Термин «таджик» требует некоторого обсуждения и уточнения, особенно в связи с более известным обозначением «перс». Можно вообще возразить против его использования, поскольку в широком смысле таджиков и персов можно рассматривать как единый народ, но следует признать, что исторические события породили весьма реальные различия между персами и таджиками, и игнорирование их некоторыми может показаться чрезмерно романтичным. Тем не менее, интересно отметить, что в некоторых отношениях слова «таджик» и «перс» много раз в истории функционировали как виртуальные синонимы.
Термин «таджик» происходит от имени арабского племени тай, и в седьмом веке первоначально применялся немусульманами-иранцами по отношению к арабским мусульманским захватчикам. Коренные иранцы постепенно начали присоединяться к растущей мусульманской общине и «таджик» утратил свой специфический этнический смысл и стал применяться к мусульманам в целом, особенно в восточном Иране, где мусульманские армии часто участвовали в борьбе с языческими турками. К тому времени, когда мусульмане во главе с арабами, наконец, смогли покорить согдийские земли Трансоксианы в первой половине восьмого века, большинство солдат были этническими иранцами, так что «таджик» стал означать «иранца, принявшего ислам».
По мере исламизации местное население в течение следующего столетия начало отказываться от согдийского языка в пользу персидского, так же как говорящие на арамейском и коптском языках Ближнего Востока и Египта отказались от своих родных языков в пользу арабского языка. К середине десятого столетия данная трансформация достигла такой степени, что ученый, которому Саманидские правители в Бухаре приказали перевести произведения Табари с арабского на персидский, писал: «Здесь, в этом регионе, язык персидский (pārsī) и короли этого царства – персидские короли (mulūk-i ‘ajam)». Возможно, данное утверждение было скорее отражением желания Саманидов связать себя с царскими традициями Сасанидов, чем языковой реальности региона в то время, когда большая часть населения, вероятно, все еще говорила на согдийском языке. Наршахи рассказывает, что новоиспеченным бухарским мусульманам в молитве с переводом помогал, кто-то, кто на местном диалекте согдийского языка говорил им: bknītā nkīnt! («Поклонись!») и nkūnīā nkūnī! («Падай ниц!»). Современная версия согдийского языка сохранилась сегодня в крошечных деревнях Фанских гор в Таджикистане и известна как ягнобский язык.
К одиннадцатому веку термин «таджик» начал приобретать более широкое социологическое значение, одним из компонентов которого был персидский язык. В расширенном смысле под этим термином понимался цивилизованный человек, городской житель или занимающийся сельским хозяйством, отличающийся от «тюрка», под которым понимался не только носитель тюркского языка как родного, но в более общем смысле ведущий деревенский, кочевой образ жизни. «Тюрк и таджик» стали устоявшейся дихотомией и, как отмечает Сафар Абдулло, «в исторических источниках, если кто-то говорил «таджик», это было в сочетании со словом «тюрк». В классической персидской литературной традиции «тюрк» и «таджик» являются едиными терминами для легко узнаваемых социальных стереотипов: один простой, но воинственный; другой хитрый, но культурный. Пример от Руми: «Нападение и нападение наступили во мраке ночи / Будь сильным, как турок, а не мягким, как таджик» (Йек хамле ва йек хамле, амад шаб ва тарики / чости кон ва ‘торки’ кон, на нарми ва ‘тоджики’). Часто слово «тюрк» также использовалось для обозначения прекрасной молодой (недостижимой) любви поэта, как в следующих строках от Саади: «Может быть, они скажут королю /«твой турок (т. е. любимый) пролил кровь таджика» (Шайад ке бе пэдшах бегуйанд / Торкэ то берихт хунэ тоджик).
Иллюстрация одной из высказываний Руми, где он на персидском говорит: “Единство в сердцах лучше, чем единство в языке”. Источник иллюстрации: интернет
Начиная с 11-ого века, правители Центральной Азии возлагали на таджиков бюрократические обязанности, оставляя военные дела в руках тюрков – система, формализованная созданием «Министерства таджиков» (Dīvān-i Tājikān) и «Министерства командиров» (Dīvān-i Amīrān) во времена династии Тимуридов (1370–1507).
