на территории России в начале XXI века.
Анна Павловская. Из частной переписки
В этом году исполняется десять лет, как на литературной карте России возникло новое поэтическое княжество, самопровозгласившее себя коротко и ёмко: «Дикороссы». У истоков создания этого территориально-духоподъёмного множества (не единицы, а именно множества) стояли поэты Юрий Беликов (Пермь), Андрей Канавщиков (Великие Луки), Сергей Кузнечихин и Александр Ёлтышев (Красноярск), Константин Иванов (Новосибирск), Анна Павловская (Минск — Москва), Геннадий Кононов (Пыталово Псковской области), Олег Балезин (Екатеринбург), Сергей Сутулов-Катеринич (Ставрополь), Владимир Монахов (Братск), Сергей Князев (Подольск). К оному княжеству-множеству за промелькнувшие годы приросло и примкнуло — земельно и словесно — немало бесприютных творцов во многом ещё, как оказалось, неисхоженной и невостребованной поэтической России.
А десятилетие назад в московском издательстве «Грааль» при поддержке газеты «Трибуна», где в то время Юрий Беликов учинил и вёл рубрику «Приют неизвестных поэтов», увидела свет книга с одноимённым названием и единственно возможным подзаголовком: «Дикороссы». В том же году в Белокаменной прошёл «собор дикороссов», как нарёк позднее это событие Константин Иванов. Из глубины России сюда съехались авторы изданной книги, чтобы, во-первых, лицезреть тех, с «кем было бы пасоваться, аукаться через степь», во-вторых, явить себя и своё творчество нередко пресыщенным и надменным московитам, а в-третьих, определить идеологические скрепы, единящие в многопоясовой стране разных по изящным и неизящным манерам, но претендующих на общность благодаря «золотому клейму неудачи» (выражение Ахматовой) носителей жизненных и творческих судеб. Вот одна из скреп: «Дикороссы — это те, кто прорастает самосевом и не привык рассчитывать на приход Садовника и любовь Родины».
Первым это слово обронил Андрей Канавщиков. А Юрий Беликов, наткнувшись на «дикороссов», аки на самоцвет, подобрал оброненное и принялся разглядывать, а после пустил в обработку, дабы оно засияло всеми природными гранями. И оно засияло, если на сайт www.dikoross.ru стали поступать челобитные: «Прошу принять меня в дикороссы!» И прокатились, точно ополчение Минина и Пожарского во времена Смуты, по страницам газет-журналов-альманахов дикоросские волны. От «Трибуны» — до «Литературной газеты». От «Иркутского времени» — до «Ильи». От «Континента» — до «Детей Ра». От «Бийского вестника» — до «Киевской Руси». Последняя публикация была едва ли не фантастичной: в журнале «Киевская Русь», как правило, печатают украиноязычных авторов, однако дикороссам отвели здесь не только недюжинный кусок журнального пространства, но и опубликовали на великорусском, снабдив такой вот вполне понятной славянскому слуху «подорожной»: «Про те, як життя витікає крізь пальці, пишуть і поети-дикоросси, унікальне явище в російській поезії, що майже зовсім не відоме в Україні».
Но насколько ведомо сие «явище» в самой России? Наверное, будет уместным, если в начале нашего разговора о дикоросском феномене выскажутся его первородцы — Андрей Канавщиков и Юрий Беликов, а дальше уже — братиной по кругу — слово «дикороссы» коснётся и уст других соподвижников этого самого «явища». А кроме того, братиноверчение перенесёт нас в атмосферу 2003 года, когда отряд дикороссов предпринял марш-бросок на берега Ангары и Байкала, где радушным хозяином фестиваля поэзии и ведущим круглого стола на тему «Поэт в провинции» выступил тогда ещё живой, а ныне — легендарный поэт Анатолий Кобенков, который привёз всю прибывшую к нему честну́ю компанию в Листвянку — во владения тоже тогда ещё жившего среди нас, но уже уходящего устроителя здешней артгалереи, архитектора и поэта Владимира Пламеневского. Сколько ещё впереди будет оплавленных пустот!.. В Перми задохнётся во время пожара в заброшенном доме дикоросс Валерий Абанькин, в Пыталово, Великих Луках и Обнинске сгорят от тяжёлых и продолжительных болезней Геннадий Кононов, Андрей Власов и Валерий Прокошин… Светлая им память!
