С особой остротой стали вопросы о российской государственности и национальной самоидентичности и сохранения целостности государства в условиях тенденций роста суверенизаций многочисленных национальностей и территорий, живущих в рамках Российской Федерации—это с одной стороны. С другой—не менее остро сложилась проблема налаживания межгосударственных и межнациональных отношений с бывшими союзными республиками СССР и их титульными нациями, а также с 25 млн. русскоязычного населения, проживающего там и идентифицирующего себя с Россией и её культурой. Словом, вопрос о российской самоидентичности стал стержневой проблемой выбора пути и модели дальнейшего социально-экономического, цивилизационного развития России как единого многонационального государства, её отношений в этой связи с ближним и дальним зарубежьем, т.е. места России в мире и её мировой политике.
Впервые за многовековую историю России в условиях мира под вопросом оказалась её государственная и территориальная целостность и её статус великой мировой державы.
В этих условиях политики, учёные, представители общественности и различных партий, обеспокоенные судьбой и будущим своего общества, выдвигают различные планы, идеи, проекты возрождения России. Пожалуй, общей идеей в этих предложениях и высказываниях является мысль о необходимости формирования общероссийской концепции, которая могла бы стать общенациональной, консолидирующей идеей, способной сплотить представителей разных национальностей, разных идеологических и политических убеждений и симпатий вокруг проблемы возрождения процветающего российского государства, общей родины всех проживающих на просторах России народов.
Совершенно очевидно, что общенациональная идея, если формирование таковой возможно, не может быть искусственным духовным комплексом, который можно было бы насильственно навязать обществу. Она может сформироваться как результат осознанной всеми слоями, прежде всего политически активной частью общества, потребности сохранения, возрождения и развития единого государства как необходимой предпосылки выживания и процветания каждой нации и каждого гражданина, каждого законопослушного человека, проживающего в России.
История развития России и Советского Союза, равно как и развития других крупных государств, свидетельствует как о реальности, так и исторической необходимости формирования общенациональных, общегосударственных идей, особенно в критические периоды развития государств и наций.
Естественно, возникает вопрос: какая же идея ныне должна стать общей для всех наций, этносов и народностей, населяющих Россию? С одной стороны, идея консолидации российской государственности, а с другой стороны—идея, способствующая интеграции, сотрудничеству, взаимопониманию России с её ближайшими соседями, бывшими союзными республиками СССР, с которыми её связывают тысячи нитей тесного разностороннего сотрудничества, родственных культур, межнациональных отношений.
В течение последних нескольких столетий, особенно со времён Петра I, борьба вокруг общей идеи развития России приняла характер конфронтации западнического и почвеннического, славянофильского направлений.
В различные исторические периоды эти две концепции, каждая из которых содержит немало конструктивных и плодотворных положений, приобретали ту или иную конкретную идеологическую форму. Мы полагаем, что марксистская идеология, бывшая государственная идеология во времена существования СССР, равно как и либерально-демократические идеи, которые некоторые партии пытаются представить в виде общей идеологии развития России, относятся к различным формам западничества. Их главная беда и ущербность—игнорирование исторических, социально-экономических, национально-культурных и геополитических особенностей развития, местоположения и традиций государственности России. Что касается славянофильской идеологии и различных форм проявления русской идеи, то она, справедливо критикуя западничество за игнорирование специфики России, впадает в другие крайности, также не позволяющие ей выступить в качестве консолидирующей общей идеи развития российских народов. Это объясняется тем, что и славянофильство, и его разновидность—русская идея гипертрофировали ведущую роль русского суперэтноса и ближайших ему славянских народов в формировании и развитии российского государства и российской цивилизации, недооценивая или вообще игнорируя значение для развития России, её целостности, процветания самого русского суперэтноса и других славянских народов, тесного равноправного сотрудничества с многочисленными неславянскими, в том числе этносами тюркской группы и другими народами.
Другая крайность этой идеологии—её откровенное обособленчество, изоляционизм в отношении сотрудничества российской культуры с западными цивилизациями, что создаёт крайне неблагоприятный международный фон для России и может препятствовать обогащению самобытной российской культуры достижениями народов Европы, Америки и других континентов.
Попытки некоторых современных российских политиков представить те или иные экономические или социально-экономические идеи, относящиеся либо к формированию капиталистических рыночных отношений, либо смешанной экономики с сильным социальным компонентом в виде государственной политики социальной защиты населения, либо идеи реставрации прежней экономики сильного централизованного государственного планирования и восстановления СССР в силу их классово-групповой заострённости и глубоких дезинтегрирующих изменений, происходящих на территории бывшего Советского Союза, ныне не могут сами по себе выступать в качестве общей идеи возрождения. Это надо признать, если мы хотим оставаться на почве реальности, а не ностальгических настроений, пусть и значительной части населения.
Всё вышеизложенное приводит нас к выводу о том, что идеология нового евразийства более других отвечает потребностям нынешнего внутреннего и международного развития России.
Концепция нового евразийства призвана нейтрализовать дезинтегрирующую роль современного воинствующего национализма и вульгарного западничества в России. Ныне преимущественно концепция формирования нации в результате интеграции разнородных этнических общностей усилиями политиков вытесняется идеей этнической самодостаточности, вычленения и оформления государственной суверенизации по признакам этнической и лингвистической идентичности.
В этом смысле современный воинствующий национализм или гиперэтнизм противостоит таким объективным тенденциям общественного развития, как интернационализация экономических, политических и культурных процессов, растущей взаимозависимости человечества как глобальной общности.
Вопрос о евразийской парадигме развития России—это вопрос о строительстве новой демократической России. Ведь нынешняя Россия сейчас—это не та Россия, которая называлась царской империей. Нынешняя Россия, хотя и выступает правопреемником Советского Союза, это и не РСФСР, предшествовавшая СССР.
Россия раскинулась на двух огромных материках—Европе и Азии. Она находится на стыке всех крупнейших цивилизаций в мире: европейской, американской, китайской, японской, арабско-исламской. Тем не менее односторонние призывы в духе котлованного мышления:«нечего, мол, ломать голову, давайте немедленно вступим в европейскую цивилизацию», далеко не одиноки. Может быть, нас примут, как они полагают. Но в каком качестве? Некоторые политологи в США, подобно г.г. З. Бжезинскому, Д. Саймсу, Р. Пайпсу открыто поучают: поймите вы, россияне, что Россия—это другое государство, это не великая страна, это региональное государство и уймите свои претензии. Ваши слова о великой России есть проявление краснокоричневых, имперских и прочих нецивилизованных подходов. Словом, нам пытаются внушить комплекс неполноценности. И это относится к великому народу, огромной стране. Поэтому мы должны осознать, что такое нынешняя Россия в географическом, геополитическом плане и плане межцивилизационных отношений. Очевидно, что это евразийское государство, которое испытывает влияние всех цивилизаций, на пересечении которых оно находилось, и само влияет на них.
Рассмотрим историю формирования евразийской идеи.
Евразийство сложилось как синтез западной цивилизации, русской культуры и культур азиатских народов России. Первые ростки евразийства нашли выражение во взглядах П. Чаадаева и Н. Гоголя. Органическим дополнением их стало ориенталистское направление синтеза русской и восточной культуры, представленное Л. Толстым. В 20-х годах ХХ в. вновь актуализируется евразийская проблематика в интеллигентских кругах русского зарубежья в связи с их попыткой сохранить русскую национальную культуру от большевистского разгрома. Нынешний этап евразийства, который можно назвать новоевразийским, социально востребован вновь обстановкой хаоса в стране и угрозой её распада в 90-е годы.
Наряду с синтезом культур и цивилизаций Востока и Запада, Азии и Европы, предметом евразийства является также анализ и разрешение основных противоречий русской культуры: между неограниченной свободой русского духа и отсутствием её в реальной жизни—в экономике, политике, а также в личной жизни; между православным сверхсознательным признанием подчинённости материальной стороны жизни высшей цели человека—духовному богатству и социальной неустроенностью человека в цивилизационном плане. “Лучше ли мы других народов?” или “Хуже мы всех прочих?”—ответы на эти гоголевские вопросы предлагаются следующие. Во-первых, Россия впереди других народов своим духом и духовностью. Во-вторых, она слабее Европы в цивилизационном развитии экономики и демократии. В-третьих, Россия впереди Востока по степени интегрированности с Западом, но отстаёт от Китая, Индии и Японии по части развития очень важной на Востоке так называемой контрольной функции о необходимости которой для России говорил ещё Гоголь: что можно «выбросить, оттолкнуть от себя» и что нужно «внести в себя».
