небесам, к первому разуму, которое Аллах установил с правой стороны сердца. И «первый разум» тут — это ангел, число голов которого равно числу творений; верхний правый столп Трона; белый свет; имя Аллаха, «которым озарились небеса и земля»; Письменная трость, которой на Скрижали написано то, что было и будет; стоящий «алиф» ( ﺍ ) и первое творение в ограниченном бытии (то есть в бытии ниже Мухаммада и рода Мухаммада). У правого уха сердца находится ангел, называемый «муваккалем», который помогает ему во всех делах, обращённых к свету, то есть в подчинении и благе, и за ним – воинства ангелов по числу видов благих дел. Нафс аммара также есть зеркало, установленное с левой стороны сердца, обращённое к земле, к шайтанскому миру, невежеству и мраку. И с левого уха сердца стоит шайтан, который помогает нафсу аммара во всех скверных делах, и за ним – воинства шайтанов, равное числу злых дел и мерзостей, чьё число не подсчитает никто, кроме Аллаха. Пока жив человек, между этими двумя сторонами происходит война. Если побеждает сторона света, ангел-муваккаль убивает шайтана, приставленного к нему. А если побеждает мрак, ангел уходит, и шайтан начинает в одиночку управлять этим человеком, как наездник лошадью.
2. Джемаль как пророк гностического Мифа
Ещё большее расхождение Джемаля с Исламом заключается в том, что, согласно его метафизике, в центре творения стоит не воля Аллаха, а сатана. В этом центральном пункте своей интеллектуальной толкиниады Джемаль совершает оригинальный ребренд гностико-манихейского мифа. «Мир во зле лежит». Творением управляет не Бог, а дьявол. Принципом, согласно которому структурирована окружающая нас реальность — причём не только материальная дунья, но и вся совокупность миров, — оказывается Иблис, то есть начало, «фундаментально враждебное» Богу и верующим. Если для Ислама всё бытие указывает на Бога, то у Джемаля всё бытие указывает на дьявола.
Мы живем одновременно в двух мирах. Мы живем в мире, сформированном Первоинтеллектом (то есть Верховным существом — Иблисом), который структурировал и эшелонировал хаос. В этом мире мы – существа в ряду мириадов подобных в одном из мириадов миров, в одном из этажей великой лестницы или великого древа “Большого космоса”… Но одновременно с этим мы живем в параллельной фантастической реальности, где есть только мы, вселенная, в которой мы пребываем как ее центр, потому что мы “заражены” бациллой нетождественности.
(«Традиция и реальность», лекция 9).
Несомненно, это — тот момент, в котором Джемаль наиболее принципиально противоречит Исламу и единобожию. Если всё другое можно списать на «оригинальную интерпретацию» или «приобщение религии к современному философскому дискурсу», то здесь мы видим попытку «протащить» в Ислам парадигму, фундаментально ему враждебную, — ту же самую, которая лежит в основе гностической легенды о «сотворении мира злым демиургом», «борьбы света и тьмы», «грехопадения» и т.п.
Что такое «гностицизм»? Под этим словом принято понимать комплекс дуалистических религиозных учений, имеющих очень древние корни (гностико-дуалистические верования существовали ещё в первых цивилизациях Междуречья). Гностические религии делят реальность на два «лагеря»: «злой Бог», сотворивший материальный мир, — и «благой Бог», до которого все живые существа должны каким-то образом возвыситься. Такое возвышение и обозначалось термином «гнозис» («познание»).
Фактически «гностицизм» идентичен «дуализму», предполагавшему наличие двух начал — «доброго» и «злого», «светлого» и «тёмного». Основной миф тут следующий: мир, который нас окружает, несёт на себе печать «тёмного Бога», «злого демиурга», который или создал его, или каким-то образом проявил из себя, или овладел им и испортил (в различных версиях по-разному). Однако «добрый Бог» оставил в этом испорченном, проклятом мире некие «следы» — «частицы света», «духовное начало» и т.п. Задача человека состоит в том, чтобы каким-то образом проявить или — говоря джемалевским языком — «актуализировать» эти следы и тем самым «освободиться от материи», возвыситься до благого Бога и достигнуть спасения. Однако реализация такой программы доступна сугубо для «избранных», которые противостоят социуму «телесных людей», погрясших во мраке дьявольского мира.
Ареал распространения гностицизма-дуализма был чрезвычайно широк: он процветал в эллинистическом мире и в Римской империи, в зороастрийском Иране и Индии, Вавилоне и даже Китае. В 3-м столетии гностический комплекс был переработан проповедником по имени «Мани» в цельную дуалистическую доктрину, получившую название «манихейства». С тех пор манихеи конспирировались и в христианской оболочке, и в иудейской, и в исламской, и в индийской, и в персидской, и в китайской. Этой религии нигде не удалось добиться положения господствующей, да и неясно, стремилась ли она к этому. Скорее она представляла собой не религию, а «мировую ересь», повсюду мимикрировавшую под существующие религии и извращавшую их изнутри. Мы имеем тут дело с самым настоящим всемирным подпольем, спрутом, раскинувшим сети «от океана до океана». Религии, ставшие жертвой манихейского инфицирования, незаметно менялись до неузнаваемости: сохраняя внешнюю оболочку, они приобретали иной стиль, вкус, направленность и содержание.
В Исламе это были исмаилитские секты и «старец горы». В иудаизме — Каббала. На Западе особое влияние на складывание специфически «манихейской» формы христианства оказал «отец церкви» Августин, который первоначально и сам был манихеем. В России гностико-манихейский миф присутствовал на народном уровне — в виде бесчисленных сект «хлыстов», «скопцов», «молокан», «духоборов», — оказав через них влияние на революцию. Существовало даже манихейство под видом буддизма и даосизма — один из манихейских храмов в Китае до сих пор принадлежит буддийской общине. Манихейские секты «катаров», «богомилов», «альбигойцев» были очень влиятельны и многочисленны на христианском Западе. И хотя церковь ожесточённо боролась с ними, пока не уничтожила, есть все основания полагать, что известное нам христианство тоже является дуалистической сектой, хотя и усложнённой некоторой спецификой (об этом ниже). Существует версия, что манихейской была и идеология тамплиерского ордена, также разгромленного церковью в союзе с короной, но возродившегося позднее в виде масонства.
Августин был манихеем девять лет и оставил воспоминания об устройстве их секты. Община состояла из трёх уровней: верующих, посвящённых и совершенных. По его свидетельству, от посвящаемых требовалось прежде всего строжайшее соблюдение тайны: «Jura, реrjura, secretum рrоdеrе nole» (клянись, нарушай присягу, но не выдавай тайны). Среди них культивировалось сознание собственной избранности: «Никому, если он не манихей, не подавай хлеба и воды». Об анархических тенденциях в их среде он говорит следующим образом: «Власти гражданские и политические должны быть проклинаемы, как учреждённые злым Богом».
Как видим, последняя заповедь прямо-таки буквально повторяет джемалевский тезис об «обществе как тени Иблиса», а община манихейских избранных — его идею о «джамаате как собрании братьев “здесь и сейчасˮ, реализующих повеление Аллаха»:
Существует мировой социум, стремящийся вобрать в себя и переварить без остатка все, что есть на земле и на небе, представить себя как тень Великого существа, которая реализует проект слияния со своим оригиналом. И есть бросающая этому социуму вызов община, которая объявляет себя носителем провиденциального смысла истории, избранной частью человечества, которая будет стоять в конце истории как сообщество свидетелей.
(«Врата в царство Мессии»).
Что такое социум? С точки зрения политической теологии, аспектами которой являются политическая антропология и социология, социум есть коллективный Иблис.
(«Смысл времени», лекция 5).
Нет сомнений, что Павел — фактический основатель христианства — заимствовал дуалистическую концепцию первородного греха у гностиков. Гностики и их преемники манихеи рассматривали материальное начало как носителя зла, проявление «злого демиурга». Напротив, душа (или дух) восходит в благому Богу, являясь чистой и праведной по своей сути. Поэтому человеческая жизнь у них предстаёт непрестанной борьбой взаимоисключающих начал: добра и зла, души и тела.
Сравним это с джемалевской оппозицией «частицы духа» и «глиняного человека», якобы находящихся в «непримиримом конфликте», — и снова получим полную аналогию.
Нечего и говорить, насколько такая концепция противоречит Исламу, согласно которому то и другое — душу и тело — сотворил один и тот же Бог, и то и другое в равной мере является Его благом и милостью.
3. Запад как судьбоносная мутация
Если уж действительно пытаться выделить некую историческую антиномию, борьбу двух традиций, то это будут не «традиция жрецов» и «религия пророков», а Единобожие, с одной стороны, и гностико-манихейский миф – с другой. Разумеется, мы далеки от того, чтобы в духе Джемаля строить на этой почве какую-то конспирологическую теорию о «заговоре гностиков» против монотеизма. Однако очевидно, что гностико-манихейско-дуалистический миф, уходящий корнями в глубочайшую древность, оказывался поразительно живучим вирусом, способным постоянно мутировать и принимать новые формы — одной из которых является сам джемализм. Этот вирус паразитического толка способен внедряться в систему Единобожия и до неузнаваемости извращать её изнутри.
Мы можем увидеть, как основной Миф современности родился из прививки гностического вируса к организму пророческого единобожия. Ведь христианство, к которому джемализм в действительности гораздо ближе, чем к Исламу, — это соединение гностицизма с креационализмом. «Мир во зле лежит», и творение (космос) есть нечто злое, негативное, отрицательное — то, что необходимо преодолеть, будь то через «приобщение к Христу», будто то «искрами, заточёнными в телах», будь то — говоря языком Джемаля — «через революцию против глины посредством актуализации точки духа».
В какой-то исторический момент, после того как римляне завоевали Иудею, в языческую манифестанционалистскую среду Запада произошло вторжение монотеистического креационалистского принципа. И произошло это вторжение крайне неорганично. Монотеизм, который у иудеев уже был искажен в сторону крайней трансцендентности национального Бога, оторвался от своей почвы и вступил в непредсказуемую химическую реакцию с многочисленными манифестанционалистскими традициями, также находившимися в состоянии упадка. Предпосылкой для этого, как мы уже сказали, стало объединение Римом практически всей цивилизованной ойкумены тогдашнего мира, когда посредством меча в едином котле была сплавлена невероятная мешанина религий, философий, народов и рас.
Однако постепенно из всего этого сгущения культов и верований выделяются два центральных течения — иудейский монотеизм (восходящий к подлинному таухиду пророков) и гностико-дуалистический миф (его мы в дальнейшем будем называть просто Мифом). Две парадигмы начинают синтезироваться в плавильном котле Римской империи, и продуктом их синтеза становится христианство.
Христианство не есть религия, возникшая сразу и целиком, как Ислам. Оно рождалось в течение нескольких столетий. Это было магматическое течение и смешивание, где невозможно определить, кто на что влияет. Только три столетия спустя, когда магма начала застывать, задались вопросом об определении строгих границ новой религии и её догматов. Были созваны Вселенские соборы. Имелись еще альтернативные варианты синтеза, с большим уклоном в сторону дуалистической парадигмы, но им не удалось победить. Тем самым христианство, а ещё лучше сказать: «иудео-манихейство» — то есть гностический Миф в оболочке креационализма — стало ведущим идеологическим контуром Запада.
К чему это привело? Как дуалистическая религия, христианство мыслит в бинарных оппозициях: верх и низ, земное и небесное, душа и тело, мужчина и женщина, чувственное и идеальное. Первый член оппозиции подается со знаком плюс, второй – со знаком минус. Всё бытие христианской культуры стоит под знаком фундаментальных разрывов. Почему? Потому что христианство с самого начала соединило в себе несоединимое: «Бога Авраама, Исаака, Иакова» и дуалистический Миф. Соединило, но разрыв остался.