(День и ночь, №1 • 13.04.2012)
————————————
За десятилетие товарищеской переклички у дикороссов не мог не возникнуть собственный код, свои метрические опознавательные знаки, «строфы по случаю», кочующие из уст в уста и ставшие достоянием не только самих дикороссов, но и их читателей-почитателей. Вот только малая россыпь.
* * *
Этот город похож на татарскую дань
С монастырскою сонной округой.
Здесь когда-то построили Тмутаракань
И назвали зачем-то Калугой.
Сколько славных имён в эту глушь полегло.
Но воскресло в иной субкультуре:
Константин Эдуардович… как там его —
Евтушенко сегодня, в натуре…
Валерий Прокошин
* * *
Мы, ненавидя и любя,
на сотни вёрст окрест
Крест подгоняем под себя,
А не себя — под Крест.
Из года в год несём свой Крест,
работаем, едим…
А Крест для всех времён и мест
далёк, высок, един.
Сергей Нохрин
* * *
У нас в посёлке жили весело:
Два — застрелилось, семь — повесилось.
Да взять хоть Юрку Воронцова.
Красивой смерть его была:
Рубаха белая багрова,
И кудри чёрны, как смола…
Николай Бурашников
* * *
…Петух красиво лёг на плаху,
Допев своё «кукареку»…
И каплю крови на рубаху
Брезгливо бросил мужику.
Аркадий Кутилов
* * *
Поэты сидели в овраге
и пили плохое вино.
Они набирались отваги,
они опускались на дно.
Они набрались, будто свиньи.
Они поднялись на бугор.
И дно поднялось вместе с ними,
как город и как приговор.
Анатолий Субботин
* * *
Смотреть, как тают журавли
в пустой безрадостной дали —
забитый в тучу клин…
И прекратить считать нули,
и пить за линии Дали,
за лилии долин…
Геннадий Кононов
* * *
У меня братан — бандит,
в пермском лагере сидит
и перо стальное точит —
погубить кого-то хочет…
Юрий Асланьян
* * *
Аптека — старая жидовка,
Ты снова бьёшь мне прямо в дых,
Нутро обшаривая ловко
Карманов штопаных моих.
Но денег нет у человека…
И я стою белей стены…
Чего ты ждёшь? Снимай, Аптека,
С меня последние штаны.
Владимир Болдырев
* * *
Я скитаюсь в округе Китая,
Стал уже вполовину седым,
И, окурок зубами катая,
Выпускаю задумчиво дым.
Моим думам табак не помеха.
Дым табачный, мне душу латай!
Я когда-то в Испанию ехал,
Ну а там оказался Китай…
Валерий Абанькин
* * *
Дело близится к концу,
но, пускай тебе фигово,
не с руки и не к лицу
выживать за счёт другого.
Стой на правиле простом
аж до самого отбоя:
не делись своим крестом,
не обременяй собою.
Андрей Власов
————————————
ИОСИФ И ДИКОРОССЫ
Иван Тёмный
Автор этой былины — Иван Тёмный. Так он себя рекомендует. Что ж, его право. На вид ему лет 35, но может, и больше — никто не знает. Живет он не пойми где: то ли в Нью-Йорке, то ли в Байкальске. Но что человек это мыслящий, внимательно следящий за тем, что вокруг происходит, видно по его писанине. А с другими авторами его роднит самое главное: ему тоже страсть как хочется быть напечатанным.
И мы уважаем это его желание! Читайте!
Собрались ребятушки,
Дикороссы хробрые,
Порадеть о матушке,
Постоять за добрую.
Пожалеть Расеиньку,
Отереть слезу ее,
Не смотреть рассеянно
На плевки Везувия,
Что сжигает лавою
Красоту последнюю,
Погулять со славою,
Умереть, как следует.
Совещались, ведали,
Вовремя ль встревожились,
Не слабы ль пред бедами,
Силою ли ожили.
Вышел Гюрги-богатырь
С Каменного Пояса
(От Алатыря в Сибирь
Он скитался по лесу.
Все покоя не видал,
Льду бы не дал вытаять,
Он дружину собирал
Чтобы правде выстоять.):
«Ну, браты, теперь не трусь!
Завтра в поле выступим.
Мы ль не пожалеем Русь?
Слез ее не высушим?
Завещали нам отцы,
Правду царства белого.
Дикороссы-молодцы!
На печи – не дело вам.
Топоры и копие,
Бородищи ельником –
Силушку ли пропили?
Али мы бездельники?
Вон кругом по сторонам
Тьма ярится-скалится,
На морях американ
Кораблями хвалится.
И на суше, и в воде,
Даже в небе крашеном,
Нету продыху нигде
Человеку нашему.