Из-за лишней открытости нашей культуры и души в России не был развит принцип совместимости различных национальных культур по основным параметрам и по степени их сочетаемости. В результате сработал принцип излишества, например, марксизма. Проигнорировав своих пророков Л. Толстого и Н. Гоголя, предпочли пророка К. Маркса с помощью его апостола В. Ленина.
Объективная основа этих слабостей, по Гоголю, в том, что Россия в цивилизационном отношении “ещё растопленный металл, не отлившийся в свою национальную форму”, поскольку русские ещё не стали народом, “получившим форму и закалившимся в ней”. Слова эти сказаны Н.В.Гоголем в середине 40-х годов прошлого столетия в «Выбранных местах из переписки с друзьями» т.е. полтора века назад. Что же изменилось с тех пор по обсуждаемому вопросу? Изменилось, конечно, многое, но не в лучшую сторону, о чём пойдёт речь в последующем изложении. Всё ещё бытуют полярные точки зрения: либо признаётся, что Восток есть Восток, а Запад есть Запад, между которыми якобы нет связующих нитей, пути-дороги закрыты, либо цивилизационная связь между ними признаётся нерасторжимой изначально, т.е. абсолютной.
Первая точка зрения является антиевразийской и неперспективной, ибо как говорил Герман Гессе “Двухмерен мир… А думать иначе небезопасно”. Впрочем, антиевразийским, в сущности, может быть, и формально евразийский подход, если нарушается принцип равенства культур, являющийся в евразийстве непременным. На этом вопросе остановимся подробнее.
Восток и Запад предстают как глубоко различные духовные и социокультурные начала, накладывающие отпечаток на всю историю мировых цивилизаций. Любая культура и цивилизация в той или иной степени—продукт двухмерности Востока-Запада. Единство этих противоположностей придаёт каждой цивилизации системный характер. Но различие между ними зависит во многом от того, насколько далеко они дифференцировались и удалились либо на Восток, либо на Запад. У каждой культуры и цивилизации мира наблюдаются свои фазы или этапы как разбегания, так и сближения между собой в рамках общемировой двухмерности цивилизационного мира. Потому природу и сущность любой культуры можно понять только через выяснение её места в этой двуединой системе Востока и Запада, Азии и Европы.
Из двуединого характера общемировой цивилизационной системы и её составляющих исходит и евразийский подход, в рамках которого становится возможным выявление общих принципов и специфики цивилизационного устроения мира в общей системе духовных и социокультурных координат. Он предполагает, с одной стороны, сопоставление каждой культуры или цивилизации с общемировым или наивысшим достигнутым уровнем развития, а с другой—анализ их своеобразия, самобытности и места в системе взаимодействия различных общностей социокультурной природы.
На мировой карте геокультурных систем, формируемых посредством дифференциации и интеграции противоположных начал, этих комплексов различных системных качеств, особое место занимает Россия, воплощающая основные принципы евразийской цивилизации. Русская общественная мысль в ходе долгих поисков создала развёрнутую идеальную модель этой цивилизации, отразившую сущностные черты того культурно-исторического устроения, в рамках которого реализовались судьбы многих малых и больших народов.
В западной системе духовности преимущественное развитие получило сциентистско-рационалистическое и утилитарно-экономическое сознание индивидуалистического толка, функционирующее на основе логики не целостного восприятия мира, а дискурсивно-аналитической таксономии его по группам, классам, кланам и т.д. В этой системе отсутствует объединяющее начало, имеющее духовно-нравственную сущность, ибо движущей силой Запада, источником его динамизма служат меркантильно-экономические интересы индивида. В основе механизма их реализации лежит соперничество индивидов, групп, государств и т.п. с применением насилия, направленное на то, чтобы вытеснить или подавить противника-конкурента. Конечно, эти устремления сочетаются с ориентацией на достижение высокой эффективности и профессионализма, что и нашло выражение в этике протестантизма, а затем и омирщённого, хозяйственного практицизма. Холодный расчётливый рационализм в сочетании с высокой эффективностью и профессионализмом позволил Западу достичь высокого уровня экономического развития, что и сделало возможным успехи западного либерализма и демократии.
Столь эффективное и впечатляющее развитие Запада сопровождалось, однако, значительными утратами многого из общечеловеческого социального и культурного достояния. В этом рациональном и индивидуализированном мире изъят дух человечности и духовной самореализации, средствами достижения которых является не только практическая хозяйственная активность, но и духовная устремлённость, во многом связанная с иррациональными, интуитивно-мистическими способами восприятия бытия.
В силу односторонности сложившегося на Западе типа духовности, осознаваемой и им самим, там постоянно ведётся поиск тех комплементарных начал, которые могли бы как-то компенсировать ограниченность собственных духовных ресурсов посредством включения новых измерений сознания, получивших развитие в восточных культурах. В духовных структурах восточных цивилизаций существенно значимыми оказались иррациональные, созерцательно-интуитивные способы постижения мира, в которых реализуется единство, казалось бы, противоположных начал. Постоянным коррелятом тенденций к гипертрофии индивидуализма на Востоке выступает развитое общественное сознание в виде этических концепций конфуцианства, даосизма, буддизма и т.д.
Конечно, несмотря на устойчивость регулятивных принципов, отражённых в этих концепциях, на Востоке наблюдается и разрыв между индивидуальным и общественным сознанием. Свидетельством этого может служить двойственность здесь обыденного сознания, в котором в разных сочетаниях присутствуют бескорыстие и гуманность, с одной стороны, корысть и враждебность—с другой. Зачастую трудно определить, какое начало в нём превалирует в действительности. Это зависит от наклонностей отдельного человека, ибо одни предпочитают открытое социальное бытие, а другие—скрытое, называемое таинственным и в этом смысле—мистическим или иррациональным, индивидуальное бытие, в котором возможны любые проявления воли и страстей. Однако при всей противоположности системных качеств Востока и Запада—это полюса одного и того же порядка вещей, обусловленного самой природой разумного существа, это те две идеи, которые, по выражению П.Я.Чаадаева, обнимают весь жизненный строй человеческого рода.
“Мир искони делился на две части—Восток и Запад. Это не только географическое деление, но также и порядок вещей, обусловленный самой природой разумного существа: это—два принципа, соответствующего двум динамическим силам природы, две идеи, обнимающие весь жизненный строй человеческого рода. Сосредоточиваясь, углубляясь, замыкаясь в самом себе, созидался человеческий ум на Востоке; раскрываясь вовне, излучаясь во все стороны, борясь со всеми препятствиями, развивается он на Западе. По этим первоначальным данным естественно сложилось общество. На Востоке мысль, углубившись в самое себя, уйдя в тишину, скрывшись в пустыню, предоставила общественной власти распоряжение всеми благами земли; на Западе идея, всюду кидаясь, вступаясь за все нужды человека, алкая счастья во всех его видах, основала власть на принципе права; тем не менее и в той, и в другой сфере жизнь была сильна и плодотворна; там и здесь человеческий разум не имел недостатка в высоких вдохновениях, глубоких мыслях и возвышенных созданиях. Первым выступил Восток и излил на землю потоки света из глубины своего уединённого созерцания; затем пришёл Запад со своей всеобъемлющей деятельностью, своим живым словом и всемогущим анализом, овладел его трудами, кончил начатое Востоком и, наконец, поглотил его в своём широком обхвате”.
Противоречивость состояния, возникающего в этом пространстве жизни, между Востоком и Западом, находит своё разрешение в евразийстве и представляет собой не механический синтез разнородных начал, а новое качество в виде срединного состояния, снимающего остроту противоречий между ними. Достигается это на путях диалога, взаимодействия культур и цивилизаций и их гармонического единения, прежде всего на духовной основе. Вместо единения человечества посредством его унификации, будь то на пролетарско-интернациональной идее, или на буржуазно-мондиалистской основе, евразийство выдвигает идею единения и интеграции всех культур и цивилизаций на разумной и равноправной основе, золотой середины или логоса.
Если может физически нормально и социально активно жить однорукий или одноногий человек, то просто нет человека с одним полушарием мозга. Но в отличие от индивида, общество в целом в состоянии компенсировать подобную ущербность однобокого существования. С помощью логики “левополушарного” Запада развивалась больше научно-рационалистическое и потребительско-экономическое сознание индивидуалистического толка. Это логика не целостного восприятия мира, а дискурсивно-аналитического расчленения на группы, классы, таксоны, кланы и т.д. В ней не хватает объединяющего начала на бескорыстной основе, ибо движущей силой выступает меркантильно-экономические интересы. Механизмом их достижений становятся зачастую борьба и насилие. В то же время логике этой подстать этика высокого профессионализма, например, протестантизма. Рационализм в сочетании с высоким профессионализмом явились средством достижения высокого уровня экономического развития, на основе чего оказались возможными достижения западного либерализма и демократии.