Таким образом, европейская культура, по сути, вышла из опыта травмы, она не органична в своих основах, как, например, исламская, построенная на цельном мировоззрении. Европейская культура имеет внутри себя некую боль, совокупность разрывов, которые она постоянно пыталась преодолеть и в этой попытке взлетела очень высоко. Например, читая Гегеля – а это вершина классической западной философии, её осознанный синтез – не можешь отойти от мысли, что все эти искусственные, в высшей степени абстрактные построения являются попыткой в чем-то себя убедить – в присутствии единства, целостности, гармонии, которой на самом деле нет. Гегель был тем, кто попытался преодолеть разрывы западной культуры. Надо ли говорить, что попытка потерпела крах? И уже у его учеников они вновь предстают в первозданном виде.
В пророческом монотеизме мир творится божественной волей из ничто, однако вторжение гностического мифа сделало это ничто субстанциальным и живущим собственной жизнью. Отныне ничто — основа бытия. Сущее лишается онтологической почвы, оно как бы подвисает в воздухе – над бездной проклятого «Ничто». Основой мира становятся пустота, пустыня, лишенность. Вещи не имеют глубинного базиса: их изнанка – Ничто. Доктрина иудеохристианства, инфицированного Мифом, – это доктрина богооставленного мира.
В некоторых иудейских учениях этот момент космической богооставленности проговаривается явно. Например, в учении Исаака Лурии о «цимцум» говорится, что для создания мира Бог «удалился», как бы освободил место внутри Себя для будущего творения. «Внутри» Бога, таким образом, возникло пространство Ничто – основа для мира. Затем уже в это Ничто хлынули божественные лучи, творящие энергии, чтобы наполнить сосуды пустоты. Но сосуды не выдерживают и лопаются. Свет оказывается рассеян в творении. Всё становится запутано, всё не на своих местах. В основе возникновения мира, таким образом, лежит метафизическая катастрофа, которая затем проявляется в историческом плане, в судьбе иудейского народа, в его галутах и скитаниях. Эта концепция космической катастрофы обратна учению о творении мира из Божественного преизобилия посредством проявления Его атрибутов.
Таким образом, в заражённом гностическом вирусом монотеизме мы сталкиваемся с катастрофическим самоощущением, с парадигмой безбытийности, богооставленности, с бездной катастрофического отчаяния. Отсутствие гармонии – вот его кредо. Симптоматично, что для Джемаля нет ничего более ненавистного, чем слово «гармония». Ибо уход Бога положен в основу мира. Эта картина, если ее продумать до конца, способна вызвать только немой вопль ужаса.
Христианство еще более усугубило её своей доктриной первородного греха, утверждающего изначальную и неснимаемую виновность человека, – виновность, неотъемлемую от самого его бытия.
Джемаль является верным сыном иудеихристианской культуры, когда говорит, что в акте ужаса мы способны осознать изнанку вещей, «черное пятно» внутри нас самих. Но он ошибается, когда утверждает, что эта изнанка является знаком присутствия Бога пророков. Ибо если продумать его мысль до конца, то станет ясно, что внутри себя мы обнаруживаем то же самое Ничто, и ничего больше – инвеституру богооставленности.
Всё средневековье – то есть период безусловного торжества иудеохристианства (пророческого креационализма, инфицированного дуалистическим мифом) – пронизывает атмосфера черной магии, похорон и смерти. Безумец, юродивый и больной становятся основными культурными персонажами, в церквях демонстрируют скелеты и разлагающиеся трупы, тела святых расчленяют и по кусочкам разносят в храмы и дома. Хроники сообщают, что толпа чуть было не разорвала живого святого, дабы завладеть его будущими мощами.
Шпенглер пишет:
«Однако этот мир чистоты, света и духовной чистоты был бы немыслим без его противоположности, которая неразделима с ним и является одним из самых необъяснимых творений готики… Это царство дьявола. Он пронизывает собою всю жизнь, подстерегает на каждом шагу. Целые полчища кобольдов, летающих по ночам ведьм, оборотней в человеческом обличье окружают всех. Никто не может быть уверен, что его ближний не продал свою душу нечистому. Ужасный страх, которого не было даже в египетской древности, царит в душах людей, которые каждый миг могут низвергнуться в бездну. В то время расцвели черная магия, дьявольские мессы и бесовские шабаши, ночные праздники на вершинах гор, волшебные напитки и заговоры… Человек постоянно ходит над бездной, которая едва скрыта от него. Жизнь в этом мире состоит из постоянной отчаянной борьбы с дьяволом, в которой каждый отдельный человек должен сражаться и обороняться как рыцарь воинствующей церкви… Вместе с пламенными гимнами, обращёнными к Марии, к небесам возносился дым бесчисленных костров. Рядом с соборами возвышались виселицы. Каждый жил в то время, сознавая страшную опасность, причем со стороны не палача, а Ада. Бессчетные тысячи ведьм были уверены, что они ведьмы… В этом состоял готический миф, ставший источников Крестовых походов, церковных соборов, искренней живописи и мистики».
(«Закат Европы», том 2).
Танец мертвецов на кладбище Невинноубиенных младенцев, «Пляска смерти» Гюйо Маршана, «Торжество смерти» на стенах Кампо-Санто: все эти памятники говорят об одном – сущность жизни есть смерть. Ибо трупом стал сам Бог, принявший образ человека. Жизнь и смерть сплетены воедино – жизнь уже и есть смерть, а смерть – основа жизни. Всякий живой, в сущности, мертв. «Бытием к смерти» назовет это Хайдеггер. Госпожа смерть символизирует господство небытия над бытием. Распятый бог и осененные его скорбным образом народы сливаются во вселенский хоровод святой Смерти.
Мир – это труп, основатель религии – труп, главный символ (крест) – орудие превращения основателя в труп, перво-таинство (евхаристия) – поедание трупа, идеальный верующий – близкий к трупу аскет, храмы – хранилища расчлененных трупов, монастыри – место превращения людей в живые трупы («убивания плоти»). Если бы труп мог встать и говорить, это был бы идеальный святой религии Распятого. До тех пор, пока в человеке есть хотя бы капля жизни, он будет вызывать подозрение своей потенциальной «греховностью». Ибо греховна жизнь как таковая, возникшая как итог «грехопадения», от последствий которого нас искупил Христос. Искупил… став трупом.
Иудеохристианское божество, ушедшее из проклятого мира, оказалось очень легко оставить за скобками, потому что оно ничего не добавляет к жизни живущих. И вот, когда протестантизм предпринял радикальную попытку «разобраться» в христианстве, оно просто рухнуло. Ведь его здание со всеми противоречиями и несуразицами могло держаться лишь на авторитете церкви с её авторитарной скрепой. Когда протестантизм, выступивший против католичества, убрал эту скрепу, всё здание накренилось и стало распадаться. Те элементы, из которых было составлено христианство, вновь выступили в первоначальном виде. Протестантизм предпринял героическую попытку прорваться сквозь эту толщу к изначальному учению «самого Христа». Но это было невозможно, ибо преемственности с Христом не существовало – она была прервана еще Павлом, который, не будучи его учеником, тем не менее осмелился выступать и учить от его имени, встретив сопротивление настоящих учеников Иисуса (о чем он сам повествует в «Послании к галатам»). Тогда возникает такой ход: отменить Миф и заменить его рациональной герменевтикой текста.
Эта попытка вычленить из евангелического корпуса некое рациональное послание была началом Критики, которая станет основным механизмом модерна. Критика есть попытка разложить традицию и поставить на её место дискурс, сконструированный разумом самого человека, автономного субъекта. Движение Критики было возможно только в иудеохристианском контексте, но не в поле цельной, непротиворечивой религии, где разлагать нечего, ибо в основе лежит фундаментальное послание. Любое другое традиционное общество имеет мощный базис, который сам из себя рождает рациональный дискурс, выражающий этот базис, упорядочивающий его, рефлектирующий над ним. Ислам, например, ни в коем случае не отрицает рационализм. Крайне рациональными можно назвать китайскую и древнеримскую культуры, но это не мешало им оставаться традиционными. Ислам даже заимствовал античный рационализм, развил его и передал Западу, но это не привело здесь к краху религиозной картины мира. Только в европейской культуре получилось так, что рациональная надстройка «вылетела» из базисной традиционной сетки и противопоставила себя ей, начала работать над её разрушением. И это, конечно, ещё одна парадоксальная и единственная в своем роде мутация, обусловленная уникальным контекстом этой культуры.
Начинается спор о том, что более разумно, что менее. Побеждает самоценная рефлексия. Одержав верх над парадигмой традиции, Критика обращается уже на себя и начинает подвергать анализу саму себя – рождается Критика Критики: Штирнер, Ницше, Фрейд. Из Критики Критики выходит постмодерн, недаром написавший на своем знамени имя Ницше. Критика Критики есть анализ уже самой модернистской парадигмы – анализ субъекта, рациональности, воли – всех структур, от лица которых модерн вел свою войну с премодерном. Теперь уже и они растворяются в неком свободном течении элементов, вроде физических импульсов или текстуальных аллюзий. Можно сказать и иначе: постмодерн есть попытка заменить те структуры, от имени которых велась Критика, чистым плазматическим движением самой Критики, не имеющей более никакой конкретной привязки. Вот что такое постмодерн. Остается только Критика, только аннигиляции, только Ничто, в котором плавают фрагменты разрушенного смысла.
В модерне «Бог умер», но манихейское Ничто, из которого Он сотворил мир, осталось. Этот момент не был замечен Ницше, говорившем о «смерти Бога», но его неявно проговорит Хайдеггер. Первая сторона иудеохристианской антиномии «Бог versus Ничто» оказалась подвергнута забвению, а вторая, наоборот, сохранилась. Как будто некий осколок откололся от айсберга и продолжил свободное плавание.
Дуалистический Миф, выносящий Бога из проклятого мира, – это фактически и есть атеизм в прямом смысле этого слова – «отсутствие Бога», «нет-Бога» в мире. По отношению к миру Бога нет: Он – «по другую сторону», и признание или непризнание Его ничего не добавляет к жизни и ничего не вычитает из неё. Поэтому если иудаизм есть атеизм Закона, то протестантизм – это атеизм без Закона, атеизм par excellence. На первом этапе он еще пытался заменить иудейский Закон куцой моралистикой и этикой приобретательства, из которой Макс Вебер выведет исток капитализма, но постепенно и эти рудименты вымылись из жизни. Пуритане считали, что богатство есть знамение милости Бога, а бедность – знак богооставленности, предопределения к гибели. То есть связь с Богом определяется здесь уже даже не через Закон, а через шкалу богатства-бедности, через приобретательство. Пуритане, не покладая рук, работали над накоплением богатств, дабы доказать самим себе, что они не покинуты Богом, что Бог «ещё тут», не ушёл из мира. Крайнее «обмирщение» религии превращает ее в мещанское царство «накопителей ради спасения».
Конечно, этот абсурд не мог продолжаться долго. Все связи с высшим началом оказались обрезаны, и остался только обезбоженный мир во всей своей оголённости – мир, возведенный на Ничто, мир вещей без трансцендентной отсылки, самореферентных, указывающих только на самих себя.
Итак, когда в Новое время происходит отказ от иудеохристианства с его институтами, остаётся сам Миф, остаются гештальты, которые продолжают работать. Поскольку мир — это труп, основанный на Ничто, его можно расчленять и пытать в рамках новой экспериментальной науки. Поскольку «Бог стал человеком», то — «все мы боги», призванные к господству и воле к власти над этим мёртвым миром. Такое уникальное сочетание — ОБОЖЕСТВЛЕННЫЙ человек, господствующий над ОБЕЗБОЖЕННЫМ миром — присуще только западной цивилизации, и оно определяет основные черты современного мира. Но над всем этим царит комплекс представлений, вынесших Бога за пределы реальности и основавших последнюю на Ничто, превратив мир в огромный, вселенских масштабов труп. Этот комплекс, в свою очередь, родился из судьбоносной мутации креационализма, соединившегося с гностическим Мифом накануне заката Римской империи, — мутации, продолжающей определять облик Запада вплоть до наших дней.