А теперь еще трудней,
Слухи расползаются,
Там Иосиф-соловей
По свету шатается.
Голос страшный у него,
Все поля словесные
Заколдованы давно
Силами кудесными.
Что разбойник-Соловей
Изо время оного,
Поражает из ветвей
Пешего и конного.
Ни Пегас не пролетит,
Ни зегзица мелкая,
Серый волк и тот дрожит
Мышкою да белкою.
Все живое полегло,
Кверху брюхом, лапами.
И хозяйствует проглот
С юркими сатрапами,
Что резину всласть жуют,
Подражая зверищу,
Похоронную поют
Мировому зрелищу.
Вот туда мы и пойдем
Грозовицей дружною,
Супостата разобьем
Сталью харалужною.
Чтоб степных племен семья
Не жила оказией,
Чтобы воздух просиял
Надо всей Евразией!»
Говорил седой юрод
Из волхвов накниженых:
«Эй, загубите народ! –
Все пути разжижены.
С неба хляби протекли,
Снизу сопли выперли.
Не видать теперь земли…
Мало, что ли, выпили?
Отворите очеса –
Опоздали к празднику
Ваши доблесть и краса!
Все пошло к проказнику.
Он откуле начинал?
От Абрама Урского.
Ну, а вас медведь качал
Веткою даурскою.
Так чего, лохматые?
Прем куды, родимые?
У него Ахматова,
А у нас Кудимова.
Нам ли его грация?
Не богаты седлами.
У него миграция,
Ну, а мы оседлые.
На торги и гения
Мир ведет на вервии.
У него – сомнения,
А у нас – доверие.
Языками говорит
Аглицкими, модными,
Ну, а мы, как Бог велит,
Ангельскими ботаем.
Правда, Бог теперь не тот.
Кто Его и слушает?
Только нам и подойдет
С уличными душами.
Разве крепость это дом?
Разве дом не на небе,
Если щерится Содом,
Подготовив алиби?
Нам таланту не дано
В мировой агонии
Сочинять, как пить вино,
Пировать с Петронием.
Римский праздник не про нас
С дармовыми бредами.
Чем спасемся вот сейчас,
Заморозки ведают.
Жизнь презирая, жить
Мы в лесах не учены:
Коли живы, так любить
И душой измученной!
На скрещении путей
Мира необутого
Мы не сядем без затей
В отрешенье буддовом.
Но Восток и Запад мы
Собственною кровию
Победим, ведь заданы
Все пути любовию».
Тут боярин возразил
Из посольских: «Очень нам
Ты красно наговорил,
Только все беспочвенно.
Надо нитки размотать,
Что к чему прикручено –
Соловья захомутать
Будет так сподручнее.
У него с Батыгой связь
По родне по Анновой,
Он, считай, почти что князь
Свиты Чингиз-хановой.
Ну, а Запад, нету слов,
Это просто вотчина.
Он ведь тамошних ослов
Байками употчевал.
Им гордыню ублажил,
Вспоминая свинские
Кесаревы виражи
Как родные-римские.
Даром, западник лихой,
Ненавидя Азию,
Полушария с лихвой –
Вот ведь безобразие! –
Извержением покрыл,
Бормотом Верзувия,
Нивы лавой затопил
(Воз ее везу и я).
Он Раскольников-злодей,
Строчки – спички серные,
Он коварный иудей,
Мы ж христьяне верные.
Он как Чичиков-шпион,
Что ему – адамово?
Он Нерон, Наполеон,
Герман пикодамовый.
Тут, ребята, важен дух,
Не душа осиплая,
В нем – масонский Путинбурх,
В нас – Расея гиблая.
В нем разврат и вавилон
Жить хотят не мешкая.
Ну, а в нас – старинный сон
С золотыми вешками.
Он мирами шевелит,
Но – по эту сторону.
А у нас душа болит,
Как у Ноя с вороном.
Он ведет ковчежец слов
Сцеженного хаоса,
Ну, а наш ковчег снесло
К матерям, без паруса.
Вот теперь и выбирай,
Дикоросс сознательный,
Или соловьиный рай,
Или круг спасательный.
Или соловьиный сад
Самолетом-ковриком,
Или наш рабочий ад
С мировым Садовником!»
Тут понурились чубы,
Помрачнели братия,
Онемела что столбы
Вся дружина-братие.
Зачесали волосье,
Заморгали в усие,
Устыдились за свое,
Мол, куда нам – с Русию?
Все на свете – чередом:
Мается, да движется.
