Время — лучший художник, оно внесло в это извания все необходимые коррективы — трещины, глубокие борозды на теле; и отбитый мусульманами нос, и следы пуль наполеоновских солдат не только не повредили, но внесли законченность в это произведение. В своей роли он великолепен и так — глядящий в бесконечную даль из бесконечной дали времен…
Крылатое существо с телом льва и лицом женщины присутствует едва ли не в самой трагическом мифе об Эдипе, который с античных времен и до наших дней не оставляет равнодушным. Меня особенно волнует это присутствие Сфинкса в истории Эдипа, оно мне кажется её осью…
Сфинкс сидит у дороги и задает всем проходящим загадку, и всякого, кто её не разгадывает, — разрывает на куски. Именно Эдип понял, что загадка Сфинкса — о человеке. Эдип приблизился к какой-то сокровенной тайне и в тоже время стал символом крайнего отчаянья, которое только может испытать смертный. Он совершил страшные преступления имея самые лучшие намерения, он женился на собственной матери и убил собственного отца желая избежать отцеубийства. Рок не только сыграл с ним злую шутку, он усугубил пытку давая возможность в полной мере прочувствовать ужас положения, и Эдипу становится невыносимо собственное существование:
Богами заклинаю: о, скорей
Меня подальше скройте, иль убейте,
Иль в море бросьте прочь от глаз людских!
(Софокл)
Эта история, возможно, потому до сих пор волнует людей, что она возмутительна по своей сути, она разрушает привычную мораль. Есть ещё одна такая же возмутительная история — о праведном Иове, которые имел только благочестивыми намерения, и кто был также раздавлен обрушившимися на него несчастьями. И стоны Иова так похожи на слова Эдипа: «Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: «зачался человек». Для чего не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда вышел из чрева? На что дан страдальцу свет, и жизнь огорчённым душею, которые ждут смерти, и нет её, которые вырыли бы её охотнее, нежели клад?»
Это же всё не правильно! Так не должно быть, — ведь праведность должна вознаграждаться, а к несчатьям ведут грех и порок! Если Эдип прикоснулся к какой-то сокровенной тайне, то это тем более должно было сделать его недоступным для земных несчастий. Мы уверены, что праведность, духовность и отчаянье — вещи несовместимые, мы привыкли считать духовность капиталом, в который стоит вкладывать только по одной причине — он дарит душе комфорт многократно превосходящий земные удовольствия. Многие пропагандисты духовности как раз и упирают на то, что духовность — это более совершенная модель наслаждения. А если духовность приводит вовсе не к большему комфорту, а к большей мере отчаянья, которая неведома простым смертным, то кому она нужна? И как принять слова распятого Иисуса: «Господи, Господи, почему Ты Меня оставил?» Уж кому как не Ему была доступна вся возможная глубина духовности, так зачем из Его уст вырвался пугающий стон беспросветного отчаянья? Разве не правильнее было, чтобы Иисус на кресте с улыбкой на лице славил Бога? Зачем в Евангелии написаны эти смущающие нашу душу строки?
Добрые и праведные друзья Иова, пришедшие к нему на пепелище, привели ему всё те же моральные аргументы: никого зло не настигает напрасно, если это случилось — значит надо искать свою вину. Иов, вместо того, чтобы покорно признать справедливость настигшей его беды, позволил себе говорить довольно вызывающие вещи. Он никак не мог вывести из случившегося с ним никакого урока, никакой морали. Если мораль заключалась в том, чтобы показать всемогущество Бога и зависимость, ничтожность человека, то Иов и без этого прекрасно осознавал насколько он слаб и бессилен, насколько короток его срок жизни, и он просто не мог понять, — зачем Всемогущий Бог давит на него всей своей мощью? Слушавшие Иова моралисты вздыхали и искренне печалились мере его падения, ведь он не только оказался от ясных моральных формулировок и отдался охватившему его чувству, он к тому же стал задаваться вопросами, на которые не может быть ответа, которые разрушают всяческую ясность и порождают беспокойство, душевный дискомфорт. Казалось бы, в этом диалоге аргументы друзей Иова безукоризненны, а сам Иов впал в грех отчаянья, но вот в книге является сам Господь и Его вердикт звучит совсем иначе: заблуждаются как раз друзья, а Иов прав в своём отчаяньи. И это просто невероятно, если не сказать — возмутительно! Как такая книга могла попасть в Библию? Всё же запутывается до невероятности, а нам нужна простота и ясность! Мы ждём, что в завершении каждой истории, каждой философии, каждой религиозной доктрины должна следовать четкая мораль, а вовсе не пугающая неизвестность тайны. Разве можно из тревожного присутствия тайны вывести приличный образ жизни? И читатели этой статьи от меня тоже должно быть ожидают итогового вывода: говорил, говорил, но к чему ты клонишь? А я сам этого не знаю… Я смотрю и удивляюсь.
На суперобложке «Энциклопедии символов» Купера напечатана репродукция хорошей картины. В грудь Эдипа вцепился Сфинкс — у него миловидная женская головка. Она вопрошающе, но с какой-то проникновенной нежностью загядывает прямо в глаза Эдипа, который не может отвести своего взгляда. Какой великолепный символ человеческой тайны — с женским, притягательным лицом, и мощными, когтистыми лапами, готовыми разорвать вас в любой момент…
Ты идёшь по дороге жизни, и у этой дороги сидит очаровательное чудовище. Оно вспрыгнет на твою грудь и заглянув в глаза задаст загадку. Эта загадка не просто о человека — она именно о тебе.
Комментариев нет:
Отправить комментарий