Из трёх уровней сознания, по Пифагору, делившего участников Олимпийских игр на три категории: спортсменов-профессионалов, зрителей с подсознательной целью чем-то поторговать, и просто бескорыстных зрителей, западному сознанию характерны больше два уровня—подсознания и самого сознания, или сознательно-профессионального. В нём мало бескорыстия или духовности, средством достижения которых служат не столько западная активная деятельность, сколько созерцание, относящееся скорее к иррационализму, нежели к рационализму.
В силу подобной односторонности неизбежна их компенсация логикой “правополушарного” сознания Востока, имея ввиду при этом больше общественное сознание, нежели индивидуальное, включая мышление и психологию индивида. Для Востока исторически значимыми в начале оказались не рационально-профессиональный уровень сознания, а бессознательно-иррациональный уровень подсознания с корыстью, а иногда даже с двумерным или даже двусмысленным выражением мысли из-за сочетания уровней сознания и подсознания, с различной дозировкой корысти и прагматизма с бескорыстием. Подобный сильный индивидуализм, помноженный на восточный замкнутый характер человека, выглядит порой в глазах европейцев как двуликий Янус, который действует по принципу: пишем—один, два—в уме. Не эта ли черта восточного характера выражена устами характера красноармейца Сухова из кинофильма “Белое солнце пустыни”: “Восток—дело тонкое”?
Компенсацией сильно выраженного индивидуализма на Востоке является развитое общественное сознание в виде этических концепций конфуцианства, даосизма, буддизма и т.д. Но, несмотря на большую регулятивную роль этих этических концепций, разрыв между индивидуальным и общественным сознанием остаётся традиционным. Свидетельством этого может служить наличие двоякого существования на Востоке: дневного—общественного и ночного—индивидуального. Что превалирует в их соотношении, трудно сказать. Это зависит от наклонностей каждого человека, ибо одни предпочитают дневное, социальное бытие, а другие—ночное, индивидуальное бытие, стремясь всячески освободиться от дневной тщетной суеты и быстрее погрузиться в ночную стихию свободы личности.
В условиях слаборазвитой социальной свободы и восточного деспотизма со стороны господина или властей, “сосредотачиваясь, углубляясь, замыкаясь в самом себе, созидался человеческий ум на Востоке” (Чаадаев). Если свобода на Западе имеет в качестве своей первоосновы рационально-материалистическую, экономическую базу, то на Востоке—мистическую, иррационально-духовную. В соответствии со сказанным, западная свобода экзотерична, ибо истоки её вне личности—в самом обществе, социальной среде, а восточная свобода эзотерична, идущая изнутри человека, от его воли и веры, то есть духовности. Этим бегством от корысти, утилитаризма силён дух Востока, его сверхсознание, как выражения общественного сознания.
В более древнем мире Востока господствующее положение сохранила духовная культура, а на Западе—материальная цивилизация, лишённая одухотворённости. Как отмечал Н.А.Бердяев: “Старая Европа изменила своему прошлому, отреклась от него. Безрелигиозная мещанская цивилизация победила в ней старую священную культуру. Борьба России и Европы, Востока и Запада представлялась борьбой духа с бездушием, религиозной культуры с безрелигиозной цивилизацией”.
Однако, при всей поляризованности Востока и Запада—это полюса одной и той же вещи или «порядок вещей, обусловленный самой природой разумного существа: это два принципа, соответствующие двум динамическим силам природы, две идеи, обнимающие весь жизненный строй человеческого рода» (Чаадаев). “… В мудрости Востока и Запада мы видим не враждебные, борющиеся силы, но полюса, между которыми раскачивается жизнь” (Г.Гессе). “Раскачивающаяся жизнь” между полюсами Восток—Запад есть евразийство, представляющее собой не механический синтез их, а новое качество в виде среднего состояния, снимающего остроту между ними. Достигается это путём диалога, взаимодействия культур и цивилизаций и их гармонического единения, прежде всего на духовной основе, а не на основе классового противостояния или иерархического вертикального подчинения слабых и малых более сильным и большим (массовым) цивилизациям. Вместо единения пролетариев всех стран сущность евразийства раскрывается в соединении, синтезе всех культур и цивилизаций на основе симфоничности, равноправия и взаимодополнения.
ЗАПАД
(реальность)
Рациональность
Деятельность
Материальность
Материализм
Цивилизованность
Сознание—подсознание
Открытость
Экзотеричность
Планетарность
ЕВРАЗИЙСТВО
(виртуальность)
Рациональность—иррациональность
Деятельность—созерцание
Материальность—духовность
Материализм—идеализм
Культура—цивилизованность
Сверхсознание
Открытость-замкнутость
Эзо и Экзотеричность
Космопланетарность
ВОСТОК
(реальность)
Иррациональность
Созерцание (интуитивизм)
Духовность
Идеализм
Культура
Подсознание—сознательность
Закрытость
Эзотеричность
Космичность
Разумеется, как в любой схеме, здесь дается лишь примерное изображение ведущих тенденций в культурах, их типологиях. Основная часть содержания схемы уже разъяснена в общих чертах. Переходим к прояснению остальной части в связи с Россией.
Занимая срединное положение в мире как в геополитическом, так и в цивилизационном отношении, культура России несёт на себе явную печать и Востока, и Запада. Начнём с самого всеобщего уровня детерминации культуры, каковым является не планетарность, а космичность. Следуя в чем-то больше традициям Востока, русская культура также космологична или космоцентрична, в отличие от планетарно региональных культур и цивилизаций Запада. Космизм русской культуры оказал большое влияние на науку, философию, искусство и т.д., о чём свидетельствуют научные наследия выдающихся корифеев К.Э.Циолковского, В.И.Вернадского, А.Л.Чижевского, космизма русской философии, космонавтики советского периода и т.д.
Космический принцип уже был заложен в христианской этике, откуда в последующем переходит и в другие области. Процесс этот оказался особенно заметным и успешным в России, прежде всего в научной сфере. Почти одновременно с русскими философами-космистами одним из первых учёных -естествоиспытателей, обративших внимание на фундаментальную детерминирующую роль Космоса, его влияние на общепланетарные процессы, в том числе и на духовно-нравственные, был биолог-геоботаник А.Н.Бекетов (1825-1902)—почётный член Академии наук и ректор Петербургского университета. Он отмечал недостаточность и ограниченность эволюционизма дарвинизма, ориентированного на планетарные рамки, для объяснения биологических процессов и тем более—социальных. Для тех и других нужен космизм, по сравнению с чем физиология, психология и социология мало что дают. Для них характерно «только утверждение, констатирование факта, а не объяснение».
Но стоит обратиться к небесам, к космическим явлениям, к мировым законам, управляющим Вселенною, и ум поражается тем равновесием, которое мы называем гармонией и которое царствует от пределов земных во всей бесконечности пространства и времени, ибо самое бытие Вселенной немыслимо без равновесия, без уравнения всех и каждого в сфере их деятельности. Вечное, повсеместное движение и вечное, повсеместное равновесие в этом непрестанном движении; ибо если оно и нарушается, то лишь в частностях, восстанавливаясь в тот же самый миг, в который оно нарушено.
“На равновесии зиждется Вселенная, весь необъятный Космос; в нём заключается самое общее проявление мировой силы, заправляющей как обозримыми звёздными системами, так и малейшим атомом на Земле”
По Бекетову, причины, указываемые эволюционистами, очевидно, сами лишь следствия других, более общих причин космического порядка. Потому нравственность только тогда получит незыблемую основу, когда будет указан тот космический закон, который служит естественным основанием самой нравственности. Таким основанием является гармония в трёх сферах: космосе, природе, обществе в виде равновесия, равенства, справедливости. Любое более или менее значительное нарушение равновесия, гармонии во всех этих сферах негативно отзывается на обществе и людях. Так, социальные потрясения смутных времён в России, прежнего и нынешнего, совпали с солнечной активностью или с другими космическими влияниями. Здесь нам помогут трактовки отечественных исследователей мира с энергетических позиций, не боясь при этом быть обвинёнными в энергетическом мировоззрении. Вспомним слова Бердяева: “В цивилизации иссякает духовная энергия, угашается дух—источник культуры”. Можно, конечно, здесь духовную энергию воспринимать в переносном смысле, чего однако не следует делать в отношении высказывания Н.К.Рериха: “…Материя и дух—это энергия…”
Если материализованная энергия своё выражение находит больше в цивилизации, то духовная—в культуре. В культуре, как энергетическом процессе самоорганизации системы духа, также взаимодействуют два момента, объективный и субъективный, причём с явным преобладанием субъективного момента. Потому-то саму культуру больше связывают с духовным процессом, с субъективным способом добывания истины. Подобный духовный процесс различен у каждого человека, степень выраженности которого вполне измерима, однако, не киловаттом, а битом—единицей измерения информации, как меры организованности энергии. Наибольшей духовной энергией обладают так называемые харизматические личности, находящиеся на самой высокой ступени космической эволюции, с огромной силой оказывая влияние на ход этой эволюции, в силу своей высокой одухотворённости. На Востоке их называют великими учителями, наставниками или космическими иерархами.