4. Джемалевская версия Мифа
Всё сказанное имеет прямое отношение к Джемалю, потому что Гейдар Джахидович — плоть от плоти и кровь от крови гностического Мифа, определяющего лицо «закатных земель» и поныне. Скорее всего, сам он даже не осознаёт этого. Однако христиане тоже не догадываются, что они следуют не Иисусу, а гностико-дуалистическому мифу, созданному вокруг него.
Оригинальность джемалевского ребренда древнего дуалистического мифа состоит в том, что в нём несколько по-новому расставлены акценты, так что можно не сразу распознать его. Дело в том, что у Джемаля сатана, то есть «чёрный бог», «злой демиург», оказывается совсем не «чёрным»: наоборот, это «сияющий центр миров», «блаженное верховное существо», «свет», к которому сходятся нити всех творений. «Чёрным», как ни странно, предстаёт у него именно настоящий Бог пророков и откровения, находящийся «абсолютно по ту сторону» и «никак не данный в опыте». Иногда он прямо намекает на то, что свет Аллаха — чёрный:
«Фатальное и финальное Черное — это не-цвет. Тут на помощь нам приходит некий контекст некоторых радикальных герметиков прошлого, которые говорили: наш свет рождается из Черного чернее Черного — Negrum plus quantum negri. Если помещаешь в центр черного еще более черное, то начинает сиять потрясающий свет, распространяющийся по черному предыдущему. Это не свет огненного светила, он не иррадиирует — это и есть Нур, Аллаху нуру-ус самавати ва-аль ард. «И Господь — свет небес и земли».
(«Исламская интеллектуальная инициатива», беседа первая).
Тут можно распознать признаки истинного сатанизма, зашифрованного в форму утончённой интеллектуальной провокации (об этом мы уже писали в этой статье). Впрочем, любой дуализм так или иначе оказывается связан с сатанизмом, как мы ещё увидим.
Другое отличие состоит в том, что Джемаль пошёл ещё дальше, чем большинство гностиков и манихеев. Последние, как правило, не считали весь космос находящимся под знаком сатаны, разделяя низшие «миры мрака» (одним из которых является наш материальный мир) и верхние «миры света». Однако в джемалистской версии Мифа вся реальность ЦЕЛИКОМ является сатанинской, и «миры света», как ни парадоксально, стоят ещё ближе к дьявольскому началу, чем низшие материальные миры. Ибо свет — это и есть сатана, а материальный мир — лишь низшая, «глиняная» форма его манифестации.
«Не-сатана» — это только Бог, который «абсолютно по ту сторону» и «не дан ни в каком опыте» — то есть принцип, ничего не добавляющий к жизни и ничего не убавляющий из неё, — и «точка духа», которую этот Бог вдохнул в человека. Всё остальное безнадёжно стоит под знаком Иблиса.
Далее, интересный момент заключается в том, что в джемализме, как и в любом креационалистском дискурсе, прошедшем инфицирование манихейским Мифом, «ничто» субстанционализируется, то есть наделяется самостоятельным существованием. «Бытия нет, небытие есть» — откровенно заявляет Джемаль. Согласно монотеистической доктрине, Бог сотворил все вещи из ничто в том смысле, что их не существовало прежде чем Он их сотворил. Однако вторжение дуалистического Мифа, переставляющего акценты в соответствии со своей логикой, приводит к тому, что Ничто превращается во вполне реальную сущность — в аналог манихейского «мрака», врага благого Бога. Мы видели, как это произошло на Западе и к каким последствиям привело.
В случае Джемаля действует та же логика: он субстанционализирует Ничто, превращая его в супостата Бога. «Ничто» у Джемаля добавляется к сатане, как бы стоит «за его спиной»: это подобно тому как в манихейском мифе Мрак создаёт архонта-правителя. Джемаль называет его «роком», «законом энтропии», «ночью небытия», «негативной бесконечностью», которая тотальна и объемлет всю реальность сверху донизу:
На самом деле это Первоединое есть чистая негация, всеобщая сила которой, т. е. качество «неба без звёзд» которой заключается в том, что оно просто ничтожит. Бесконечное ничтожит, и в этом его бесконечность. Но раз оно ничтожит, раз оно не положено в своей изначальной данности, значит оно ограничено тем, что оно ничтожит, тем, что оно отрицает. Если оно вечно отрицает все кроме себя, отрицает не себя, то тогда воистину существует не-оно, которое бездна бесконечности стирает, но не может до конца стереть, и это не-оно находится в середине бесконечного, в центре человеческого сердца. Это не-оно есть манифестация того, что противостоит бесконечному.
С точки зрения монотеистической традиции, бесконечное, которое является последней инстанцией восприятия — это абсолютно враждебный живому Богу рок. Вечно вращающееся небо над нами, назовем мы его «брахман», «зерван» или «уранос» — это бесконечный, всё стирающий рок.
(Традиция и реальность, лекция 3).
Великое существо является тем, в чем, по-видимому, определенная кризисность бытия и логоса «снята». Великое существо — это «стабилизатор» кризиса, страшной деструктивной энергии первой бездны. Посыл, который содержится непосредственно в самом послании пророков, это определение того, — первое — что зло безгранично и оно абсолютно.
(Лекция «Цветы зла»).
Следующую цитату прочтите внимательно:
Великое существо, которому молятся все жрецы, все представители языческих религий, подавляющее число живущих людей, независимо от того, какую религию они исповедуют, называют Богом. Однако в Коране Бог говорит: «Мне тот кто на небе и тот кто на земле» — Аллаху тот кто на небе и тот, кто на земле. Значит, в Коране Бог абсолютно диссоциируется от этого Великого существа, заполняющего собой все небеса. Он говорит: «Тот кто на небе — Мне». Что значит «Мне»? Принадлежит, подчиняется, относится, покоряется? Но вся эта динамика отношения говорит только об одном: Бог и Великое существо — абсолютно разные реальности. Потому что, забегая вперед, мы скажем, что словом «бог» не обычные люди, не жрецы, но пророки обозначали того Субъекта, о котором мы сегодня сказали как о цветке, рождающемся из кризиса бесконечности.
То есть Аллах «рождается» из кризиса бесконечности, рождается из этого завихрения Ничто.
А потому:
Революция пророков против жрецов и Великого существа есть отражение на человеческом плане революции Бога против абсолютного рока.
Реальность, стоящая под знаком Ничто и его агента-Иблиса, зла, причём зла тотально:
И даже сейчас обычному человеку, который привык инстинктивно вернувшись в языческие модели, мыслить в нерелигиозных терминах, если ему сказать, что сущее есть зло, сущее надо уничтожить, сущее должно быть сменено на свою альтернативу (абсолютно нормальная вещь, с точки зрения Евангелия и Корана, но просто сформулированная предельно жестко)…. Если сказать это обычному человеку, он ответит: «Да вы экстремист! Какой ужас вы говорите! Что, прям все сущее есть зло? Этого быть не может. А как же дети, цветы жизни» и что-нибудь в этом роде…» То есть, мысль о том, что зло радикально, зло тотально, — она неприемлема. Но, ведь как было в начале? Если у человека вообще нет понятия о зле, как ему объяснить, что такое зло? Как ему объяснить, что зло тотально? …У него нет понятия о зле. А «тотально» — это все, а «все» — это норма, это разумно, это существует, безальтернативно, это синтез всех векторов, которые успокаиваются в великом ноле, и надо просто принять эту данность. Так мыслит любой метафизик и язычник. Ему говоришь — это зло, что такое зло? Так вот, все что есть, все это сущее, — оно должно быть уничтожено. Почему? Да потому, что допуская альтернативы, оно требует морально утверждения обязательной альтернативы».
(Лекция «Цветы зла»)
Материя в своем измерении протяженности, гомогенности и т. д. есть представитель этой ночи негатива, который стирает все. Поэтому материя является антидуховной, абсолютно злой, абсолютно страшной силой. Внутри нее горит вот этот светлячек некого эфемерного присутствия. Залога, того что, может быть, будет, придет на смену как альтернатива, но сейчас это только эфемерное присутствие в наших сердцах. С точки зрения традиции Пророков, с точки зрения религии единобожия, благом или добром является не кусок бытия, не просто некая сфера света сама по себе, не гармония рационализированная… Есть благо, относительное, только вектор сопротивления материи. Благо есть только в той степени в данную минуту, в какой центр внутри тебя — точка света -сопротивляется гомогенности, непрерывности, бесконечности этой протяженной ночи, которая тебя стремится поглотить.
(Там же).
5. Истинная теология Ислама
В действительности дело обстоит так:
Аллах был, и не было ничего, кроме Него. Потом Он сотворил Свою волю (замысел, машийа), то есть Своё действие, потому что воля Аллаха есть не что иное, как Его действие, ибо Он не раздумывает и не колеблется. Таким образом, машийа — это процесс творения, а потому она сотворена сама из себя, ибо процесс творения не нуждается в другом процессе творения.
И первым созданием этой воли, или действия, было бытие, или материя, или свет светов, или мухаммадова реальность, или вода, «из которой Мы сделали всякую вещь живой». И это – абсолютная власть (вилаят) над всеми видами тварного бытия – над всем, к чему приложима воля Аллаха. И сказать «мухаммадова реальность» и сказать «абсолютный вилаят» — значит сказать одно и то же.
Мухаммадова реальность уподоблена «маслу» в суре «Свет», а машийа (замысел) – огню: «Готово масло её возгореться, хотя бы и не коснулся его огонь» — из-за близости света Мухаммада (С) к Замыслу Аллаха.
Замысел Аллаха есть действие Аллаха, а реальность Мухаммада (С) – первое творение этого действия, в связи с которым исполняется само действие как таковое, подобно тому как жар огня исполняется на том железе, которое он нагревает. Жар не может быть познан и исполнен сам по себе: только по нагреванию железа он осуществляется как жар, потому что огонь не может жечь сам себя.
Затем Аллах разделил этот свет на четырнадцать частей и сделал его светом Ахль уль-Бейт (А), подобно тому как один факел зажигается от другого.
Потом из сияния этого света Аллах сотворил первый разум, и он — белый свет, верхний правый столп Трона; ангел, число голов которого равно числу творений; Дух (рух), который «от повеления моего Господа» (17: 85) и поддерживает пророков и посланников, и он – разум Мухаммада и рода Мухаммада: «видят посредством него то, что на Востоке и на Западе». И он — «письменная трость» в суре «Калам»: «Клянусь письменной тростью и тем, что пишут» и положение «каба каусейн»: «И был на расстоянии двух луков и даже ближе».
Этот разум или Святой дух есть зеркало мухаммадовой реальности, от которого берёт начало Коран. Мухаммадова реальность в суре «Свет» уподоблена «маслине», чьё «масло готово возгореться, хотя бы его и не коснулся огонь». И когда огонь воли Аллаха (машийа) касается этой «маслины», рождается «светильник», также упомянутый в суре «Свет», и это и есть первый разум или Святой дух. Что же касается Джабраила, то он является посредником между этим «светильником» и земной реальностью Мухаммада (С).
Итак, Аллах сотворил свет Мухаммада, Фатимы и Имамов его рода (мир им всем) прежде творения Трона, Престола и любых других вещей, а потом создал все другие вещи из их света. Поэтому вся иерархия творений – это сияние от изначального света, затем сияние от сияния, потом сияние от сияния от сияния и так далее.
Затем из света бытия Аллах сотворил формы и сущности всех вещей — в соответствии с их ответом на Его вопрос в мире зарр: ««Разве Я не ваш Господь», и Мухаммад – не ваш Пророк, а Али – не ваш Имам? (7: 172). Так из Первосвета бытия посредством испытания Аллаха были созданы формы и сущности. Это подобно тому, как дерево само по себе не может иметь блага или зла: оно становится таковым, лишь приобретая форму, то есть когда из него делают, например, дом или идола, и первый служит благу, а второй служит злу.
Испытание в мире зарр касалось всех творений, и в соответствии со степенью восприятия ими действия Аллаха, которое есть свет Аллаха, были сотворены их сущности или формы во втором творении. Это подобно соотношению «ломания» и «поломки»: второе является ответом на первое и его результатом. Аллах сотворил творение, и ответом творения на его сотворение было то, что названо испытанием в мире зарр.