Чертовщина с соловьем
Господом нанижется.
Суетиться-то чего?
Степь да лес немеряны.
Здесь любой разбойник-вор
Ходит как потерянный.
Да по клюву ль будет край
Птице заковыристой?..
В общем, ляг да засыпай –
Суть речей пузыристых.
Тут, не сдерживая гнев,
Снова Гюрги выступил,
Гривою тряхнув, как лев –
«Кто вам сердце вытупил?!
Хватит языки чесать! –
Грозно воин вымолвил, –
Воевать так воевать!
Выгоды – не вымолить.
Не ответят небеса,
Коли мы не слушаем,
Праздно тратя словеса,
Раскисая душами.
Надвигается гроза,
Степь в крови румянится,
Трусам – самый раз назад,
Им позор достанется.
Надевайте шелома,
Правьте меч с кольчугою!
Дикороссия сама
Выступает вьюгою!..»
Ночь была как страшный сон,
Тучи кровью плакали,
Проглотил луну дракон,
Перуны собаками
Рвали небо на клочки,
Били землю палицей,
Темный лес ронял сучки
И зловеще скалился…
Жены выкинули в ночь,
Чрева затворилися…
Но войска спешили прочь
На рассвете илистом.
Вслед вздыхали старики –
Подождать бы с выходом!..
Но уже – из-за реки
Грозный рокот – выдохом.
Копья с елями слились,
Шелома – со всхолмием,
Потерялись даль и близь
В роковом безмолвии…
И с тех пор никто нигде
О полку не слыхивал,
Только ночью на воде
Звездный отблеск вспыхивал…
Залетали иногда
С новизною вороны –
Что расплеснилась беда
На четыре стороны,
Что у мира нет пути,
Съела разум мордища,
Ни проехать, ни пройти,
Хлюпает болотище,
Гнили, тины зацвели,
Топи непролазные,
В них квартиры завели
Чуда безобразные.
Запузырились во мгле,
Перетлели в выморе,
Стали править на земле
Упыри-кикиморы.
Сам Иоська-супостат
С голосиной сильною
Не сумел противостать,
Засосён трясиною.
Соловей в болоте сдох,
Растворился в нежити,
И, расхлябившись, оглох
Белый свет, изнежившись.
Все дорожки заросли
Глухотою ватною,
И не сблизиться с земли
С ширью неохватною.
Больше нечему пустеть,
Разве волку с выдрою.
Заколдована вся степь
Вековою придурью.
Никому ушедших пор
Голоса не ведомы,
Только зыбится простор
Молодыми ветрами…
Занимается заря.
Жить, ребята, хочется!
Что печалиться зазря?
Нами радость точится!
Славных воев помянем,
Нечисть счистим щеткою,
И опять гулять пойдем
За своей находкою.
11 апреля 05
(от Рождества Дикороссов)
————————————
Константин Иванов,
Остроги и засеки
Из города в степь
Андрею Канавщикову
1.
Это всё прошлого тени на быстрой воде,
Как верно сказал ты о перелистнутой странице.
Тьма опять надвигает. Но в новой Орде
Не отличить кизяка от пиццы,
Кольца в губе и пупке — от креста,
Христа — от куста,
Чу́ма — от ЦУМа, от саранчи — туриста.
Степь к океану стелется, так же, как он, пуста,
Ветер венчает их нищим разбойным свистом!..
2.
С юга, из Тартара, крепнет косматый рёв.
Злоба хтонических чудищ опять возрастает,
И перед Троей уже не выкопать ров,
Гнев тектонических плит нас убийцами быть не заставит
Или мишенями — это уже всё равно,
Ибо, как с собственной тенью, с врагом ты связан.
Здесь не бывает победы, лишь вечное крутят кино
Пессимизм диалектики, путь дракона, спор дуба с вязом.
А вековых стихий неустранимый гнёт
Дикое поле колышет, как и во время óно.
Вновь половецкая гарь русских юношей ждёт,
Чтобы они прикрыли братьев своих — тевтонов.
В спину балтийский меч, в грудь из степи стрела —
Вот оно, наше пред Богом бодрое самостоянье!
На перекрёстке миров вахту судьба дала:
Стой, россиянин, здесь и не стыдись призванья!
Веруй, что Промысл есть — в степь слабака не шлют.
Снова рубить острог, делать засеки надо.
Хаос азийский вновь не укротить кремлю,
Если в душе твоей не воспоёт отрада!
* * *
Старость планеты? Декартова мёртвая даль?