Космизм русского духа—евразийский, синтезирующий восточную культуру и западную цивилизацию, восточное созерцание и западную предприимчивость. О подобном синтезе культуры и цивилизации говорил ещё Н.К.Рерих в 1929 г.: “Идея Востока и Запада—идея близнецов…Запад может легко понять основные принципиальные идеи Востока и хранить вечную мудрость, которая исходит из той части мира, откуда фактически произошли все религии и вероучения. А великий Восток следует открытиям Запада и ценит достижения этих творческих умов. На Востоке жаждут плодов цивилизации.”
Предсказания великого русского евразийца Н.К.Рериха в общем и целом сбываются, но не без коррективов и не так гладко. Дело в том, что если Восток успешно прогрессирует путём межцивилизационных контактов с Западом, то сам Запад оказался в цивилизационном тупике кризиса в экологии, энергетики, продовольствия и т.д. Как бы ни был высок уровень западного интеллигентского сознания, оно даёт сбои, ибо замешано на потребительском рационализме, утилитаризме. Кризис усиливается по мере развития самой цивилизации, на которую работают научно-технический прогресс, философия, социология, искусство, религия, в частности, протестантизм и т.д. В общем, подтверждается ситуация, обрисованная ещё на заре ХХ в. западным же автором О.Шпенглером в “Закате Европы”, о конфликте между цивилизацией и культурой.
Одновременно наиболее дальновидные деятели западной культуры, преодолевая снобизм и технократизм, стремятся кое-что заимствовать из культуры Востока. Этим объясняется и нынешняя попытка представителей западной культуры закрепить глобальные позиции западной цивилизации и культуры, представить их высшим эталоном, синонимом мировой цивилизации, в которую должны влиться все остальные восточные и иные “варварские” периферийные культуры, предварительно пройдя процесс вестернизации. Понятно, что с точки зрения такого подхода распад биполярного мира, дезинтеграция СССР и крах мировой соцсистемы означают не только победу Запада в “холодной войне” с Востоком, но и победу западной либеральной демократии во всемирном масштабе над тоталитарными и авторитарными недемократическими идеологиями и системами. Именно в этом суть фукуямовской идеи “конца истории”, как победы западничества, атлантизма, либерализма. Попытки же Востока утверждать свою самобытность отвергаются как несущие угрозу III мировой войны, но теперь уже межцивилизационной. Итак, или признавайте победу западных идей либерализма, индивидуализма и вестернизируйтесь или … война цивилизаций. Однако евразийский принцип симфонизма снимает эту дилемму. Потому с некоторых пор в странах Западной Европы и США становятся модными различные мистические учения Востока, что свидетельствует о своеобразном влиянии евразийства, как идеи синтеза культур на современную западную культуру и цивилизацию. Интерес к иррационализму и эзотерическому знанию на Западе, столь сурово осуждённые и отвергнутые в своё время, но успешно развитые в восточных культурах, стал непреложным фактом. Ну что же, возможно, в таком повороте гордыни рационализма Запада к золушке иррационализма Востока проявится мудрость формирования евразийской цивилизации в её западном исполнении и варианте. Ничего не поделаешь, такова жизнь, ибо технократизм западной цивилизации нуждается в дополнении духовной культурой.
В совершенно ином, даже в противоположном направлении, шло формирование евразийской культуры и цивилизации в России. В отличие от западной рационалистической цивилизации, духовная культура России была изначально более интуитивистской, иррациональной. Где истоки и причины этой изначальной сверхсознательности, духовной сверхчуткости русской культуры? Сверхсознание, как вид непотребительской сверхдеятельности, её иррациональность зиждется не только на космизме, но и на азиатском способе производства, на его слаборазвитой коллективистской экономике, а также факторами природно-географической среды, которой во многом детерминируется развитие самой экономики; социальные условия жизни народа; исторические предания; быт и нравы, а также религиозное сознание—ядро православной цивилизации. К византийско-восточным традициям русского православия присоединяется ещё восточный иррационализм, усиливая тем самым ориенталистские истоки духовности русской культуры. И если учесть при этом, что христианское православие относится всё же и к западной культуре, то евразийская природа русской культуры очевидна, так сказать, с самого начала.
Иррациональность, выраженная в высокой духовности, явилась очень сильным моментом компенсации низкого уровня развития экономики в условиях азиатского способа производства. Регулятивная общественная функция культуры, во многом заменяющая саму экономику, намного усиливается в России соборностью национального духа. Иррациональная сверхсознательность русского духа имеет двоякую свою основу: в природном отношении—космизм, в социальном плане—соборность, коллективизм всемирного масштаба, порой перетекающий в мессианство.
Коллективный духовный опыт субъективного удостоверения истины намного превосходит индивидуальную субъективную уверенность в её достоверности, определяемую через мнение или веру. В западной цивилизации эта существенная черта духовного мира человека и его культуры в значительной мере утрачена. Дискурсивная логика рационализма обходит проблему поиска истины в сфере духовности. Между тем, истина раскрывается человеку не только логически и практически, но и в его субъективном опыте, в его страданиях и муках по поводу содеянного. Раскаяние и покаяние на Руси составляют существенную черту духовного мира человека и его культуры, способ субъективного удостоверения истины. Поиск истины в системе духовности становится для человека поиском самого себя, своеобразного суда над собой.
Как справедливо указывал академик А.А.Ухтомский: “Старое и очень вредное предрассуждение, будто истина есть человеческое удовлетворение и порядилась давать человеку удовлетворение! Она—суд и при том страшный! Узнаётся и раскрывается она в опыте, когда воспитана для неё рецепция и, по мере воспитания рецепций к себе в человеке,—поднимает его всё выше”.
Сверхсознательную природу русского духа наиболее полно выразил А.С.Пушкин, о чём Ф.Достоевский отозвался следующим образом: “Для всех русских он живое уяснение, во всей художественной полноте, что такое русский дух, куда стремятся все его силы и какой именно идеал русского человека… Мы поняли в нём, что русский идеал—всецелость, всемиримость, всечеловечность”.
Соборность, ненасилие, гуманность—таковы в интерпретации Пушкина, Достоевского, Л.Толстого и других писателей основные черты русского духа, сформировавшегося относительно независимо от экономики. Это уже не просто бескорыстие, неутилитарность, а более сложные социально-выраженные формы. По форме своей оно совпадает с коммунистическим сознанием, но по своим истокам и содержанию русская идея духовности, или сверхсознание, и коммунистическое сознание отличаются в корне. Русская идея духовности народна и национальна, а коммунистическое сознание—явление классовое и наднациональное. В силу своей групповой природы классовое сознание антагонистично и враждебно соборности. Если оно и соборно, то лишь в пределах своего круга—пролетариата.
Уровни развития культуры: этнический, национальный, социальный. На каком из низ находится Россия в плане соотношения культуры и цивилизации, т.е. духовного, идеального и материального? Если культура—это душа, дух народа, то цивилизация—тело культуры, её материальный носитель. Культура нуждается в цивилизации в той мере, в какой душа и дух нуждаются в теле. Имеются также, по крайней мере, три уровня развития и субстрата культуры; этнический, национальный и социальный. На этническом уровне—сам народ, этнос, на национальном уровне—нация, а на социальном—классы. Если культура народа как этническая категория детерминируется социоприродными факторами: космосом, географической средой, историей, бытом, традициями, религией и т.д., то цивилизация имеет не столько социоприродный, сколько социальный источник происхождения, точнее—социально-экономический.
Подобный системно-уровневый подход помогает установить явное опережение русской национальной культурой её цивилизации. Пока что русская нация сформировалась больше как духовная, идеальная общность в виде национальной идеи соборности, ненасилия и гуманизма. Она сформировалась усилиями русской интеллигенции, русского духовенства и выражена в полном соответствии с космизмом и другими этноприродными основами русского народного духа. Так что в этом плане на Руси нет особого противостояния между народом и интеллигенцией. Скорее всего в России существует извечный конфликт между властью и интеллигенцией, а также раскол самой интеллигенции на западническую и почвенническую.
Недаром первый русский евразиец П.Я.Чаадаев не был понят ни императором, объявившим его сумасшедшим, ни западниками и славянофилами. Представителей этих направлений нисколько не смутили постоянные колебания Чаадаева между их взглядами. Символично и то, что среди немногих друзей Чаадаева оказался и А.С.Пушкин.