Образ таклифа, принятый в мире зарр, в хадисах называется «глиной» (тин), и его отношение к первоначальной сущности – как отношение зеркала к тому, что оно отражает. Данный человек отражается в зеркале второго творения в соответствии с теми качествами зеркала, которые он сам выбрал – в зависимости от способности зеркала принимать свет и тьму, от его малости и величины, его кривизны или прямоты.
Итак, Аллах сотворил все вещи Своим действием в соответствии с их принятием этого действия, в том смысле, что он создал их материю, то есть их бытие, из ничего, и создал их облики (формы) так, как они их приняли, — в соответствии со степенью тонкости их материи, то есть её близости к источнику света (Его машийе). И чем ближе они к этому источнику, тем тоньше их «я» и меньше возможность их противоречия Его воле.
Для объяснения этого можно привести такой пример. Если мы возьмём светильник, то его огонь – это непознаваемая Сущность Аллаха, тепло (жар) от огня – Его машийа (Его действие), а масло светильника, которое светит от жара огня, — мухаммадов свет. В процессе горения от светильника исходят свет и дым. И свет тут – это бытие всех вещей, а дым – их формы. Вся космическая реальность подобна такому светильнику.
Аллах не сотворил никого иначе как такими, какими они сами выбрали себя, а если бы сотворил их иначе, то это были бы не они. Как сказано: «Мы воздадим им за описание их, и Аллах – Мудрый, Знающий» (6: 139).
Согласно хадисам Непорочных (А), Аллах сотворил Трон из четырёх светов: белый, жёлтый, зелёный, красный.
И белый свет — это первый разум, или первое творение в проявленном бытии, как было сказано выше.
Жёлтый свет — это второе проявленное бытие, нижний правый столп Трона, и от него наделяется жизнью всё живое через посредство Исрафиля.
Зелёный свет — это Хранимая Скрижаль (лаух махфуз), верхний левый столп Трона, Лотос крайнего предела и Сад пристанища, и от него происходит смерть для всего живого при посредстве Азраиля.
Красный свет — это левый нижний столп Трона, и от него происходит творение (хальк) при посредстве Джабраила.
Всё творение в целом можно символически представить себе в виде полого шара, который вращается вокруг точки, размещённой в его центре, и эта точка – действие Аллаха. Всё же, что говорится о «приближении к Аллаху», имеет в виду приближение к данной точке, а не «близость к Аллаху» в буквальном смысле, потому что у Аллаха нет ни времени, ни места, ни расстояния, и Он одинаково близок и одинаково далёк по отношению ко всем творениям без различия.
И ближе всех к этой точке стоит мухаммадова реальность, затем – первый разум, затем – жёлтый свет, затем – зелёный свет, затем – красный свет, затем небеса, потом ближний мир с её небом и землёй, потом – Сиджжин, потом – Геена, потом – мраки, потом то, что называется «сара» («сырая земля»), и это – последняя степень удалённости от Аллаха. В зависимости от степени удалённости от этой точки по-разному течёт время каждого из миров – от самого тонкого до самого плотного. Наш же ближний мир завис примерно посередине этой сферы, «между Адом и Раем», и кто заслужил Ад, уйдёт на периферию, и кто заслужил Рай, поднимется к центру. Вопрос же о том, «где Аллах» — внутри или вне этой сферы, лишён смысла, потому что Аллах сотворил всякое «где», и к Нему не применимо никакое «где». Сущность Аллаха является принципиально непознаваемой: можно познать только Его действия, проявленные через мухаммадову реальность и Ахль уль-Бейт (А), а потому познание их – это познание Аллаха.
Итак, первым, что сотворил Аллах, было бытие, или вода, или свет Мухаммада (С) и рода Мухаммада (С). И Он облёк их в облик таухида. Затем Он создал из сияния этого света сто двадцать четыре тысячи пророков, и облёк их в тот облик, в который облёк, затем из сияния света пророков создал верующих людей и джиннов, потом ангелов, потом животных, потом растения, потом минералы. Что касается неверующих из людей и джиннов, и горьких растений, и соленой земли и творений противоположной стороны, то они сотворены из теней их светов.
Однако неверно думать, что всё творение создано из одного и того же света. Творение не подобно лучам от источника, постепенно угасающим по мере удаления от этого источника. В действительности Аллах сотворил каждую последующую ступень из остатка или сияния света предыдущей ступени. Он сияния света Ахль аль-Бейт Он сотворил пророков, их сияния их света – шиитов из числа людей, из сияния их света – шиитов из числа джиннов, из сияния их света – ангелов, из сияния их света – животных, из сияния их света – растения, из сияния их света – минералы. А что касается неверующих, то каждая ступень (кроме пророков и ангелов) была сотворена из противоположности (тени) соответствующей ступени верующих.
Таким образом, сияние света каждой более высокой ступени является материей для каждой более низкой ступени.
Это можно объяснить на примере света, падающего на стену. Первая стена, на которую упал свет, отражает его в максимальной степени. Если отражённый свет от этой стены упал на вторую стену, то его сила будет гораздо меньше. Затем, отразившись от второй стены, он падает на третью, от третьей – на четвёртую и так далее. И так устроена иерархия создания от света Мухаммада (С) до сырой земли. Всё творение – система таких отражающих друг друга стен или зеркал, и свет каждой последующей ступени является отражённым остатком света предыдущей. При этом солнце в данном примере – это не Аллах (Которого суфии любят уподоблять солнцу), а свет Мухаммада (С), потому что Аллах превыше света и по Своей сущности совершенно непостижим.
Ни одно творение не может выйти из своей сферы: обычные люди не могут стать пророками, пророки не могут стать четырнадцатью Непорочными и т.д. Разница между ними – по сущности, а не в приобретенных качествах. Таким образом, нет движения по лестнице творения сверху вниз или снизу вверх: каждое творение остаётся только в рамках своей ступени и своего таклифа.
Итак, «единства бытия» (вахдату ль-вуджуд) не существует даже на уровне творения — не говоря уже о единстве творения и Творца.
Все сифаты (качества) Аллаха мы узнаём по Его действиям. Мы знаем, что Он – добр, потому что Его действия добры, а действия недоброго не бывают добрыми. Мы знаем, что Он мудр, потому что все Его действия мудры, а действия немудрого не могут быть мудрыми и т.д. Но то, каков Он Сам по Себе, мы не знаем. Все сифаты – это Его понимание нами через Его действия и результат этих действий. Аллах познаётся лишь так, как Он Сам описал Себя, а Он не описал и не дал понять Себя творениям, кроме как через сифаты Своего действия, а у сифатов действий есть эффекты (аяты), которые указывают на них, подобно тому как на огонь указывают такие его эффекты, как жар или освещение.
Аллах ничего не сотворил Своей Сущностью, ибо Его Сущность выше соприкосновения с чем-либо. Но Он сотворил всё Своим действием и эффектом действия, то есть Своей машийа, которая и является Его действием. Ахль уль-Бейт (А) же – инструмент реализации Его воли, подобно тому как перо – инструмент реализации письма, то есть инструмент, которым пишут.
Говоря иначе: у Аллаха нет подобия, нет мисля: «и нет ничего подобного (мисль) Ему» (42: 11), но есть пример, масаль: «и Аллаху — высший пример» (16: 60). Весь внутренний, духовный, мистический смысл Ислама упирается в эту тему и сводится к ней. То, о чем мы сейчас говорим — это истинный ирфан, в отличие от ложного суфийского ирфана с его «вахдату ль-вуджуд». Это — ирфан единобожия, ирфан таухида и Ахль уль-Бейт.
Ничто не подобно Аллаху, однако некоторые избранные творения являются «примером» Аллаха, то есть выражают Его волю для всего остального творения. Подчинение им — подчинение Аллаху, познание их — познание Аллаха, их гнев — гнев Аллаха, их радость — радость Аллаха, их воля — воля Аллаха. К Аллаху не может быть никакого доступа, кроме как через этот «масаль», этот «пример».
Представим, что перед нами есть линза, вмонтированная в стену. За стеной находится некий источник света, который мы не можем увидеть и не можем познать, каков он сам по себе, потому что не в состоянии зайти за ту сторону стены и посмотреть, что там. Мы видим только тот свет, который пропускает для нас эта линза. Такая линза для всего творения — это и есть Ахль уль-Бейт в их сущности, в их подлинной действительности.
Аллах абсолютно трансцендентен, очищен от всего тварного, неподобен никому и ничему, но Он создал некое звено, некий фильтр, некую сущность, которая держит связь между Ним и всем остальным творением, являясь воплощением (мазхаром) Его качеств – глаз над творением, руку над творением, свет над творением.
А потому Имам Хусейн (А) сказал: «Познание Аллаха – это познание Имама своего времени». Это как если бы мы сказали: познание света за стеной — это познание линзы, которая пропускает этот свет. Любой «доступ», который у нас есть к Аллаху, происходит только через Мухаммада и род Мухаммада (С), а потому их воля – воля Аллаха, их решение – решение Аллаха, их слова – слова Аллаха, их зиярат – зиярат Аллаха, и «кто посетил Хусейна (А) – как будто посетил Аллаха на Его Троне», и «кто присягает тебе – присягает Аллаху: рука Аллаха над их руками» (48: 10).
Ахль уль-Бейт (А) – врата проявления воли Аллаха, через которые нисходит фейз Аллаха для всех творений. Все существа выходят из лучей, сияющих из этих врат. И нет у сотворённых сифатов и имен Аллаха иных врат, через которые они проявляются для творения, кроме Ахль уль-Бейт, и они – врата проявления действий и знамений Аллаха: явлены в телах из света на высшем горизонте, и реки времён текут у них под ногами, не замачивая их.
Неприемлемость суфизма и «вахдат уль-вуждуд» для школы Откровения состоит прежде всего в том, что суфизм не признает границ, хадд, в системе бытия. Согласно школе суфизма и античной философии, помимо бытия Бога не существует иного бытия, и мир суть не что иное, как тень от бытия самого Бога, которое проявило себя в различных образах и манифестациях («как волны на поверхности океана»), и даже бытие сатаны есть то же самое бытие Бога.
Но школа Божественного Откровения, вопреки человеческим, выдуманным взглядам прошлых времен, унаследованных суфизмом, говорит, что мир не есть бытие Бога. Все вещи являются сотворенными, и всё в тварном мире было создано из ничего – ла мин шай (то есть не имело бытия прежде создания). Творения не есть ни проявления сущности Бога, ни образы или формы Его бытия.
А потому нет никакого соединения человека с Богом (фана фи ллях). Между Творцом и человеком – неснимаемый разрыв. Человек – ФУНДАМЕНТАЛЬНО НЕБОЖЕСТВЕНЕН. Но мы можем сказать и другое. Мы можем сказать, что вместе с тем человек может встать в ОТНОШЕНИЕ К БОЖЕСТВЕННОМУ через посредство промежуточных инстанций, которые оно (это Божественное) поставило между Собой и им – через определенную световую иерархию приобщиться к Его Свету.
И надо знать, что Аллах не сотворил Своих рабов понапрасну или ради игры и забавы. Поскольку же Он ни в чем не нуждается, то цель создания творения возвращается к самому же творению, и эта цель — вечное счастье и совершенство. Эта цель зависит от программы, которую творения обязаны выполнять и которая называет «таклифом», то есть совокупностью обязанностей, назначенных Аллахом.
Тут встаёт важнейший вопрос исламской теологии и вообще всякой теологии единобожия: если мы говорим, что всё берёт начало от действия Аллаха, и если Аллах справедлив, то откуда берется зло? Разве зло, грехи и неподчинение тоже сотворены Им? Ответ состоит в том, что Аллах — Творец всякой вещи, однако это не означает, что Он является соучастником в совершении зла.