От Ирака на Западе и до гор Гиндукуша на Востоке таджиками называли оседлых персоязычных в противоположность к другим людям.По крайней мере, вплоть до 15-ого века термин «таджик» использовался совершенно аналогично тому, как мы сейчас используем «перс» или даже «иранец». От Ирака на Западе и до гор Гиндукуша на Востоке таджиками называли оседлых персоязычных жителей в противоположность к другим людям, которые жили в тех же районах, то есть воинственным тюркоязычным кочевникам, которых считали культурно менее изысканными. Возможно, этот факт проливает свет на то, что на первый взгляд кажется вопиющим искажением исторической реальности таджикскими писателями советских времен, согласно которому все великие деятели средневековой персидско-исламской цивилизации – от поэтов и художников до ученых и государственных деятелей – были классифицированы как «таджики». Иранцы и большинство любителей персидской поэзии, сегодня, обычно возражают против идентификации таких фигур, как Фирдоуси, Саади, Хафиз и Джами, как «таджики», считая их скорее «персидскими» или «иранскими» поэтами. С современной националистической точки зрения, притязания таджиков на поэта-саманида Рудаки могут показаться менее проблематичными, учитывая, что он родился и похоронен на территории современного Таджикистана. Великий Авиценна тоже, возможно, не вызовет слишком много дискуссий, поскольку его родной регион Бухары, по-прежнему, говорит преимущественно на таджикском языке, хотя и находится в Узбекистане. Чрезвычайно популярный поэт-мистик Руми, также известный как Мавлана, которого обычно называют уроженцем Балха, на самом деле родился в деревне Вахш на юге Таджикистана. Он получил образование в Самарканде, а наступление монголов привело к тому, что он сбежал в Анатолию (Рум, в то время часть византийского Рима), где провел остаток своей жизни. Как ни странно, современные таджики приложили сравнительно мало усилий, чтобы признать Руми своим.
Герат и Балх в современном Афганистане породили многих великих деятелей иранской цивилизации. Персоязычных жителей этих регионов сегодня называют таджиками. Тем не менее, современная таджикская тенденция называть персидских поэтов Хафиза и Саади, уроженцев Шираза далеко на западе, а также Фирдоуси и многих других, «таджиками», раздражает современных персов, живущих в Иране. Следует иметь в виду, что в нынешнем употреблении эти слова понимаются как народ-государство, тогда как в прошлом это было не так. Многие классические поэты иногда использовали слово «таджик» по отношению к себе в литературном смысле и в контрасте с его бинарной противоположностью, то есть «тюрком».
Таджикские дети празднуют Навруз в Вашингтоне. Фото: Таджикско-американская культурная ассоциация
Обозначение «таджик» может быть обманчиво изменчивым даже сейчас. Термин применяется китайским правительством к признанной национальности, состоящей из памироговорящих исмаилитских шиитов, проживающих в Ташкурганском районе к югу от Кашгара. С другой стороны, во время посещения замка Аламут к северу от Казвина весной 2015 года, я спросил местных жителей о языке, на котором говорят загадочные жители трех закрытых деревень, возможно практикующие религию Маздака. Меня удивили, ответив, что их язык называется таджикским. В преобладающей исторической норме термин «таджик» является, в первую очередь, показателем того, что данный человек говорит на персидском языке. А здесь мы имеем два случая на противоположных концах иранского мира, где слово относится к людям, которые не говорят на персидском. Скорее, смысл состоит в том, чтобы отличать их от окружающего большинства – это, фактически, напоминает первоначальное использование термина в начале исламского периода. Проблема кажется меньше, если принять, что идентичность может быть «и тем, и другим», как и «или тем/или другим».