Чего больше в русской культуре: этнического или национального, самой культуры или цивилизации, внеэкономического или экономического сознания? При всём национальном характере современной русской культуры в ней больше этнической, народной основы, нежели национальной. Именно больше на народном, этническом уровне оказалось возможным формирование и внеэкономического сознания.
Как уже отмечалось, исторически, для русского менталитета характерно прежде всего преобладание бескорыстия, непотребительского отношения к себе, людям, обществу и природе. Корысть и стяжательство на Руси издавна вызывали негативное отношение, выраженное в понятии мещанства. Ещё в “Повести временных лет” было сказано, что князь Святослав “богатством пренебрегает, а оружие берёт”. Оказывается,от оружия он не отказывался ради искоренения богатства. По свидетельству Н.Карамзина:”Славяне свирепствовали в Империи и не щадили собственной крови для приобретения драгоценностей им не нужных: ибо они—вместо того, чтобы пользоваться ими—обыкновенно зарывали их в землю”. Покаяние, всепрощение, любовь ко всем людям—также черты русских.
С помощью непотребительского сверхсознания оказалось возможным демократическое устройство общества: “Эти племена, славяне и анты, не управляются одним человеком, но издревле живут в народоправстве (демократии) и потому у них счастье и несчастье в жизни считается общим делом… Они считают, что один только Бог… является владыкой над всем”. Не говорит ли это о том, что пренебрегая своей собственной традицией духовной демократизации общества как наиболее эффективной, Россия в последующем избирает менее надёжный путь демократизации общества на социально-экономической основе? Действуя по принципу: “своё всегда негоже, так подавай чужое”. И не здесь ли причины вечного “заклинивания” с демократизацией в России?
Если обычное сознание и тем более—подсознание, небескорыстно, утилитарно, то сверхсознание неутилитарно, бескорыстно и потому отличается самоценностью и самоцельностью. Уже говорилось о сверхсознании, по Пифагору, которым обладают простые зрители на Олимпийских играх. О таком сверхсознании мечтали и его идеализировали великие мыслители всех времён и эпох. Как говорил Аристотель, «деятельность ума как созерцательная отличается сосредоточенностью и помимо себя самой не ставит никакой цели, постольку она и будет полным и совершенным счастием человека». В принципе то же самое имел ввиду и Спиноза, утверждавший, что блаженство есть созерцание действительности под знаком вечности. Отсюда и неутилитарность поведения, что свидетельствует уже о нравственной функции сверхсознания, его нравственной чистоте и целокупности. По Платону, в созерцательном восприятии мира человек реализует себя как целостное существо: и как мыслящее, и как чувствующее. Из двух видов удовольствия, получаемых от щекотания и от красивых очертаний—только второй обладает подлинной этической ценностью, ибо не сопряжён со страстями и беспечален. По А.Шопенгауэру, без “незаинтересованного созерцания” или “чистого” сознания не состоится творчество гениального художника.
Концепцией бескорыстного участия в качестве зрителя-созерцателя в спортивных играх Пифагор как бы предвосхитил новоевропейскую культурологическую идею игры как архетипа деятельности человека. Конечно, между Пифагором и современной культурологической идеей игру как архетипа поведения, познания и творчества (И.Хейзинг, М.Хайдеггер, К.Г.Юнг и др.) помещаются концепция игры Платона, Канта, Шиллера и других мыслителей. В данном случае теория игры нас интересует как идеализация сознания, его высшего уровня в форме сверхсознания. Так, академик РАН П.В.Симонов сравнивает сверхсознание с детской игрой, которая мотивируется “почти исключительно потребностями познания. Именно потребность познания питает деятельность детского сверхсознания, делая каждого ребёнка фантазёром, первооткрывателем и творцом. По мере же взросления потребности познания всё чаще приходится конкурировать с витальными и социальными потребностями, а сверхсознанию отвлекаться на обслуживание широкого спектра разнообразных мотиваций. Не случайно подлинно великие умы характеризуются сохранением черт детскости, что было замечено давно и не один раз”. Сверхсознание—это “сверх-Я” по З.Фрейду, или “сознание Бога”, по А.Бергсону, включает в себя общественное сознание лишь как составную часть.
Но в отличие от Востока, на Западе понимание сверхсознания оставалось в лучшем случае игрой детского воображения, то есть несостоявшейся фантазией. Худшим западным вариантом оказалось низведение восточного понимания сверхсознания до разновидности подсознания: “Бессознательность в нашем смысле слова определённо воспринимается как низшее, а именно как состояние авидьи (незнания), в то время как то, что мы называем “тёмным фоном сознания”, на Востоке понимается как высшая ступень сознательности… Поскольку “высший” и “низший” суть классифицирующие суждения сознания, западная психология подразделяет бессознательные содержания не по этому признаку. Восток же, видимо, признаёт подчеловеческие психические кондиции, настоящее «подсознание», содержащее инстинкты и полуфизиологические психизмы, но обозначаемое как “высшее сознание”. Итак, сверхсознание признаётся как “подчеловеческие психические кондиции”, настоящее “подсознание”. Не здесь ли причина западного понимания Востока, в том числе и России? На Востоке, например, в китайской философии, сверхсознание—это то, что находится выше сознания. Запад же непременно рассматривает его как разновидность подсознания. И не здесь ли ущербность западного понимания сознания и человека вообще? И не здесь ли причина непонимания русскими самих себя, когда оценивают себя с позиций западных теорий? Вот где нужно освещение вопроса с грамотных философско-методологических позиций пантеизма и космизма, изложенных в первых разделах книги.
Явное преобладание на Востоке, в том числе и прежде всего—в России, внеэкономического сверхсознания над экономическим сознанием получает своё объяснение как в этнокультурных традициях, в том числе и природно-космических детерминирующих факторах, так и в элементах азиатского способа производства. Если русская культура ещё в XIX в. оформилась как вполне национальная, то экономика и в наши дни остаётся пока на до национальной стадии. В этом заключается один из главных парадоксов и трудностей России, связанных с обратным соотношением базиса и надстройки по сравнению с экономически развитым Западом. Высокоразвитая, сверхсознательная национальная культура уже есть, а нация с её развитым экономическим базисом ещё нее сложилась.
Основанием в пользу сказанного является то, что и в сегодняшней России нет ещё развитых товарно-денежных, рыночных отношений, являющихся важнейшей экономической основой консолидации этноса, народа в нацию. Производство всё ещё остаётся натуральным, а не товарным, рассчитанным на рынок. Лишённый хозяйственной самостоятельности как товарного производителя, крестьянин остаётся натуральным или полунатуральным хозяином, производящим основной продукт для себя. Он везёт на рынок только излишек продукта, а порою, даже те запасы, которые предназначены для своего пропитания и жизнедеятельности. Вынуждали же крестьян СССР сдавать и … семенной фонд!
В условиях советского внеэкономического принуждения плановая экономика без товарно-денежных, рыночных отношений не способствовала экономическому переходу этноса в нацию с развитым экономическим сознанием. Помехой также стала политика сближения города и деревни. Социалистический лозунг подтягивания деревни до уровня развитого города обернулся на практике превращением городов в подобие больших деревень. Сбегавшие в города крестьяне так и оставались деревенскими жителями, ибо производство и в городе не работало на рынок.
На Западе городская цивилизация тянула за собой деревню. Ещё средневековые городские слои общества с цеховым ремеслом, торговлей, самостоятельными финансами и т.д. задавали тон в развитии цивилизации. Известный французский историк Ф.Бродель таким образом сравнивает города Запада и России. На Западе города “существовали под знаком не знавшей себе равных свободы…” Города господствовали над своими деревнями, составлявшими для них подлинные колониальные миры… Русские города не господствовали над своей огромной деревней; скорее всего она двигала ими, чем они навязывали свою волю исключительно сильному в биологическом ( и в этническом—Т.М., Г.Ю.) отношении крестьянскому миру, пусть низшему, беспокойному и постоянно подвижному”.
В сегодняшней ситуации болезненного вхождения России в эпоху рыночных отношений явно просматривается тенденция форсированного подведения под национальную культуру её цивилизационного основания в виде развитой национальной экономики, т.е. цивилизации под культуру. Но здесь возникает ряд сложных методологических и социологических проблем.
Штрихи к философии и социологии новоевразийства. Следуя традициям евразийства о примате культуры над экономикой, концепция новоевразийской цивилизации, находящаяся на стадии своего формирования, обязана будет обратить внимание прежде всего на социальную психологию, включая и этнопсихологию. Это диктуется тем, что Россия пребывает ещё на стадии этнонационального, а не чисто национального развития.
Попытка проскочить ускоренно этап экономической консолидации этноса в нацию, в процессе безрыночного социалистического строительства, не увенчалась успехом. Объективные закономерности истории «не прощают» волюнтаризма и в этой области.
