 |
| «Три толстяка» |
Советская сказка (в частности советская киносказка) — это интереснейший, так до конца и не изученный феномен. В советской сказке есть всё — коммунистическая идеология тут бывает переплетена с языческой архаикой, а традиционные повороты — с интеллигентской философией. Ибо советская культура вобрала в себя всё лучшее и верное, что было создано человечеством, при этом, пропустив через мощные фильтры цензуры враждебное и чуждое. На выходе получился некий новый сплав, приправленный большевистским миропониманием. Советские сказки могли быть созданы на базе русского-народного (или иного национального) материала, что не удивительно. Этим прославились любимые в СССР авторы XIX века — А.Пушкин, П.Ершов, А.Островский.
К тому же, это отвечало принципу «народности», одному из краеугольных камней соцреализма. Напомню, что соцреализм -это не стиль, а именно метод. Стиль — это нечто желательно-модное, тогда как метод — есть набор технологических правил по использованию. Стиль обойти можно, метод — никогда. Итак, новая сказка, тем не менее, погружающая в мир русской старины. Таковы сказы П.Бажова (некоторые дети, например, полагают, что «Левша» и «Каменный цветок» написаны одним и тем же человеком). Таковы киношедевры А.Роу, созданные на базе народных сказок, но, как, например, «Кащей Бессмертный», выполняющие роль патриотического или иного дидактического произведения.
Но были в советской традиции интересные игры с европейской темой. Начиная с признанных большевистских классиков — А.Толстого и Ю.Олеши, авторы книг и фильмов любили перенести своё действие в андерсеновско-уайльдовско-гриммовскую Европу с её капризными принцессами, трудолюбивыми падчерицами и странствующими трубадурами. Европа манила и волновала. Современная Европа была враждебна — в ней свирепствовали фашизмы и колониализмы, Чемберлены и джаз-банды, а Европа-сказочная лежала красивая, свежая и лакомая, как то пирожное с виноградиной, которое обронила Суок, утомившись от роли Куклы наследника Тутти. Сказка «Три толстяка» по духу ближе всего к… кинофильму «Метрополис» (1920-е годы всё-таки!), но сам автор (и особенно создатели киноверсии) постарались истребить это дуновение эпохи при помощи антуража, переместив действие в Европу XIX века. Зашелестели шелка, натянутые на кринолины, заблистали эполеты, замелькали шляпки, панталончики, нарядные фраки учителя танцев. Сказка переносится во времена «Отверженных» и девочка Суок обращается в Гавроша, Козетту и её Куклу, вместе взятых.
 |
| «Город мастеров» |
В сказке «Город мастеров» (пьеса этнической немки Т.Габбе) мы оказываемся в средневековом городе эпохи феодальных войн. Готическая эстетика имён — герцог де Маликорн, Гийом Готшальк по прозвищу Большой Гийом… Оживают витражи, статуи в Наумбурге, миниатюры братьев Лимбург — то, чего не было в средневековой Руси, оторванной от Европы азиатским игом. Возникает тоска по не случившемуся и реализуется через сказку — через смакование слов «вольный город», «герцог», «бургомистр», «златошвейный цех». Девушки в высоких головных уборах с вуалями — какие только потребны одним лишь феям, мужчины — в остроносых башмаках, узкие улочки, вывеска сапожника, вывеска кузнеца, трактир… И герцог-захватчик, плоть от плоти шекспировского Ричарда III: «Опустите руки, Вероника! Я хочу посмотреть, как вы плачете… Значит, я вам не нравлюсь? Ну, это не беда! Зато вы мне понравились. А этого достаточно для того, чтобы я взял вас к себе в замок. <…> Он мог бы сделать вас своей служанкой, а он просит вашей руки, прелестная златошвейка». И взял бы, как Ричард, но советская сказка требует Подвига. В центре повествования — прославление людей труда (советская эстетика — есть эстетика созидания), и эти люди труда вышли на борьбу с захватчиком. Метод соблюдён, а маленькая готическая Европа изображена со всеми атрибутами красивых представлений о ней.
 |
| «Кольца Альманзора» |
В другой своей пьесе «Оловянные кольца» русская немка Габбе идёт ещё дальше — она изображает совсем уж сказочную реальность, тем не менее, имеющую европейский шик. Действующие лица пьесы: Януария — королева Фазании и Павлинии; принцессы — Апрелия, сокращенно Алели и Августа, садовник Зинзивер (совсем уж германское). В фильме доктору-химику дают имя Альманзор (в тексте пьесы его зовут в духе К.Чуковского — Лечиболь). Альманзор-реальный — это…«Альманзор, Абу-Джафер, второй халиф из дома Аббассидов, 712-775, царствовал с 754, основал Багдад; покровитель наук и искусств». Зато красиво. Тема маленькой страны и небогатой королевы (Фазания-Павлиния — нечто совсем уж крохотное, как Гессен-Дармштадт или Альхальт-Цербст). И две дочери — злюка и наивная. Есть два принца, которые хуже местного садовника. Германская грусть по просторам и прочему Lebensraum-у. Тема пиратов, романтизированных европейской традицией и…подхваченных советскими мальчишками предвоенной эпохи — играть в пиратов, в мушкетёров, в рыцарей…в Чапаева — это было единым игровым полем, исключавшим по какой-то удивительной причине обыгрывание образов русских витязей… Ах, да, кольца. Оловянные. Потому что золото — для Вандербильдихи. Соблюден принцип — хорошая принцесса уходит с садовником, а садовник завсегда может стать мичуринцем и вообще — бойцом за урожай.