Понимание этого вопроса, на котором сломали шею тысячи умов и заблудились миллионы заблудших, нуждается в ряде предпосылок. Он тоньше, чем остриё лезвия, и понять его можно только через точное следование словам Ахль уль-Бейт и их разъяснениям. Прежде всего, надо знать, что Аллах не сотворил никакой вещи, которая по своей сущности, качествам и деяниям не согласовывалась бы с тем, чем она является. Ибо если бы было иначе, то это уже была бы другая вещь, а не эта. Второе: Аллах сотворил всякую вещь по степени её собственного принятия бытия (её ответа в первом творении, мире зарр), то есть так, как она сама выбрала для себя, и тот, кто выбрал облик подчинения – Он дал его ему, и тот, кто выбрал облик непокорности – Он дал его ему. Третье: Аллах не отнимает то, что даровал, и не изменяет то, что предопределил. Железо должно резать, огонь должен жечь, неверующий должен совершать грехи, верующий должен делать благо.
Таким образом, если мы поймём эти предпосылки, то ясно увидим, что если неверующий убил верующего с помощью меча или сжёг его в огне, то не Аллах сделал это, и действие неверующего не является действием Аллаха. Ибо если бы Аллах запретил мечу резать, огню жечь и неверующему убивать, то Он отнял бы то, что даровал, и изменил бы то, что предопределил. Если бы Аллах заставил неверующего отказаться от грехов и неподчинения, то это означало бы, что неверующий перестал быть неверующим и стал бы верующим, то есть другим творением. Если бы Аллах отнял у железа способность резать, то оно перестало бы быть железом, и так далее.
Таким образом, если бы было так, то есть если бы зло было убрано, то все законы миров изменились бы в самой своей основе, и не было бы больше ни различий между созданиями, ни подчинения, ни непокорности, ни добра, ни зла, ни Рая, ни Ада. Ибо если бы не было непокорности, то не существовало бы и покорности как таковой, потому что покорность означает выполнение определённого задания (таклиф), а само по себе задание существует потому, что может быть как выполнение, так и невыполнение. Если бы творение не обладало способностью совершать неподчинение, то оно не было бы способно и подчиняться. А это означало бы, что Аллах создал несовершенное творение, не способное дойти до совершенства через свободный выбор, что, в свою очередь, значило бы, что Сам Творец несовершенен.
Итак, Аллах дал человеку свободу, чтобы человек достиг до совершенства, ведь если бы Он не дал ему свободу, то это означало бы, что он принужден, а если бы он был принужден, то не было бы смысла ни в Аде, ни в Рае, ни в каком другом творении. Так решается проблема зла. Зло приходит в мир как следствие свободы воли. Если человек имеет выбор между добром и злом, то непременно найдутся те, кто выберет зло. Поэтому когда спрашивают: как благой Бог мог сотворить мир, в котором возможно зло? – то ответ на этот вопрос состоит в том, что Бог не сотворил мир со злом. Он сотворил мир со свободой. Теоретически могло быть и так, что все люди свободно выбрали бы добро. И тогда не было бы никакого зла. Теоретически, но, к сожалению, не практически. Как говорит Коран, «все хорошее, что постигает тебя, приходит от Аллаха. А все плохое, что постигает тебя, приходит от тебя самого» (4: 79).
То, что мы говорили о выборе и свободе воли, можно суммировать в таком примере: солнце светит на стену, и стена отбрасывает тень. И если бы не стена, то свет солнца не проявился бы. А если бы не солнце, то не было бы тени от стены. Освещение от солнца проявляется через стену, а тень от стены проявляется через солнце.
Стена в этом примере – человек. Свет на освещённой стороне стены – подчинение Аллаху и благие дела. Тень от задней стороны – непокорность и грехи. И как освещённость, хотя она идёт от солнца, не может быть проявлена иначе как через стену (при том что стена сама по себе никак не является источником света) – так же и подчинение Аллаху, хотя и является милостью Аллаха, не может совершиться иначе как через дела человека, совершаемые им по свободному выбору, потому что он способен совершать неподчинение, однако не делает это и выбирает покорность. Если бы не было выбора, не было бы и покорности как таковой, подобно тому как если бы ты заставил кого-то совершать молитву, он в действительности не молился бы, а только внешне изображал действия молитвы, из-за страха перед тобой.
И как тень, хотя и отбрасывается стеной, однако не может быть иначе как через свет – так же и непокорность: хотя она и совершается самим человеком, однако не иначе как через силу и способности, которые дал ему Аллах, а если бы не дал, то тот и не совершал бы ничего.
Такова правильная позиция в вопросе о свободе воли и принуждении, соответствующая словам Имама Садыка (А): «Нет полной свободы и нет принуждения, а есть то, что между ними».
Нет такого, чтобы Аллах отдал все дела Своим рабам, ибо Он выше этого, и нет такого, чтобы Он принуждал их к совершению зла, а потом Сам же наказывал за него, ибо Он справедливее этого.
Другой пример сказанного состоит в зеркальном отражении. Ты отражаешься в зеркале, но оно свободно в своих движениях и может перемещаться и колебаться, хотя ты стоишь на месте. И ты также свободен в своих движениях, и если ты движешься, то движется и твоё отражение, хотя зеркало стоит на месте.
В этом примере ты – это повеление Аллаха, твоё расположение перед зеркалом – предопределение Аллаха (кадар), зеркало – это человек, отражение – действия человека (добро или зло).
Человек свободен в своих действиях, в выборе добра и зла, однако по предопределению Аллаха, в том смысле, что если бы не было предопределения, не было бы и самих действий вообще – так же как отражение, хотя и независимо от тебя может двигаться или колебаться вместе с зеркалом, однако если бы ты не встал перед ним (перед зеркалом) – его (отражения) вообще бы не было. И если ты куда-то пошёл, отражение тоже будет вынуждено пойти за тобой, хотя при этом также может совершать свои независимые движения вместе с колебаниями зеркала.
Аллах сказал в суре Женщины, аят 79: «Что постигает тебя из блага – от Аллаха, а что постигает тебя из зла – от тебя самого» (4: 79), и это точно соответствует примеру со стеной. Свет падает на стену, чтобы освещать её, однако тень возникает с обратной стороны от самой же стены, а не от света, хотя её и не было бы без света. В хадисе кудси из «Кафи» говорится: «Я ближе к твоему благу, чем ты сам, а ты ближе к своему злу, чем Я», как если бы солнце сказало стене: «Я ближе к твоему освещению, чем ты, а ты ближе к своей тени, чем я». Вся основа блага – от Аллаха, от действия Аллаха, а от раба – только его форма. Поэтому добро – от Аллаха и потом принимается рабом, а зло – от раба, хотя и через Аллаха (как тень возникает через действие света).
Тот, кто приписал Аллаху исполнение дел рабов – заблудился далёким заблуждением. Рабы независимы в своих действиях, однако не в том смысле, что они осуществляют их «без Аллаха», сами по себе. Нет, они осуществляют их «через Аллаха», через предопределение от Аллаха: «Но вы не пожелали бы, если бы не пожелал Аллах» (81: 29). Поэтому предопределение (кадар) есть дух деяния человека, как сказал Имам Саджад (А): «Воистину, предопределение (кадар) и деяние по отношению друг к другу – как дух и тело. Дух не воспринимает что-либо без тела, а тело без духа есть просто неподвижный предмет. Но когда они вместе, они сильны и целостны. Таковы же предопределение и деяние. Если бы предопределение не осуществлялось в деянии, то Творец не был бы познан творением, и предопределение было бы чем-то невоспринимаемым и неощутимым. И если бы деяние не совершалось по предопределению, оно бы не исполнялось и не завершалось вовсе. Но при соединении друг с другом они сильны, и у Аллаха в этом помощь для Его праведных рабов» («Таухид», хадис 406).
И значение этого хадиса – как мы уже сказали: всякое действие начинается, продолжается и заканчивается по воле и предопределению Аллаха, совершаясь при этом самим рабом по его свободному выбору. Как в примере с зеркалом: отражение свободно в своих движениях, однако если человек не встанет перед зеркалом или уйдёт от него, этого отражения не будет вовсе. Нахождение человека перед зеркалом в этом примере символизирует предопределение Аллаха, которое есть «дух деяния».
Всё благо – «от Аллаха», то есть от действия Аллаха, воплощённого в свете мухаммадовой реальности, которая есть бытие человека. И всё зло – «от тебя самого», то есть от индивидуальности человека, от его формы, его сущности, сформированной как ответ на свет, подобно тому как форма тени есть «ответ» на освещение стены солнцем. И центром блага, сообщающимся с мухаммадовой реальностью, является разум, а центром зла, идущим за повелениями формы, является нафс аммара.
Всякая вещь наделена обязанностью (таклиф) по своей мере, и каждая вещь имеет свободу, как говорится о небесах и земле: «Потом утвердился Он к небесам — а они были дымом — и сказал им и земле: “Приходите добровольно или невольно!” И сказали они: “Мы приходим добровольно”» (41: 11). Потому что всякая вещь – это след Замысла, машийи, а Замысел – след Знания Аллаха, а Аллах творит, что пожелает. Мы полагаем, что растения и камни лишены свободы, потому что мы можем делать с ними что захотим и не видим ответной реакции. Однако при этом предопределение Аллаха исполняется над нами самими, а мы не понимаем, и делает с нами, что пожелает, а мы не видим.
Таклиф (обязанность от Аллаха, возложенная на создания) – это дух творения, а формы – его внешность. Обязанность, закон, ответ и испытание – это суть всех созданий, и в соответствии с их собственном ответом на закон, обязанность и испытание они были сотворены в таких обликах, в каких они есть, – от пророков до сырой земли.
В этом – толкование и тайна слов Посланника Аллаха (С): «Высохли перья, и исполнилось предопределённое». У него спросили: «А к чему тогда деяния?» Он сказал: «Совершайте деяния, потому что каждому будет облегчено то, для чего он был сотворён» («Бихар», том 64, С. 119). То есть: каждому будет облегчено то, для чего он был сотворён в соответствии со своим собственным выбором. И таково слово Аллаха: «Они не оказывались таковыми, чтобы уверовать в то, что считали ложью раньше» (10: 74) – то есть в мире зарр.
И если кто-то спросит: «Разве наша земная жизнь есть проигрывание заранее написанного сценария?» — то надо сказать: да, она есть проигрывание сценария, но такого сценария, который был написан нами самими по воле Аллаха, так что Он сотворил нас по тому сценарию, который мы написали сами, «и каждому будет облегчено то, для чего он был сотворён». А потому в предопределении Аллаха нет ничего от принуждения.
Такой является правильная позиция в вопросе о предопределении, свободе и зле.
Бог создал творения, чтобы они достигли совершенства. «Но они продолжают разногласить, кроме тех, кого помиловал твой Господь. Он сотворил их для этого» — то есть сотворил их для милости. А если Аллах желает наделить свои творения милостью и совершенством, то должен быть путь к этому совершенству. Поскольку Аллах бесконечно выше творений, и творения не сообщаются с ним напрямую, то должны быть посредники, особые избранные создания Всевышнего, которые донесут до нас эту программу и волю Аллаха. Эти творения — Пророки, эта программа — Откровение. И мы верим во всех пророков, 124 тысячи, единой световой нитью проходящих через историю, от Адама до Мухаммада (С). И мы верим, что наш пророк — печать пророков и посланников, господин всего человечества Мухаммад ибн Абдиллях ибн Абдульмутталиб ибн Хашим (С), пришедший с последним откровением, и для всех людей является обязательным подчиняться ему, если они хотят достигнуть блага и совершенства и унаследовать сады вечности.
А поскольку пророк не может жить до наступления Судного Дня, и в мудрости Аллаха будет запрещённым убрать от людей ту милость и посредничество, которым является пророчество, то Он устанавливает преемника, халифа пророка, который станет исполнять его законы после него и пояснять его откровение, чтобы довод Всевышнего над творениями не прервался. Этот халиф должен обладать теми же качествами, которыми обладал пророк, иначе он не сможет быть совершенным доводом после него. Он должен быть непорочным, наделенным чудесами, самым знающим своего времени, самым богобоязненным, самым смелым своего времени. Иными словами, он обладает всеми теми качествами, что и пророк, кроме самого пророчества. Этого преемника называют «имамом» — от глагола «амма», имеющего значение «быть впереди, предводительствовать». И в умме не было никого, кто обладал бы качествами, соответствующими имамату, кроме Али ибн Аби Талиба (А), потому что он был очищен от любой скверны, как и пророк, и обладал всеми теми же достоинствами, что и он, кроме самого пророчества.