Переход к социализму, минуя капитализм, как формацию, если и возможен, то не в чистой форме, т.е. не возможен без рынка. Ленин понял это к концу жизни и хотел исправить положение с помощью НЭПа, допущения госкапитализма в условиях социализма. Нам нужно сейчас сочетание элементов капитализма и социализма, то есть смешанная экономика, но в условиях социализма, а не капитализма. Это больше по душе русскому человеку с его сознательным соборным менталитетом. Очередным волюнтаризмом будет стремление нынешних реформаторов повернуть Россию начисто к капитализму, начисто отказываясь от социализма.
Снятие остроты противостояния капитализма и социализма возможно, если откажемся от всяких “измов” в рамках формирующейся концепции новоевразийской культурологической концепции. Всё же история поступательна и циклична, и она не может быть субъективно «зациклена» либо на капитализме, либо на социализме. Вместо подобных надуманных циклов, предметом новоевразийской социологии являются циклы самой культуры и цивилизации в их взаимодействии. При этом за основу можно взять законы и закономерности взаимодействия рационального и иррационального моментов в развитии культуры и цивилизации.
К новоевразийству относятся также проблемы: поступательность истории и время; прогресс общества и его скорость, т.е. темпы развития; формационность и цикличность истории и т.д. Новоевразийское объяснение этих закономерностей исключает крайности в социологии—либо объективного, либо субъективного подходов, а также рационализма и иррационализма. Ещё первый европейский философ Фалес верно ответил на им же самим поставленный вопрос: что быстрее всего?—Мысль. Рациональная или рационализированная история и социальный прогресс Запада оказались ускоренными исключительно благодаря тому, что Европа на вооружение взяла мысль, мыслительный уровень деятельности человека путём интенсивного развития науки и техники, т.е. с помощью научно-технического прогресса.
В отличие от Запада, Восток и Россия, их история и социальный прогресс основаны больше на иррационализме, нежели на рационализме. В отличие от декартовского принципа “я мыслю, следовательно, существую”, на Востоке другой принцип: я существую, значит, мыслю. Если западная цивилизация гносеологична, то восточная культура больше онтологична и экзистенциальна, признаёт примат духа, духовной силы. В этом её интуитивно-сверхсознательная сущность. Более того, в русской религиозной философии экзистенциальная природа человека приобрела чёткий нравственный смысл, выраженный В.Соловьёвым: “Я стыжусь, следовательно, существую… Я стыжусь своей животности, следовательно, я ещё существую как человек.” Отсюда следует, что оценка примата материальной цивилизации на Западе и приоритетности и престижности духовной культуры на Востоке должна быть объективной и даже объективистской. Отношение к ним должно быть как к реальным историческим фактам.
Новоевразийской подход исключает принцип партийности в философии, а основной вопрос философии должен рассматриваться не с позиции первичности или вторичности материального и идеального, но их взаимодействия и взаимоперехода., т.е. не с позиции престижности либо материализма либо идеализма. Признание их равноценности и взаимодействия более плодотворно, нежели конфронтация между ними. Без этого не может быть осуществлён синтез культур и цивилизаций. Так, принцип наибольшей скорости мысли не мог быть реализован на Западе без материальной основы—динамично развивающейся экономики, прежде всего в виде рынка.
Лишённая подобной динамичной материальной основы восточная культура более созерцательна и духовна. При всём примате и престижности духовной силы на Востоке она нуждается в материальном основании—цивилизации, так же как западная цивилизация нуждается в восточной духовности. Однако следует признать, что признание приоритета духовности не означает отрицания первичности материального во взаимодействии культуры и цивилизации. На Всемирном московском кино-шоу 1995 г. “Лики любви” вне программы были показаны шедевры мирового кино, в том числе и итальянский фильм Микеланджело Антониони, где показана история индейцев. Их путь в цивилизацию символически изображён в виде подъёма в гору, к облакам. Поскольку подъём оказался очень быстрым, путники делали многочасовую остановку: “Надо остановиться и подождать наши души”,—говорили индейцы нанявшему их учёному.
Культура как душа, дух народа в данном случае отстаёт от тела своего—цивилизации, что свидетельствует о первичности и определяющей роли материального. В то же время она играет активную роль по отношению к телу, заставляя его делать длительную остановку в своём цивилизационном шествии, ибо душа не поспевает за телом и может оторваться от него, что бывает при смерти человека. Потому надо «подождать наши души», иначе может погибнуть сама цивилизация в своём безудержном движении к технократическому прогрессу. Тезис этот особенно важен применительно к Востоку.
Он имеет прямое отношение и к России, которая по уровню своего цивилизационного развития оказалась где-то посередине между экономически развитыми техногенными цивилизациями Запада и традиционными цивилизациями с отсталой экономикой, характеризующейся не по уровню производства, допустим, металла или зерна на душу населения, а отсутствием товарного производства и рынка. Что толку было от того, что в условиях общественной, социалистической собственности больше половины урожая оставалось на поле без уборки или гнило в процессе обработки и хранения. Были бы частная собственность и цивилизованный рынок, этого бы не случилось.
Теоретически всё сказанное верно, но с одним существенным “но”. Существо этого “но” заключается в том, что мы привыкли рассуждать на уровне чистой социологии, не учитывая при этом уровень социальной психологии, точнее—этнопсихологии. Между тем исключительная сила русского крестьянства или народа проявляется не только в его биологии, но и в этническом духе космического сверхсознания, граничащего где-то и со слабостью экономического сознания. Сверхсознательный уровень всячески сопротивляется низведению его до уровня потребительского утилитаризма и прагматизма. Отсутствие развитой экономики и соответствующего ей сознания лишает общество динамизма, подобного западным образцам. В этом многие склонны ещё раз усматривать мистичность России, не поддающейся рациональному объяснению, т.е. умом, например, то, что крестьяне и до сих пор пускают “красного петуха” на собственника. Крайности, как правило, сходятся: сверхсознательность и медлительность, глобальность и неповоротливость. Не в этом ли нужно видеть логику мистичности, тайны России? Как видим, один из секретов модернизации России—в темпах, скорости преобразований. Ещё Карамзин ругал правительство М.М.Сперанского “за излишнюю любовь к преобразованиям, которые потрясают основы империи и благотворность которых остаётся сомнительной”. Служенье музам не терпит суеты. Историк Шильдер пишет о Сперанском, что весть о его падении разнеслась по всей России и “вызвала всеобщий восторг и одобрение не только в столице, но и в провинции. Удаление ненавистного государственного секретаря вполне удовлетворяло желаниям огромного большинства русского населения…”. Сказанное вполне можно отнести и к приходу-уходу нынешних радикал реформаторов, отношение народа к их деятельности.
Факт этот заставляет в очередной раз задуматься о неисповедимости исторических путей России, но не о безнадёжности её цивилизационного развития. Главное здесь не только и не столько в темпах, скорости реформирования, сколько в необходимости учёта своеобразия, национальных особенностей страны. Какие же это особенности? Первая из них—примат культуры над экономикой. И здесь следует по достоинству оценить проницательность русского евразийца 20-х годов Н.С.Трубецкого, озаглавившего ещё тогда одну из своих работ «Исход к Востоку», бросая тем самым вызов крайностям вестернизации России:”Ведь для тех, кто не принадлежит к числу последователей исторического материализма, культура не есть “надстройка” над экономической базой.
Исторического индивидуализма мы не сочетаем с экономическим коллективизмом… Мы совмещаем славянофильское ощущение мировой значительности русской национальной стихии с западническим чувством относительной культурной примитивности России в области экономической и со стремлением устранить эту примитивность”. Трубецкой понимал недопустимость попыток решить проблемы русского иррационального, мистического бытия западными рациональными способами и был уверен, что “эпоха науки” сменится “эпохой веры”. Среди целого ряда народов евразийского мира “народ российский занимает срединное положение. Такое приобщение целого круга восточно-европейских и азиатских народов к мыслимой сфере мировой культуры российской вытекает, как нам кажется, в одинаковой мере из сокровенного “сродства душ”—делающего русскую культуру понятной и близкой этим народам и, обратно, определяющего плодотворность их участия в русском деле,—и из их общности экономического интереса, из хозяйственной взаимообращённости этих народов…
Русские люди и люди народов “Российского мира” не суть ни европейцы, ни азиаты. Сливаясь с родной и окружающей нас стихией культуры и жизни мы не стыдимся признать себя евразийцами”. Признание примата культуры над экономикой и взгляд на экономику как разновидность материальной культуры позволяют с более широких позиций подойти к проблемам либерализма, свободы человека, сочетая в единстве её духовные и материальные аспекты. Именно к такому пониманию соотношения культуры и экономики тяготели русские евразийцы 20-х годов ХХ века. Они были последователями идеи космизма русской культуры и органической теории развития общества, где человек непосредственно рефлектируется не только с обществом, как в западных концепциях, но и с космосом. Общество, как часть космоса, должно гармонизироваться как с целым, так и со своей же частью—человеком. Гармоничное равновесие между космосом, обществом и человеком является естественным, нормальным состоянием мира. Такой подход составил концептуальную основу естественной или органической теории общества, как космоцентрической модернизации в России теории естественного права Ж.Ж.Руссо, просвещенческие традиции которого воспринял русский мыслитель А.Н.Радищев. В последующем теория естественного права переросла в России до целой космоцентрической и социологической теории—органической теории общества, развитой в трудах Н.А.Бекетова, Л.Н.Толстого, П.Б.Струве, К.Н.Леонтьева, С.Л.Франка и других.