До советских времен жители Центральной Азии и, вслед за ними, русские, чаще всего использовали термин «таджик» для обозначения горцев, многие из которых, такие как памирцы, говорили на иранских языках, отличающихся от персидского. Это может помочь объяснить очевидную иронию, из-за которой самым активным большевиком, определившим «таджикскую» нацию, был этнический памирец Шириншо Шотемур. Памирский кинематографист и когда-то политик Давлат Худоназаров, уроженец Хорога на западном краю Памира, рассказывает, что в 1950 году, будучи шестилетним ребенком, он вернулся домой из школы и спросил свою бабушку: «Кто мы?» «Мы таджики», – ответила говорящая на шугни женщина. «Тогда какой язык мы изучаем в школе?» «Парси», – говорила она. «Тогда кто эти люди, которые живут на другом берегу реки (в Афганистане)?» «Они бадахшанцы». «А как же люди в Душанбе, кто они?» «Они шахри (горожане)». Очевидно, что даже недавно, семьдесят лет назад, ярлыки идентичности, циркулирующие в более широком таджикском обществе, были очень изменчивыми и не обязательно соответствовали во всех случаях их общему использованию сегодня. Если мы решим принять самое широкое определение этого слова, то можем назвать «таджиками» тех, кто говорить не на персидском (например, различные памирские языки) по отношению к неираноязычным. Внутри ираноязычных и по отношению к персоговорящим, они могут предпочесть выдвинуть на первый план свои собственные отличия в языке, религии и обычаях.
В последние годы некоторые племена, говорящие на языке пушту в Пакистане, начали исповедовать «таджикскую» идентичность, иногда даже обязываясь изучать персидский как свой «оригинальный» родной язык. Другой, сбивающий с толку случай – это случай с евреями из Центральной Азии, чей основной разговорный язык, по крайней мере, с IX века, был персидским. Время от времени их классифицируют как «таджиков», а в других случаях они составляют собственную этническую группу. Цыгане Центральной Азии, известные как лули, также обычно говорят на персидском языке.
Начиная с Х века и вплоть до советского периода, термин “таджик” наиболее часто использовался носителями тюркских языков, которые намеревались отличать оседлых «мягких» иранцев от своих более благородных и смелых людей. Из этого, по общему признанию, сложного обсуждения, вытекает одно общее замечание, которое очень важно, но редко делается: на протяжении всей долгой истории слово «таджик» до столетия назад не было в подавляющем большинстве случаев эндонимом. Его применяли другие люди к данному народу, а не сами «таджики» к себе. Начиная с Х века и вплоть до советского периода, этот термин наиболее часто использовался носителями тюркских языков, которые намеревались отличать оседлых «мягких» иранцев от своих более благородных и смелых людей. Тем временем персофоны Центральной Азии, которые со временем становились все более двуязычными (фарси и тюркский), идентифицировали себя главным образом по другим неязыковым критериям, таким как религия, семья, профессия или место происхождения. В то время как городские торговцы, бюрократы и религиозные деятели писали на персидском языке, и в большинстве случаев можно предположить, что их родным языком был персидский, их способность использовать тюркский так же комфортно, как этого требовали обстоятельства, означала, что их основным маркером идентичности был не только язык. Похоже, что большинство тех, кто говорил на персидском языке в Центральной Азии на заре Советского Союза, не думали о «таджикской национальной идентичности».
Этот факт важен для понимания того, почему формирование национальной идентичности разрушительно подействовало на таджиков в начале советского периода. Можно было предположить, что образованные горожане, которым удалось превратиться в новую правящую элиту Центральной Азии после большевистской революции, в основном, были «таджиками» (по крайней мере, потенциальные таджики, поскольку мы говорим о выдуманных идентичностях) с точки зрения их социального класса и образования. Однако многие из них выбрали идентификацию «узбеков» – некогда уничижительный термин, теперь реабилитированный большевистскими идеологами для обозначения вновь воображаемой «нации».