И Аллах сказал: «Ваш вали — Аллах, посланник и те, кто совершает молитву и дают закят в состоянии поясного поклона» (5: 55). Шииты и сунниты согласны, что этот аят ниспослан об Али ибн Аби Талибе (А), который пожертвовал нищему свой перстень, находясь в состоянии поясного поклона. Обратим внимание: слово «вали», то есть руководитель, покровитель, использовано в этом аяте только один раз в единственном числе: ваш вали — Аллах, Посланник и Али. Это означает, что вилаят Посланника — это тот же самый вилаят Аллаха, а вилаят Али — это тот же самый вилаят Посланника. Иными словами, Коран отдаёт Али тот же самое право руководство людьми и всеми творениями, которое отдаёт Аллаху и Его Посланнику.
И для осуществления такого руководства Али ибн Аби Талиб и Имамы после него, с одной стороны, очищены от всех грехов и ошибок, согласно аяту 33 суры «Сонмы», с другой — Аллах дал им знание обо всякой вещи: «И мы подсчитали всякую вещь в очевидном Имаме» (36: 12).
И в день Гадир, возвращась из Прощального хаджа, Посланник Аллаха (С) остановил около 100 тысяч мусульман, которые были с ним, и произнёс перед ними речь, известную как «хутба Гадир», где объявил о своей близкой смерти и переходе Вилаята и Халифата над исламской уммой к Али (А), а после него – к его потомкам, Имамам из его рода.
Первый из них — повелитель верующих Али ибн Аби Талиб (А), потом Хасан ибн Али (А), потом Хусейн ибн Али (А), потом Али ибн Хусейн (А), потом Мухаммад ибн Али (А), потом Джафар ибн Мухаммад (А), потом Муса ибн Джафар (А), потом Али ибн Муса (А), потом Мухаммад ибн Али (А), потом Али ибн Мухаммад (А), потом Хасан ибн Али (А). И мы верим, что последний из них — Каим, Мунтазар, Худжжат, Махди, Повелитель эпохи и времени, сын Хасана Аскари (А) — жив и является нашим двенадцатым Имамом. Он выйдет из сокрытия, когда будет угодно Аллаху, чтобы наполнить землю справедливостью и правосудие, после того как она будет переполнена насилием и угнетением.
6. Почему созерцатели?
Выше мы обещали вернуться к вопросу: откуда берутся созерцатели? И что именно они созерцают? Джемаль фактически прав, когда говорит, что языческий континуум базировался на созерцании — хотя это было отмечено задолго до него и лежит в основе давнего различения «пантеизма» и «монотеизма».
Главная и принципиальная разница в следующем: для пантеизма Бог и мир едины, слиты в одно целое, а для монотеизма они раздельны. В монотеистических религиях – иудаизме, христианстве и Исламе (которые, как мы знаем, на самом деле являются одной и той же религией пророческого единобожия, претерпевшей те или иные искажения в течение истории) – Бог бесконечно вознесён над миром, никак и ни в чём не подобен ему. Для множества же пантеистических верований – индуизма, зороастризма, даосизма, буддизма и т.д. — Бог, наоборот, воплощает Себя в мире, так или иначе «исходит» в него. Для пантеизма мир есть не что иное, как «продолжение» Бога, манифестирующего Себя в нём через систему тех или иных иерархий, ступеней, существ.
Эта разница пророческого единобожия и язычества, «монотеизма» и «пантеизма» абсолютна, разрыв между ними невозможно заполнить. Как бы мы ни старались, всё равно придём к этим двум изначальным формам: религии внемирового Бога и религиям Бога-внутри-мира.
Возьмем ли мы греков, древних персов или китайцев – в их пёстрых верованиях найдём внутренне гомогенное ядро. Можно назвать его, как мы сказали, «пантеизмом», «естественной религией», «космической религией», «язычеством», «религией созерцания» — сущность останется одной и той же. Поверх всего местного разнообразия, бесконечной пестроты богов и фетишей такие религиозные конгломераты, незаметно перетекающие друг в друга, имеют один метод и один верховный объект. Этот метод – созерцание, этот объект – безликое космическое божество. Созерцатель – мы встречаем его архетипическую фигуру повсюду в образах шамана, жреца, йогина, анахорета, мистагога – с помощью особых методик концентрации сознания, включающих в себя, например, задержку дыхания, специальные позы или повторение однообразных формул, открывает в себе органы восприятия, скрытые у обычного человека, что позволяет ему «видеть» миры «Большого Космоса» и достигать, наконец, главной цели – отождествления с его Центром, imago mundi, что воспринимается как мистический предел «обожения», слияния «Я» и «Оно».
Такая космическая религия возникает сама собой, поэтому можно назвать её «естественной». Всюду, откуда до нас доходят исторические свидетельства, мы уже находим ее в наличии: в Китае, в Индии, Египте, Вавилоне, Иране, у греков и т. д. И не только в развитых цивилизациях, но в изолированных сельских, кочевых и городских образованиях созерцательная религия всегда уже есть. Внешние формы ее выражения – обряды, техники, символы — могут варьироваться до бесконечности, но внутренняя основа повсюду одна и та же. И даже если созерцательные техники развиты слабо, как в Риме, который направлял всю свою энергию на военную экспансию, они все равно присутствуют в качестве мировоззренческого фона, определяющего самопонимание людей в этом мире.
Что же видит этот созерцатель? Как он приходит к пределу своего опыта, который называет «Светом», «Солнцем», «Благом», «Перводвигателем», «Верховным существом»? Если созерцатели разных культур видят одно и то же, то у этого должен быть какой-то реальный коррелят.
Объяснение этого состоит в следующем: Аллах не сотворил ничего, что не было бы соединением материи и формы. В каждой сотворённой вещи присутствуют две составляющие: её бытие (материя), которая есть свет и следствие действия Аллаха, созданное Им из ничего, — с одной стороны, и то, что идёт от самой вещи по степени принятия ею таклифа, то есть её ответа Аллаху, и это – форма вещи, её индивидуальная сущность — с другой. И первоматерией, или первобытием, или первосветом был Свет Мухаммада и рода Мухаммада (С), как мы сказали выше. Затем из сияния этого света Аллах сотворил разум, который есть верхний правый столп Трона, потом души пророков, потом души верующих и так далее. В этом плане разум не отличается от камня, кроме как тем, что материя разума – текущий свет, а материя камня – застывший свет низшего уровня. Таким образом, изнанка всех вещей — это свет, сияние от сияния, потом сияние от сияния от сияния и т.д.
Таким образом, ответ на поставленный нами вопрос состоит в следующем: созерцатели всех времён и народов — а они, как правило, и становились религиозными вождями там, где не было пророков, — эти созерцатели погружались в материю миров. Может быть, такой ответ покажется необычным тем, кто привык понимать под «материей» нечто низкое и грубое. Однако понимание единобожия противоречит мнениям философов. В действительности материя, то есть бытие вещей, — это не что иное, как свет, и она выше, чем их формы или сущности. Покидая рамки форм, определяющих индивидуальность вещей, созерцатели погружались в их «изнанку», из которой и сотворены все вещи, то есть в их материю, их бытие, их свет.
Можно представить всё творение в образе светильника. Когда горит масло в светильнике, оно одновременно даёт дым (результат горения и огня) и свет. Свет в этом примере – это бытие (материя); плотность и непрозрачность дыма – формы или сущности вещей; действие огня – Замысел (машийа), огонь – Аллах. Если убрать завесу из дыма, то можно увидеть свет.
Тут есть несколько созерцательных уровней: магический космизм — в рамках материального космоса, низший манифестанционализм (уровень Мировой Души) и высший манифестанционализм. Достигавшие высшего уровня понимали, что всё творение по своей сущности (бытию) стекается в одну «точку», и это — Замысел Аллаха, а потому они естественным образом становились «единобожниками», вроде Плотина с его «Единым». Мы взяли слово «единобожники» в кавычки, потому что их «монотеизм» был интуитивным, а не строгим, полученным из Откровения.
Язычество и пантеизм не знают истинного Бога, ибо Он – по ту сторону всего сотворённого и может сообщить о Себе только в Откровении. А потому «высшие созерцатели» принимали за Бога первое творение Бога, то есть Свет светов, в котором проявлена Его воля (машийа) и Его сотворённые сифаты. На этой перверсии зрения построены все «высокие» манифестанционалистские доктрины.
7. Антропология Джемаля. Человек в Исламе
После «пролога на небесах», где лицом к лицу противостоят «косящее Ничто» с его протагонистом Иблисом (он же — световое «Великое существо») и «трансцендентный Субъект», сюжет гностического фэнтези Джемаля начинает закручиваться всё туже и туже. Полем битвы оказывается человек, разделённый, как и положено по законам дуалистического жанра, на две фундаментально враждебные части — «материю» и «дух», «глиняную куклу» и «частицу света».
Мы представляем собой глиняную куклу из сырой глины, из бытийного онтологического минимума, последнюю фазу затухания энергии. И внутри нас есть вдунутая в нас крупица того, что с точки зрения Великого Существа, не существует. Дух не обнаруживает себя, он действенен в своем отсутствии, в том, что он противостоит всему сущему. Благодаря тому, что он в эту куклу вдунут, мы видим, слышим, свидетельствуем. Потому что моделью видящего, слышащего, свидетельствующего является Бог как абсолютная альтернатива бесконечному мраку.
Перед нами стоит задача: доказать Иблису, что эта невидимая, нечувственная, невоспринимаемая, несвидетельствуемая крупица божьего духа больше чем не только вся колоссальная инерция глины, в которую он вложен, но и вся колоссальная энергия огня, которая этой глине противостоит как ее позитивный полюс. Задача такая — дух в нас должен восторжествовать над глиной, из которой мы состоим.
(«Традиция и реальность», лекция 6).
У материи есть конкретный враг потому, что мы инстинктивно чувствуем, что внутри нас есть некий огонь, капля света, которая как светлячок, как некий маяк, вброшена в эту тьму, и эта тьма грозит затопить ее…
Материя в своем измерении протяженности, гомогенности и т. д. есть представитель этой ночи негатива, который стирает все. Поэтому материя является антидуховной, абсолютно злой, абсолютно страшной силой. Внутри нее горит вот этот светлячек некого эфемерного присутствия. Залога, того что, может быть, будет, придет на смену как альтернатива, но сейчас это только эфемерное присутствие в наших сердцах.
(Лекция «Цветы зла»).
Если в своей метафизике Джемаль совершает ряд парадоксальных и нетипичных ходов, то тут он практически дословно воспроизводит классическую схему гностико-манихейского мифа: «злая материя» versus «благой дух». Как говорит Мани: «Ибо мир любит Мрак и ненавидит Свет, потому что дела его злы; а я пришел, чтобы исполнить волю Света и распространить истину повсюду, как заповедано мне». В христианстве этот сюжет выражен в доктрине «грехопадения», после которого на материи и теле лежит отпечаток проклятия и испорченности.
Оригинальность Джемаля состоит тут, возможно, лишь в том, что он записывает в разряд «злой материи», «глиняной куклы» также и такие традиционно «нематериальные» пласты человеческого существа, как душа, аргументируя тем, что это — такая же материя, только «субтильная». Дух же оказывается у него «проколом в бытии», «печатью абсолютно Иного», «черной точкой, противостоящей диктатуре реальности», «зияющей дырой»:
Это та точка, в которой мы кончаемся, а rūĥulla начинается. Эта та точка, которая является нашим концом, нашим ограничением, нашей смертью, отраженной и отрефлектированной в нашей способности воспринимать. Это наша свобода, это наше внутреннее энергетическое бескрайнее изобилие, которое является нашей ценностью и нашим залогом.
(«Смысл времени», лекция 2).