Евразийская идея совмещённости, тесной взаимосвязи свободы, экономики и свободы человека получает особое звучание в наши дни. Без свободы человека, недостижимой на путях «экономического коллективизма», т.е. коллективной собственности, нет свободной экономики. Не об этом ли говорят следующие данные? Американский неправительственный фонд “Наследие” ещё в 1996 г. провёл сравнительное исследование степени экономической свободы в 142 странах, по итогам которого «после четырёхлетнего изнурительного сражения за рыночные реформы экономических свобод в России хватило ровно настолько, чтобы занять 100-105-е места, наряду с Болгарией, Литвой, Монголией, Непалом в рейтинге “Наследия”. Кроме частной собственности и рынка, непременным условием экономической свободы, как отмечалось выше, является переход от натурального производства к товарному. Для первоначального накопления капитала к этим условиям ещё добавляются развитая лёгкая промышленность и аграрная реформа, а также производство жилья.
Российская экономика в качестве первого своего этапа реформ имеет не столько производство капитала, сколько перераспределение наличного капитала и перегруппировку сил в целях концентрации капитала:”Монополизм всегда был присущ экономике Российской империи (особенно в советский период). В большой стране органично развивается лишь крупное производство. Раньше гордостью СССР были “стройки века”, заводы-гиганты. Сегодня на наших глазах происходит укрупнение хозяйственных структур, идёт естественный рост финансово-промышленных групп, холдингов.
Их развитие влечёт за собой не только обогащение горстки предпринимателей, но и создание высокооплачиваемых рабочих мест. Но процветание элиты не означает благополучие народа.
Давней проблемой России было отсутствие консенсуса между властью и её подданными. Элита склонна замыкаться в своём эгоизме, думать только о собственном обогащении. Для того, чтобы это не происходило, необходимы демократические механизмы волеизъявления народа.”
Хотя эти данные института социологии РАН опубликованы были в 1996 году, но они и сейчас никак не устарели. “Демократические механизмы” в экономике больше связаны не столько с монополиями в области тяжёлой промышленности, сколько с развитием мелкой собственности в лёгкой промышленности и аграрном секторе, которые, к сожалению, продолжают пребывать в тяжелейшем кризисе.
Выход из него—в восстановлении разомкнутого круга производственных циклов. В сельском хозяйстве—это отсутствие качественной переработки продуктов, их хранения и доставки потребителю. Хотя в бывшем СССР производилось продуктов питания на душу населения почти столько, сколько в США, но потребительская корзина всегда была намного беднее. В текстильной и швейной промышленности—это отсталая технология обработки сырья и производства тканей, одежды и т.д. То же самое и в пищевой промышленности.
Подчёркивая ещё раз важность этой мысли для сегодняшней России, отметим в то же время и значимость другого подхода, учитывающего национальное своеобразие страны.
Речь пойдёт далее о двух концепциях человека, свободы и прогресса. Евразийское своеобразие России—примат культуры над экономикой—заслуживает более пристального внимания и изучения. Без этого страдают прежде всего экономические реформы, осуществляющиеся пока что путём механического насаждения западной монетаристской модели в России: раз страна экономически слаба, так давайте перейдём к рынку спешно, зажмурив глаза, как говорил Гайдар, прыгнем в него. Не случайно приём этот называется «шоковой терапией», когда не задумываются о том, что будет с культурой, духовностью народа? Ведь пока что в России духовность и рынок, тем более дикий—явления несовместимые, антиподы.
С одной стороны, без рыночных отношений нет экономического прогресса России, но с другой стороны, как быть при этом с культурой, как уберечь и сохранить её от рынка? Если русские евразийцы 20-х годов были озабочены сохранением национальной культуры от большевиков, то сейчас сложилась аналогичная ситуация спасения культуры от разрушающего влияния рынка. Культура и рынок—альтернатива или взаимодополнение? Очевидно, и то, и другое, т.е. альтернативное взаимодополнение или единство противоположностей. Но как достичь этого единства в теории и на практике?
Рассуждений здесь может быть много, но суть вопроса заключается в наведении мостов между западными и восточными концепциями человека, его свободы и социального прогресса. Западное понимание по этому вопросу чётко изложено К.Марксом в его определении сущности человека как совокупности всех общественных отношений. Это экзотерическое сведение или растворение сущности человека в факторах внешней среды является определением социологическим, с чем связано и понимание свободы человека как познанной необходимости. Поскольку познание человечеством мира может быть бесконечным, то и социальный прогресс также мыслится как неограниченный, бесконечный.
Однако наряду с западным, рационалистическим, гносеологическим пониманием свободы человека и его неограниченного прогресса, имеется восточное, иррациональное понимание свободы человека, основу которого составляет, признание ведущей роли внутренних, эзотерных духовно-нравственных факторов. Это ближе к экзистенциализму и онтологическому определению свободы человека, а также православному пониманию свободы как самоограничения: нравственного, экологического, энергетического, в смысле сохранения экологического и энергетического баланса в природе и т.д.
Первоначальные истоки аскезного понимания свободы как самоограничение ради других людей и природы связаны с культурами Востока: даосизмом, буддизмом и т.д. Как говорил Лао Цзы, “созидай, не обогащаясь”. Твори , но не ради корысти. О природе подобного сверхсознания русской культуры достаточно говорилось выше. Сейчас вопрос этот интересует нас с другой стороны, а именно: как в новоевразийстве сочетать экзотерное, западное и эзотерное, восточное определения сущности человека, его свободы и прогресса—неограниченного и ограниченного? Хотелось бы при этом отнестись и к истории собственной национальной культуры без нигилизма, хотя бы в той части, что оказывается в буквальном смысле синхронно с Марксом и Энгельсом, с их первым программным документом. В середине 40-х годов XIX в. в России Гоголь написал свой завершающий труд “Выбранные места из переписки с друзьями”, до сих пор не понятый и незаслуженно отвергнутый потомками.
Это не художественное произведение, хотя атеист и западник В.Белинский дал уничижительную оценку ему как художественному произведению. Это культурологические размышления по нравственному реформированию России на духовно-религиозной основе, опираясь при этом на достижения этической мысли Востока и Запада, и имея ввиду восточную ветвь христианства—православие. Тем не менее, концептуальная основа труда Гоголя восточная—эзотерическая: “Воспитываются для света не посреди света, но вдали от него, в глубоком внутреннем созерцании, в исследовании собственной души своей, ибо там законы всего и всему: найти только ключ к собственной душе; когда же найдёшь, тогда этим же самым ключом отопрёшь души всех”. Свою книгу он называет исповедью “человека, который провёл несколько лет внутри себя”, занимался внутренним воспитанием, нравственным самоусовершенствованием в рефлексии с космосом, в процессе которой “глупейший предмет станет к нему своей мудрой стороной, и вся вселенная перед ним станет, как одна открытая книга ученья…”.
Представляя ориентализм в этике, в позициях нравственного совершенствования России, Гоголь в то же время придерживался и евразийских подходов к проблеме диалога и синтеза культур России и Запада. При этом он чётко сознавал необходимость соблюдения меры или контрольных функций “дозировок”: “И прежде и теперь мне казалось, что русский гражданин должен знать дела Европы. Но я был убеждён всегда, что нужно очень хорошо и очень глубоко узнать свою русскую природу и что только с помощью этого знанья можно почувствовать, что именно следует нам брать и заимствовать из Европы, которая сама этого не говорит”. Мысль эта звучит актуально и в наши дни, когда иные реформаторы готовы толкнуть Россию в Европу, очертя голову, как говорят, не зная брода.
Нельзя не отметить и созвучность этих мыслей с высказываниями автора статьи “Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни” А.И.Солженицына: “Любую из западных систем—как именно перенять? Через какую процедуру?—так, чтобы страна не перевернулась, не утонула?” Возможно, здесь ключ и к разумному сочетанию двух концепций сущности и свободы человека: западной, как познанной необходимости, и восточной, как самоограничения и нравственного самоусовершенствования; марксистской экзотерики и гоголевской эзотерики.