Или простая одышка эпикурейца-века?
Нет воздуха. Глубины нет. Деталь
Поглощает внимание человека
Целиком. Все силы. Он замирает, как жук,
Напоровшийся на устрашающую находку.
И душа выводит первый попавшийся звук,
И дыханья хватает едва на хокку.
Нечто зимнее
Безлунная, чёрная ночи плева,
Когда промерзает река до каменья,
Когда от мороза трещат дерева,
Как будто бы в печке полярной поленья.
Когда ледяная слюда шелестит,
Пылают сугробы, скрипит под ногою,
И звёздное небо угасшее спит,
Пугая миры чернотою нагою,—
Тогда торжество выползает из нор
Немого, слепого и бьющего насмерть,
И нечто вершит над тобой приговор,
Как будто ты штрих, нацарапанный наспех,
Как будто ты зряшная малость во мгле,
Нечаянный вывих безглазого вихря,
Как будто тебя во вселенской золе
Песчинкой втоптал мимоходом антихрист…
И ты вспоминаешь Иова и зов
Всех тех безымянных, насытивших почву,
Воздетые руки почивших отцов,
Веками кровавый зияющий прочерк
На нашей странице из книги судеб;
Их головы — нищих миров мостовая!
И наша незрячесть их держит в узде,
Всеобщей незрячести потакая…
Так зимняя сила взывает ко мне,
И морок теснится к душе человечьей,
И дух, отразясь от холодных камней,
Страдая, сгущается чистою речью.
Безмолвие этих жестоких полей,
Наскучив собою и призрачной властью,
Однажды отступит от воли своей
И сдастся навек человечьему счастью.
* * *
Творец, косноязычие прости —
Мной правит страх, и путь к Тебе неведом…
Я не пойду за клобуками следом,
Тебя люблю, но нет к Тебе пути.
Прости, что я талдычу об одном —
Бьёт по рукам и режет сердце смертность,
Не радуют индийская инертность
И европейский инвалидный дом.
Прости меня, что некуда идти —
Ведь я родился снова до потопа,
И праязык газетного Эзопа
Повытоптал душевные пути…
Дикарь, я, первобытствуя, глазел
На отблески божественного света,
В истории мелькавшие, и это
Культурой называл, благоговел,
Творя кумир… Но медленная Лета
Облизывала ржавым языком
Мой идол, оставляя жалкий ком
Исходных чувств в моём пещерном соло,
Распята Бога, человека гола
И неизменно разорённый дом.
* * *
Легко вообразить себя творцом,
Кусочком света в стынущей округе,
Когда она вселенной подо льдом
Мерещится сквозь мельтешенье вьюги.
Но по весне, когда уходит лёд
И сложность жизни ближе и виднее,
То смерть в обнимку с нею предстаёт
Неотвратимей, проще и страшнее.
И тяжесть знанья, как свинец крыла,
Грозит полёту, с волей в бой вступая,—
Так залитая солнцем повела
Тропа в горах, над скалами, по краю…
И времени безжалостный контекст,
Тебя вбирая безымянной строчкой,
Как паводок влечёт, и твой протест —
Бессилье предложенья перед точкой…
А жизнь уже набросана вчерне,
Но груз тоски, усталости и страха
Препятствует почувствовать вполне
Наивное величье патриарха…
Не жалуйся, на судьбы не греши:
Ты на секунду задержал паденье
До мёртвой точки, гибели души,
И этот миг был мигом сотворенья.
И Бог — Он разве от тебя далёк?
Ведь Он дождался чистоты звучанья,
С тех пор как голос твой Его привлёк
Из бездны нестерпимого молчанья…
Он первый чтец того, что в глубине
Твоей души до звука дозревает:
Она, как жизнь, написана вчерне —
А Он на эти всходы проливает
Последний свет, садовник и отец,
К последней встрече, к выходу готовя,
Когда спадёт завеса наконец
И возвестит иное голос крови,
Когда поймёшь, что жизнь — впереди,
А то, что было,— только обработка…
И ты прильнёшь доверчиво к груди
Вселенной, улыбающейся кротко…
Мы и они
Ровный Запад! Для нас ты загадка:
У тебя и в колдобинах гладко,
И в руинах — осанка порядка.
Отчего твоя жизнь хороша?
На Руси ж и богатой — не сладко,
Будто жизнь, пробиваясь украдкой,
Всё не сладит с каким-то осадком.
Не его ль называют — душа?
(День и ночь, №1 • 13.04.2012)
Комментариев нет:
Отправить комментарий