Как видим, пропорции тут распределены до обидного неравномерно. У сатаны оказывается «всё» (говоря джемалевским языком — «все уровни проявленной реальности»), а у Бога — в буквальном смысле — «дырка от бублика».
Задача человека состоит в том, чтобы эту «искру духа» каким-то образом «актуализировать», чтобы взять «толщу косной материи под оперативный контроль». Если в классическом манихействе предлагались конкретные способы такой «актуализации» («освобождения частиц света из оков материи») — пост, аскеза, безбрачие, оскопление, — то Джемаль не щедр на практические рецепты, кроме общих фраз о «революции», «противостоянии мировым элитам» и т.п. — о чём ещё будет сказано ниже. Если такая «актуализация», наконец, наступит — мир зла будет побеждён светом, и наступит новая реальность (тут Джемаль обыгрывает коранические аяты о Судном Дне).
Надо ли говорить о фундаментальном противоречии этой схемы Исламу? Согласно пророческой метафизике, человеческая форма есть хейкель таухида (образ единобожия). Все её элементы — тело, душа, дух, разум, сознание — всё это милости Аллаха, сотворённые Им как одно гармоничное целое. Между ними нет никакого «противостояния», ничто из них не нужно «актуализировать» или «брать под оперативный контроль». Они даны как милость, восходят к единому источнику и должны лишь использоваться для достижения совершенства и счастья как в ближнем мире, так и в будущем.
8. Бунтующий человек. Революция. Жрецы и воины
Повсюду, где закреплялся гностико-манихейский дуализм, он порождал резкое раскручивание маховика исторической динамики, как и всплеск катаклизмов, революций и насилия. И это не случайно. Дуалистическое сознание рассматривает весь мир как поле битвы, человека — как воина на передовой. Ибо мировой процесс протекает здесь в остро драматической форме, где сталкиваются две силы, два антагониста с их отражениями на земной плоскости. А поскольку враг всегда «уже есть», и враг этот всеобъемлющ, космичен, то историческая активность переносится на бескомпромиссную борьбу с теми, кто оказался назначен на роль его «представителей», то есть носителей абсолютного зла в его человеческом проявлении, — с «врагами веры», «еретиками», «низшей расой», «буржуазией» и т.д. Причем борьба должна вестись до полного уничтожения, потому что враг абсолютен, неисправим и является носителем тотального зла.
Человек, отравленный бациллой манихейства, грубо говоря, не может «просто жить»: он ведёт борьбу света с тьмой, он постоянно на передовой, он должен сражаться с «агентами тьмы» и уничтожать их, чтобы они не уничтожили его. Он — воин света, он культивирует в себе «огненную волю» (понятие системы Мани, каким-то образом заимствованное тоталитарными режимами, тоже построенными на дуалистической идеологии). Объединённые же в коллектив дуалисты начинают воспринимать себя как «отряд на боевом задании», «общину избранных», сражающихся с полчищами тьмы:
«Община монотеистов (читай — манихеев) — это отряд на боевом задании, и все, что отвергается ими, это ложные цели, обманки, которые расставлены сатаной, чтобы дезориентировать воинство Аллаха (читай — воинство Бога света). Сущность их миссии это организация борьбы духа против материи и достижение победы, притом что материя безгранична, инерция ее безмерна, а искра духа исчезающее мала».
(«Врата в царство Мессии»).
На роль «абсолютного зла» у Джемаля назначен «клуб традиционалистов», «грибница элит», «жречество», якобы заправляющее современным миром и похищающее время у слабых мира сего, дабы передавать его Иблису.
Так вот, жрецы рассматривают Иблиса как глобальное тотальное существо, которое обладает возможностями и контролем над всеми формами и всеми состояниями. Это знание и эта позиция жрецов идет с глубочайших времен, с золотого века и, претерпевая различные модификации, существует до сегодняшнего дня… И именно они избираются на роль посредников между темным сверхъестественным началом, искушающим человека, и людьми как социальной тканью
(«Общество и время»).
Дуалистический вирус способен вызывать настоящую массовую психопатию. Мы видим это по европейскому средневековью с его инквизицией и «охотой на ведьм» или по истории тоталитарных режимов, представлявших себя «цитаделью света» среди моря бушующей тьмы. Ведьмы сами давали сжечь себя, жертвы тоталитарных режимов сами давали себя убить, веря в то, что мрак овладел ими. Повсюду, где закреплялись носители дуалистического вируса, рано или поздно начинали происходить вспышки массового насилия. Мы видим это по восстанию чицай-шимо в Китае и маздаков в Иране, по революции в России и движению катаров в Европе, равно как и по деятельности террористического ордена ассасинов в исламском мире. Манихейской является и секта Аум Сенрикё, известная газовой атакой в токийском метро.
Дадим тут слово самому Джемалю:
Эсхатология — это уничтожение всего сущего и явление на его место новой земли и нового неба, это царство Божие, которое приходит на смену царства сатаны, или, если хотите, в более общих терминах, царство Божие, которое приходит на смену року, абсолютному року, вечному декрету неизменного, всегда вращающегося одинаковым образом неба… На смену ему приходит царство Божие, царство абсолютной свободы, царство абсолютного света. Значит, это победа над материей, в частности, победа духа над материей, духа, брошенного в темницу материи. И то, что придет царство Божие — есть абсолютное добро, которого сейчас нет, но вместо него есть вектор добра, заключающийся в сопротивлении, противостоянии материи, противостоянии тьме. Отсюда все, отсюда все техники, отсюда аскеза, отсюда путь революционных анабаптистских сект Мюнцера и Гуса, отсюда все социальные движения с волей к абсолютной справедливости, которые всегда поднимались как движения религиозные, движения в фарватере света пророков в этом мире.
(Лекция «Цветы зла»).
«Радикал ненавидит реальность в целом как гностическое зло, которое должно быть побеждено. Ленин и был таким гностиком-радикалом, но гностиком особым».
(«Произведение в красном»).
И действительно, в Ленине ясно прослеживались симптомы хлыста, приведшие этого полоумного маньяка-манихея, высвобождавшего «частицы света» пролетариата из «царства тьмы» буржуазии, к катакомбам человеческих жертв. Вся его «революция» производит впечатление огромной оргии.
Лидер эсеров В. Чернов писал Ленину:
«Вы одним росчерком пера, одним мановением руки прольете сколько угодно крови и чьей угодно крови с черствостью и деревянностью, которой позавидовал бы любой выродок из уголовного мира… Вы — человек аморальный до последних глубин своего существа… История русской церковности, официальной и раскольническо-сектантской, знает хорошо людей этого морального склада, властных основателей старых и новых раскольнических “церквей”, “кораблей” и “согласий”, соединяющих в себе изуверско-апостольский фанатизм пустосвята с хитрецой расторопного, всегда “себе на уме” и всегда посмеивающегося себе в кулак мужичка-ярославца. Какой-нибудь изможденный и страстный архимандрит Фотий, этот “полуфанатик-полуплут”, по незабываемому выражению Пушкина, есть истинно родной брат по духу “святого праотца Распутина”. История революции тоже знает такое же жизненно-психологическое противоречие, такую же смесь плутоватости и фанатизма в нечаевщине. Нечаев, с его революционным иезуитством учивший, что революционер не должен бояться не только крови, но грязи, и должен уметь обращать на пользу революции ложь и клевету, подлоги и шантаж, убийство и насилие, — двоюродный брат Фотию и Распутину. Вы им духовная родня через Нечаева»
(Цит. по: Арутюнов А. Досье Ленина без ретуши. – М., 1999. – С. 164-166).
Сравним это с образом жизни мусульманина (разумеется, в правильных версиях Ислама, не отравленных манихейским вирусом). Прежде всего, мусульманин знает, что Бог один, и всё творение — результат Его воли. А потому через всю его жизнь сияет Единое, как свет сквозь хрустальные формы, давая покой и гармонию в высшем смысле слова. Бог сотворил человека, чтобы наделить его милостью, как сказал Он: «Но они продолжают разногласить, кроме тех, кого помиловал твой Господь. Он сотворил их для этого». Имам Садык (А) говорит: «Он сотворил их для того, чтобы они совершали то, из-за чего заслужат милость, и Он оказал бы им милость». Всевышний наделил человека телом и духом, низвёл ему Откровение, Пророков и Имамов, чтобы вести его по прямому пути в сады вечности. Задача жизни мусульманина, таким образом, сводится к соблюдению всеобъемлющего Закона Бога, шариата. Также она включает в себя донесение истины до тех, кто еще не знаком с нею, — но не в форме насилия или принуждения: «Нет принуждения в религии» (2: 256).
Имам Реза (А) сказал:
«Передал мне мой отец Муса ибн Джафар от его отца Джафара ибн Мухаммада от его отца Мухаммада ибн Али от его отца Али ибн Хусейна от его отца Хусейна ибн Али от его отца Али ибн Аби Талиба (мир им всем): “Вот мусульмане сказали Посланнику Аллаха (С): ‘О, Посланник Аллаха! Если бы ты вынудил к Исламу тех, кого смог бы вынудить из людей, то увеличилось бы наше число, и мы стали бы сильнее наших врагов‘. И Посланник Аллаха (С) сказал: ‘Я не хочу встретить своего Господа с нововведением (бидаат), о котором мне ничего не было сказано, и я не из тех, кто принуждает людей‘. После этого Аллах ниспослал, велик Он и свят: О, Мухаммад, ‘если бы пожелал твой Господь, то уверовали бы все, кто на земле, полностью‘ – то есть (уверовали бы) через принуждение и кару в ближнем мире, как они уверуют в будущем мире, когда постигнет их могучее бедствие, и они узрят его. Но если Я поступлю так с ними (в ближнем мире), то они не смогут заслужить награды и восхваления от Меня; Я же желаю от них, чтобы они уверовали по собственному выбору, а не по принуждению, дабы заслужили они от Меня милость и благо, и пристанище бессмертия в садах вечности: ‘Разве ты вынудишь людей к тому, что они станут верующими?‘».
(«Таухид» Садука, хадис 404).
Любое многобожие, одной из форм которого является дуализм, — это по самой сути своей уродство и вырождение. Жизнь мусульманина как бы вращается вокруг одной точки, которой является воля Единого Бога; он видит мир с высокой горы, средь белого дня, освещенным единым источником света. Многобожник же блуждает среди болотных мерцающих огней, в тёмном лесу, полном морока и обманных теней. История многобожия — это история патологий, история диких раскованных сил, химер и извращений.
Манихей воспринимает реальность в категориях противостояния и войны, он не может понимать её иначе. Единобожник никому и ничему не противостоит по той простой причине, что у его Господина нет конкурента — Бог един. Задача жизни сводится к выполнению Его предписаний. Да, есть шайтан, есть неверующие, но всё это — лишь элемент испытания, издержки той свободы, которую Всевышний даровал Своему творению. А потому Ислам, вопреки Джемалю, анти-революционен — если, конечно, не понимать революцию в её изначальном смысле (как возврат к истокам). Генезис европейских революций Нового времени восходит к тому же самому манихейскому дискурсу. Чтобы состоялась революция, должны быть два начала, два полюса — «отменяющее» и «отменяемое», «новое» и «старое», «добро» и «зло», «свет» и «мрак». А потому нет ничего более чуждого Исламу, чем революционный дискурс. Он вращается вокруг одной и той же точки, заданной навечно, — воли Бога, выраженной в Законе Бога, в Его откровении, в Его наместниках. Так к чему же совершать революцию и ради кого её совершать?
В свете того, что мы сказали, становится совершенно понятной внутренняя подоплёка джемалевской поддержки всех мутных радикальных движений, какие только были и есть в мусульманском (точнее, суннитском) мире. Самый последний из его перфомансов — это защита совсем уже людоедской группировки «ИГИЛ», переплюнувшей даже «Аль-Каиду» по степени монструозности и кровопийного экшэна. Видимо, поддержка ИГИЛ — это лебединая песня Джемаля и финальный аккорд его жизненного пути, под каковым он и «войдёт в историю».