 |
| «Королевство кривых зеркал» |
В сказке «Королевство кривых зеркал» пионерка-растрёпа Оля тоже попадает в некий европейский мир зазеркалья, как хрестоматийная Алиса. Король, министры, пажи, королевская кухня… Имена — Абаж, Нушрок, Анидаг звучат почти по-французски, хотя являют собой всего лишь зеркальное прочтение. Гурд — ощущается почти, как Робин Гуд. Но смысл остаётся советским — разрушить враждебную систему, где всё фальшиво. Парики, штаны-кюлоты, воротники, но, тем не менее, намёк на капиталистический мир, где яркие огни реклам заслоняют нищету — любой буржуазный «глянец» — это и есть кривое зеркало, отражающее придуманную реальность. Кривые зеркала — это восприятие западного человека. Наш человек хочет видет правду. В фильме имеет место и пародия на стиляг — танцоры короля танцуют буги-вуги в карикатурных стиляжных шмотках. Хотя, возможно, это была пародия на «их искусство», на буржуазный китч — на «музыку толстых». Это, как в «Незнайке на Луне» Козлик объясняет своему другу разрушительный смысл абстрактного искусства. Но вся эта идеологическая пилюля подаётся в сладкой приключенческой оболочке, в духе костюмных приключений «плаща и шпаги».
 |
| «Пока бьют часы» |
Пионер (-ка), разрушающие систему — это устройчивый образ, берущий свой начало от Нового Гулливера с его рекламой ОСВОДа… В фильме «Пока бьют часы», созданном по мотивам сказки С.Прокофьевой, девочка Маша попадает в некое королевство (опять перед нами Европа с её непростыми феодальными отношениями). В изначальном тексте сказки никто никуда не попадает — образ Маши создан авторами киносценария. Перед нами предстаёт старинный мир европейского города: «Она была хозяйкой трактира «Три желудя». Трактир находился как раз напротив дома, где жили братья. Когда Татти приходила в город, она всякий раз забегала в трактир «Три желудя». Тетушка Пивная Кружка сажала ее на низкую скамейку у входа, и уж всегда у нее находилось для Татти что-нибудь вкусное». Мушкетёрская романтика трактиров, паштетов и прочих жареных куропаток. Или вот в другой сказке всё той же писательницы: «А нарисую-ка я сказочный город, — решил Вася Вертушинкин. — Всё-таки что-то новенькое. Он стал рисовать город с крутыми черепичными крышами и узорными флюгерами». («Глазастик и ключ-невидимка»). Заметим, что мальчик рисует условно-западный город, а не славянское городище и не Москву Белокаменную.
 |
| «Новые похождения кота в сапогах» |
Далее советские мастера переиначивают уже созданное до них — они создают новую Золушку (причём, есть не только сказка Е.Шварца, но и вариант Т.Габбе), делают из уже указанного «Гулливера» талантливейшую агитку о преимуществах советской цивилизации («Ребята, какие вы большие! Какая жизнь большая!»), перекраивают «Кота в сапогах», перемещая действие в некое фантазийное королевство, где правит шахматный король, а карточные фигуры находятся в оппозиции. Потому что шахматы — это стимул для ума и активно прививаемый пролетариям спорт (особенно это было явно в 1920-е годы. Вспомните хотя бы захолустные Васюки). А карты — это плохо, это — Жиганы всех мастей, это притоны, малины и Мурки. Это — социальное зло. И господин Кривелло (карточный валет с итальянской фамилией) — местный Хичкок — правильно понимает природу страшного и депрессивного. «Чудовища вида ужасного схватили ребенка несчастного…». Советское лишено депрессии, а эстетика мучений и смерти применима исключительно к героям партизанского подполья. Показ мучений имеет одну цель — изображение стойкости борца за свободу, за Родину, за…(нужное — вставить). Зато в фильме даны прекрасные костюмы в духе графини де Монсоро и прочих Марго де Валуа… И, кстати, карточные фигуры до поры до времени скрываются под шахматными нарядами. Враги-вредители могут быть среди нас — это общее место советской идеологии.
Этот список можно продолжать ещё очень долго. Это и философско-интеллигентское «Обыкновенное чудо», и «Тень», и странная сказка «Ученик лекаря», поданная в антураже итальянского Ренессанса, но герои носят болгарские имена — Радомир и Тодорка. Европа-мифическая, Европа-шекспировская, мушкетёрская, рыцарская, пиратская — оказывалась почему-то притягательнее русской старины. С одной стороны, это было продолжением привычной приключенческой традиции А.Дюма, В.Скотта, Р.Сабатини. С другой — о Европах можно было сочинять всё, что вздумается, не боясь обвинения в «глумлении над русским фольклором» или в «искажении принципа ‘народности’»… И вот, что интересно — все эти сказки до сих прекрасно читаются и смотрятся. Идеология не считывается, зато есть сюжет, игра, смысл — не советский, а просто общечеловеческий.
 |
| «Ученик лекаря» |
Комментариев нет:
Отправить комментарий