Нет пророков в своём отечестве? Скорее всего они есть, но остаются невостребованными. В этом смысле говорят, что их нет. Имея таких пророков, как Л.Толстой, Н.Гоголь, Россия импортировала пророка Маркса. Насколько это было разумно? И не настало ли время понять своих пророков? Думается, что назрело такое время. Только в связи с этим важным и необходимым представляется преодоление крайностей и предотвращение выплёскивания ребёнка вместе с водой. Новоевразийский синтез предполагает преодоление крайностей и противоборства “измов”: капитализма и социализма, материализма и идеализма, монизма и плюрализма, западничества и славянофильства и т.д. и т.п., а также веры и науки, религии и секуляризма.
В соотношении экономики, политики и культуры новоевразийский подход должен сочетать традиции Запада и России по созданию либеральной политической системы путём соединения политики и нравственности при верховенстве морали. Это невозможно при классовом подходе, здесь необходимо соблюдение традиций западного естественного права (Руссо, Локк и др.), русского космизма и органической теории общества, согласно которым законы морали являются отражением и выражением законов природы, космической гармонии. Возможно, при этом стоит обратить внимание на концепцию положительной реформации В.Соловьёва, в которой содержится и критика западной цивилизации в связи с деонтологизацией морали. В этой концепции затрагивается вопрос о соотношении государства и общества с позиции добра и зла, т.е. нравственных позиций. Критерии блага и добра в деятельности государства—это толерантность (совместимость, терпимость), во-первых, по отношению к многообразию культур, их традиций и стилей; во-вторых, толерантность, а не репрессивность по отношению ко “всем силам, двигающим общество к его будущему идеальному благу”.
Не трудно заметить, что толерантность понимается как либерально-демократический принцип нейтралитета, невмешательства государства в содержательные процессы развития культуры, в дела духовно-нравственные. Государство есть инструмент для финансово-экономического обеспечения и правового регулирования и соблюдения законов как нормального развития культуры, а не средство делать людей хорошими. В лучшем случае в функции государства, в его ведении могут находиться процессы образования, а не воспитания. Исторически эту миссию взяли на себя религия и церковь. В демократически развитых странах Европы и Азии образование не является монополией государства. Пока что в условиях России евразийский опыт демократизации образования и воспитания внедряется слабо. Мешает тоталитарное наследие огосударствления всего и вся в обществе.
Без демократизации процессов образования и воспитания невозможно обеспечить верховенство морали, нравственности в обществе—одного из важнейших принципов новоевразийской цивилизации.
В порядке подведения итогов обсуждения новоевразийства можно выделить следующие моменты.
Ныне Россия стоит перед необходимостью найти свою парадигму развития, которая сняла бы крайности западничества и славянофильства. Думается, что такая парадигма существует. Первую попытку преодолеть этот разрыв, это противопоставление западных и самобытных русских, славянских и восточных элементов в нашей российской цивилизации и менталитете россиян была предпринята в 20-е и 30-е годы. Тогда целый ряд выдающихся русских мыслителей: Н.Трубецкой, Л.Карсавин, Савицкий, Г.Вернадский, Л.Гумилёв и ряд других исследователей выдвинули концепцию евразийства. Сейчас, конечно, нельзя говорить о её механическом повторении. Речь идёт об использовании и наполнении новым содержанием термина «евразийство», потому что другого более удачного термина для выражения такого синтеза двух цивилизаций пока придумать трудно. Словом, речь идёт о “новом евразийстве”. Но ряд идей старых евразийцев необходимо воспринять. Трубецкой говорил о том, что культуры всех народов равноценны. Цивилизация впитывает в себя лучшие элементы тех и других культур, но она до сих пор органически переплавляла их в нечто новое, ещё более прекрасное и своеобычное.
Новое евразийство не означает отхода России от Европы, а призывает лишь опереться на две ноги, т.е. на европейские и азиатские корни русской, славянской цивилизации, выделить её общность с тюрко-исламскими, угро-финскими и монгольскими народами, соответственно сбалансировать европейское, западное и азиатское, восточное направления в нынешней России. Новоевразийство утверждает общечеловеческие ценности и позволяет преодолеть мессианские черты старого евразийства и славянофильства.
Новая евразийская парадигма открывает возможность не только гармонизировать межнациональные отношения, но и рассматривает сотрудничество с нашими западными и восточными соседями как источник и стимул соразвития и взаимовыгодного сотрудничества.
Опыт других наций подтверждает правильность такого подхода. В чём одна из коренных причин успеха, например, китайских реформ? В объявлении политики открытости. Затворничество было вековой чертой Китая. И вот оно в основном отброшено. Вторая причина успеха китайских реформ—соединение программы преобразований, реформ с общенациональной идеей возрождения национального величия Китая. Такой же подход во многом приемлем для России.
Нынешний новоевразийский этап формулирует концепцию возрождения России не только с учётом мирового уровня развития экономики, культуры, политической демократии, но и с учётом исторических традиций и специфики всех Российских народов. Таким образом, идея развития страны объединяется с программой демократического реформирования России. В этой программе важнейшим остаётся принцип примата культуры над экономикой, политикой и всеми другими сферами жизни.
Развитие России, представляющего собой единство цикличности (Россия ходит по кругу) и формационности (Россия движется к коммунизму). По-настоящему Россия одолела лишь два формационных круга—первобытного общества и феодализма и оказалась на перепутье пост феодализма. Первый тупик—отмена землевладения, т.е. феодальной собственности. Второй тупик—отмена рынка с товарно-денежными отношениями. В результате страна выпала из истории по западному: буржуа обычно утверждаются в борьбе с землевладельцами, которых ещё нет в России, не народились, а приватизация предполагает частный капитал, который формируется в первоначальном накоплении, возможного при наличии аграрной реформы и товарного производства с рынком. Но приватизация в России превратилась в фарс, вследствие чего произошла монополизация капитала и расслоение общества на богатых и обнищавший народ, за счёт чего создаются огромные монополии, в основном, финансовые олигархии. К январю 1993 года их было 60, а к началу 1996 года 2500. Нужен принципиально иной путь социального развития, нечто вроде плавильного котла, где была бы не борьба, а сотрудничество интересов людей по преодолению социальных тупиков. Необходимо развитие смешанной, многоукладной экономики. Только подобное выпадение из европейской истории не следует рассматривать как трагедию, ибо, наоборот, это истинное достоинство России, подчёркивающее её евразийскую самобытность.
Достоинство это намного прирастёт ещё одним поистине глобальным международным евразийским диалогом культур прежде всего в сфере экономики. Речь идёт о создании по территории России, на её огромном евразийском пространстве объединения, аналогичного наведению мостов между Европой и Азией, первая встреча по созданию которого состоялась в Бангкоке с участием 25 стран, где Россия, к сожалению, не была представлена. А планируют уже три последующие встречи. И насколько долог путь России в эту цивилизацию?
Кратчайший путь России туда лежит через формирование у себя этой цивилизации. Тогда она может открыть для себя и перспективу быть мировым лидером по праву истинно евразийской державы. Россия может экономически процветать, будучи цивилизационным посредником между Азией и Европой. Пока участники бангкокской евроазиатской встречи избирают весьма окольный маршрут торгово-экономической связи. Так что снова по шёлковому пути международного плодотворного взаимодействия цивилизаций с центром в России!
Нужна новая общенациональная идея объединения русского суперэтноса со своими субэтносами — других народов многонациональной России. Идея ленинизма явилась одним из вариантов западно-мефистофелевского экономического детерминизма, оказавшегося в состоянии конфронтации с культурологическим детерминизмом русского духа, пуповина которого, в отличие от западно-фаустовского духа, не только на земле, но и в космосе. Чернобыльская техногенная катастрофа, как самая значительная в XX веке, явилась завершающей фазой европейского цикла истории России. Русский космический, сверхсознательный, бескорыстный, неутилитарный дух не приемлет прозападнические реформы экономического детерминизма, воспринимает их как насилие.
Новое евразийство станет основной идеей истории России XXI века как цивилизационный путь конвергенции социализма и капитализма на социально экономической базе среднего класса. Диахронический европейский цикл истории России завершается, наступает эпоха евразийского цикла как западного диахронического, так и восточного синхронического взаимодействия культур и цивилизаций, что обеспечит не только устойчивое, но и неизменно поступательное развитие. Нам кажется, что таков оптимальный путь сохранения уникальности и величия русской культуры—примата духовности над материальностью от натиска экономического детерминизма, когда многие россияне отдают предпочтение битве за презренный металл.
Фрагмент книги Г. А. Югай “Средний путь России и евразийство (Концепция конвергенции)”, Москва, 1998
Комментариев нет:
Отправить комментарий