С нашей точки зрения, поддержка Джемалем ваххабизма является не случайной: это логический вывод из всего его учения. Торжество дуалистического мифа порождает особое трансгрессивное состояние культурного сознания, выражающего собой бунт против порядка бытия. Отсюда, к слову, все эти многочисленные фигуры, бросающие вызов обществу, законам, традициям, наконец, самому Богу – Ницше, Байрон, романтики. Фигура отрицания порождена желанием прорвать демоническую черноту мира. Бунт против реальности возможен только там, где сама эта реальность построена на Ничто. Ибо гностическое сознание, исходящее из борьбы Света и бушующей тьмы, сущностно нигилистично.
9. Джемаль и Достоевский
То, что мы называем «иудеохристианством», то есть иудаизированное манихейство, было основой наступления эпохи нигилизма для «закатных земель» Запада. Нигилизм есть прежде всего истончение бытия, ослабление и «падение» его во всех аспектах. Хайдеггер, в общем, прав, говоря, что история западной мысли есть процесс постепенного забвения Бытия. Постмодерн – финал данного процесса, соскальзывание в мир «тьмы внешней», мир личин, пустых оболочек, мир без бытийного хребта. Вся история модерна есть история постепенного оскудения – в самом глубоком, именно онтологическом смысле этого слова – уход от богатства Бытия. Это и есть нигилизм – утрата бытийного Столпа. Но модерн был все же серьёзен. Он вел угрюмую, смертельную схватку с Традицией, борьбу не на жизнь, а на смерть. Постмодерн же превращает в пародию все, что попадает в его ареал. Индейские вожди танцуют танго, папа римский становится героем комиксов, далай-лама фотографируется с топ-моделями. Наступает мир личин, масок, утративших связь с Бытием, «означающих без означаемого», виртуальных образов без конкретной привязки.
Созданный средневековой иудейской фантазией образ Голема – пустого существа, куклы, глиняной оболочки, в которую вдохнул жизнь каббалист, – хорошо передает оптику бытия, усилиями дуалистического Мифа отторгнутого от Бога.
Не случайна особая любовь Джемаля к Достоевскому, равно как и к его западному аналогу Ницше. Оба они — выразители одной и той же парадигмы: пророки заката иудеохристианства.
Достоевский говорит, что в «Идиоте» хотел создать образ совершенного христианского человека. Этот роман – свидетельство того, как автор, движимой самой логикой повествования, приходит к результатам, прямо противоположным тем, которые первоначально задумывал. Спланированный как христианское совершенство, князь Мышкин на самом деле оказывается в буквальном смысле «недочеловеком», потому что автор оставил в нем только «положительные» (с христианской точки зрения) черты – смиренность, асексуальность, незлобивость и безответность, — а «отрицательные» (опять же, согласно христианству) перенес на его двойника Рогожина.
В результате Рогожин становится носителем витальности, жизненности, собственно говоря – бытийности, а Мышкин образует бесплотную надстройку на нём, ведущую тенеобразное существование. Это подчёркивается еще и тем, что он появляется на свет как гомункул, созданный швейцарским психиатором. В любом случае, его бытийность вторична и заимствована. Напротив, бытие Рогожина полноценно, но зато отрицательно, потому что в иудеохристианской системе ценностей его витальность стоит под знаком «минус». Ибо всё положительное формируется не посредством трансмутации этой витальности в нечто позитивное, а посредством простого ее вычитания. Мышкин – это Рогожин, утративший бытийность.
В итоге вся «фантастическая трагедия» заканчивается возвращением главного героя в изначальное состояние бреда, из которого он и вышел. Ничто побеждает. Болезнь и сумасшествие оказываются сильнее, и попытка излечить «идиота» от иудеохристианского безумия посредством его столкновения с миром приходит к закономерному провалу.
Если «Идиот» символизирует кризис иудеохристианской культуры, то «Бесы» — её апокалипсис. Провинциальный городок становится местом извержения инфернальных существ в человеческом обличии. Пласты бытия и смысла настолько истончаются, что в них образуются разрывы, через которые вырываются на поверхность гоги и магоги, демонические маски, суккубы и инкубы средневековых фантасмагорий.
Предшественником Достоевского здесь, безусловно, был гениальный Гоголь, с его лицезрением звериных морд. Достоевский и Гоголь стали провозвестниками не только и не столько катастрофы исторической России, ожидающей своего демонтажа в коммунистической «революции», сколько гибели всей иудео-манихейской культуры, подошедшей к исчерпанию своих ресурсов и поглотившей саму себя. Этот финальный эндшпиль – «гибель богов» в буквальном смысле, — охватывает весь огромный ареал распространения иудео-манихейства от России до Америки.
Вне зависимости от того, какого рода пагубные идеи транслируют «бесы» — «народ-богоносец», «социальная революция» или «человекобог», — ядром и сущностью всех их является один и тот же нигилизм. Редко обращали внимание, что Ставрогин, сознание которого представляет собой матрицу остальных бесов, вместе с тем и явно воплощает в себе черты христианского Христа. Этот парадокс становится понятным только в той оптике, в которой мы говорили о иудеохристианстве и его сущностном нигилизме. B cвoeй зaпиcнoй книжкe Дocтoeвcкий пишeт: «Hигилизм явилcя y нac пoтoмy, чтo мы вce нигилисты».
Ставрогин – носитель мировой смерти, солнечного затмения, ледяной ночи небытия – носитель Ничто, из которого был создан иудеохристианский мир. Хоровод бесов вращается вокруг этого полюса, который сам остается неподвижным, холодным и безучастным. Его лицо напоминает мёртвую маску. Он есть не что иное, как ходячая могила. Вспомним то, что мы говорили о трупной специфике христианства и перенесём это сюда – и получим матрицу, гештальт антибытийной стихии бесовства. В «Идиоте» главный герой впадает в Ничто, в «Бесах» Ничто само становится главным героем.
«Дело было в Базельской галерее. “Эта картина (Гольбейна ) изображает Иисуса Христа, вынесшего нечеловеческие истязания, уже снятого со креста и предавшегося тлению. Вспухшее лицо его покрыто кровавыми ранами, и вид его ужасен. Картина произвела на Федора Михайловича подавляющее впечатление, и он остановился перед нею как бы пораженный”. Когда Анна Григорьевна Достоевская, которой принадлежат эти слова, оставив мужа подле картины, вернулась через пятнадцать—двадцать минут (!), “то нашла, что Федор Михайлович продолжает стоять перед картиной как прикованный. В его взволнованном лице было то как бы испуганное выражение, которое мне не раз случалось замечать в первые минуты приступа эпилепсии».
(А.Г. Достоевская. Воспоминания, М., 1971, с. 165).
Удивительна эта сцена, её длительность и напряженность, и особенно слова Достоевского, также многократно воспроизведенные в литературе: «От такой картины вера может пропасть».
Достоевский пишет:
«Я скажу Вам про себя, что я дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я знаю это) до гробовой крышки. Каких страшных мучений стоила и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных».
«…Если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной».
(Полн. собр. соч. в 30-ти томах, т. 28, кн. I, Л., 1985, с. 176).
Такое признание показательно. Фактически это слова не верующего, а отчаявшегося нигилиста, который хватается за последнюю соломинку в осознании того, что идет ко дну. «Соломинкой» становится христианство как нечто наиболее знакомое. Достоевский признаёт здесь, что готов верить в ложь – лишь бы верить во что-то, лишь бы бежать от Ничто.
Но еще поразительнее, что буквально эти же слова он вкладывает в уста нигилиста и атеиста Ставрогина: «Не вы ли говорили мне, — кричит Ставрогину Шатов, — что если бы математически доказали вам, что истина вне Христа, то вы бы согласились остаться со Христом, нежели с истиной?»
Ни у одного другого великого писателя мы не встретим такой галереи злодеев, выступающих на первых план. Но интереснее всего то, что именно образы злодеев и недочеловеков удаются Достоевскому лучше всего. Это Раскольников, без тени сомнения прорубивший голову сестре процентщицы, это Ставрогин и Свидригайлов, изнасиловавшие ребенка, и Рогожин, убивающий любовницу. Все эти образы в высшей степени жизненны, в отличие от таких ходульных «положительных» персонажей, как Алеша Карамазов или князь Мышкин, от которых веет скукой и трафаретностью. Злодеи Достоевского облечены плотью и кожей, а потому именно они, а не выдуманные позитивные персонажи вызывают подлинный читательский интерес и сочувствие — снова вопреки замыслам самого автора.
Короче говоря, у Достоевского бытийно зло. Добро – небытийно, оно предстает как тень, нечто безжизненное и бесхребетное. Томас Манн прав, говоря, что тайные симпатии Достоевского принадлежат «греху, пороку, безднам сладострастия и преступления». Перед смертью Достоевский планировал написать «Житие великого грешника». «Житие» — это название православного жанра о святых. «Святым» Достоевского оказывается «великий грешник».
Система ценностей переворачивается. Реальной бытийной плотью облекается противополюс зла, греха и порока. Темная стихия мрака прорывает оболочку света и начинает жить своей собственной жизнью. Она ведёт за собой автора, даже если он не хочет этого. И совершенно неважно, что формально зло осуждается: его бытийное разбухание в действительности становится его «за» — даже вопреки установкам реализма. Достоевскому ставили в заслугу необычайный реализм в изображении душевных глубин, но не обращали внимания, что романы Достоевского на самом деле нереалистичны – в действительности злодеи никогда не имеют такой душевной глубины. Реальные уголовники, алкоголики, убийцы и развратники примитивны, их психология отмечена элементарностью и нравственным идиотизмом. В реальной жизни мы не найдем ни проституток, читающих Евангелие, ни двойных убийц, идущих на всенародное покаяние, ни педофилов, которых «Бог мучит». Всё это выдумка – но выдумка, проведенная с такой гениальной силой, что читатель невольно верит в нее. Почему? Потому что для Достоевского только полюс зла облечен бытийностью. Это нигилизм эпохи конца, истончения благого полюса. Добро – «хорошо», да, но скучно, ходульно, неинтересно, бесплотно. Здесь мы видим важнейший вектор иудео-манихейства – небытийность добра.
Теперь мы должны сделать еще один шаг и поднять планку анализа. Ибо трагедия Достоевского – это не только личная трагедия человека, для которого зло реальнее добра, не только трагедия культуры, но и гностическая трагедия Божества, по отношению к которому мир предстает как Его противоположность. Мир Достоевского – это мир иудео-манихейского Бога, создавшего безумную противоположность самому себе в образе «творения», отторгнутого от абсолютного Блага, а потому являющегося фундаментально злым — как и у его преемника и «русского мальчика» Джемаля. Романы Достоевского говорят о космической катастрофе Копии, отторгнутой от Оригинала и страдающей от своего бытия-не-оригиналом. «Меня всю жизнь Бог мучал», — скажет он в одном частном письме, и вложит эти слова в уста Ивана Карамазова. Личная трагедия Достоевского и трагедия его романов – это гностическая трагедия мира, отторгнутого от Бога, упавшего лицом в черноту небытия.
Онтология мира есть онтология зла. Это вывод, к которому неизбежно, с роковой неотвратимостью подводят нас романы Достоевского. Ибо – еще раз – хотя его сознательные моральные оценки на стороне «добра», тот внутренний, тайный голос ясно говорит о первичности зла, о его неотвратимом, непобедимо бытийном перевесе. В этом мире зло реальнее добра – вот квинтэссенция всего Достоевского.
И если Достоевский всю свою жизнь невыносимо страдал от этого вывода, то его ученик Джемаль с лёгкостью идёт ему навстречу. Пафос Джемаля — это радостное «да», брошенное в лицо бесов, свиных рож, лезущих на поверхность упырей. Отсюда его апологетика ваххабитов, ИГИЛ, троцкистов, «радикалов». В мире, в котором царит мрак, на который не падает отблеск Божественного присутствия, должно побеждать зло, дабы восторжествовало добро. Der Fall Jemal — это казус последнего аккорда борьбы огненного сияния с беснующимся мраком.
Комментариев нет:
Отправить комментарий