Стратегия национальной делимитации Советов повлияла на будущее персидских жителей Центральной Азии, которым изначально было отказано в собственной республике. Персоязычные города Бухара и Самарканд, по праву считающиеся современными таджиками как составляющие исторические центры таджикской цивилизации, были отведены недавно созданной Узбекской Советской Социалистической Республике со столицей в Самарканде. (Столица была перенесена в Ташкент в 1930 году.) В составе Узбекской ССР таджикам была предоставлена лишь «автономная республика», состоящая из малонаселенных горных районов там, что было юго-восточной частью Бухарского ханства, без единого значительного городского центра. Для них на месте еженедельного рынка основали новую «столицу»: «Душанбе» означает «понедельник» на персидском языке. Данное событие остается таким же тревожным для таджиков, как и девять десятилетий назад; многие считают, что советские власти «обезглавили таджикскую культуру». Возвышение Таджикской АССР до полного республиканского статуса в 1929 году, наряду с присоединением географически разделенного запада Ферганской долины и экономически важного города Худжанд, мало чем могло смягчить недовольство таджиков.
Есть несколько причин, почему новый коренной класс советских лидеров выбрал тюркскую идентичность, а не иранскую. Современные таджикские ученые называют ранних советских центральноазиатских идеологов и активистов «предателями», которые продали свой народ узбекам. Реальность, возможно, не так однозначна. Будучи двуязычными в фарси (этот язык вскоре переименовался в «тоджики») и тюрки (переименованном в «озбекча»), эти люди могли свободно выбирать свою национальную идентичность, поскольку само понятие все еще находилось в процессе определения – фактически сами они были теми людьми, которые определяли процесс. Есть несколько причин, почему новый коренной класс советских лидеров выбрал тюркскую идентичность, а не иранскую. Одна из причин заключается в том, что интеллектуалы Центральной Азии находились под сильным влиянием модернистских идей джадидистского движения, которое возглавляли тюркоязычные реформаторы, а также молодые турки в Османской империи. В первые десятилетия двадцатого века турецкий язык был основным языком модернистских реформ в мусульманском мире. Персидский язык, напротив, являлся языком религиозных классов и бюрократии деспотов, и был связан с той отсталостью, которую надеялись преодолеть новые идеалисты Центральной Азии. Другим фактором было то, что к этому моменту русские находились в тесных отношениях с тюркоязычными с момента их завоеваний Казанского и Астраханского ханств в шестнадцатом веке и поэтому привыкли общаться со своими мусульманскими подданными на тюркских языках.
Несмотря на создание национальной республики и сохранение статуса признанной нации, тем не менее, таджики весь прошлый век копили претензии под тенью своих узбекских соседей. Это тем более верно для тех, кто живет в Узбекистане (которых, вероятно, по крайней мере, столько же, сколько в Таджикистане, возможно, даже больше), где в течение многих десятилетий отождествление себя таджиком активно не поощрялось или даже подвергалось прямым репрессиям. После распада Советского Союза узбекский режим под руководством президента Ислама Каримова (1938–2016 гг.), по иронии судьбы, тоже с таджикскими корнями, пытался приуменьшить и подавить присутствие таджиков в Узбекистане. Официально таджики, как утверждается, составляют менее 5 процентов населения, при этом истинная пропорция составляет, по крайней мере, в три раза и более раз больше. Невозможно знать наверняка, так как большинство носителей таджикского языка в Узбекистане зарегистрированы как узбеки, и только в доверительных беседах на родном языке они иногда осторожно называют себя таджиками.
Стоит только провести несколько минут на улицах Самарканда или Бухары – второго и третьего по величине городов Узбекистана – чтобы понять, что большинство прохожих говорят между собой на таджикском языке, и этот язык не ограничен этими городами. Во время моей полевой работы в Узбекистане в качестве аспиранта в середине 1990-х годов, мы с моей бывшей женой выехали из сильно русифицированной столицы Ташкента в окружающие горные деревни на востоке, где таджикский язык был единственным языком, который мы слышали. Путешествие в те дни было медленным и трудным даже на короткие расстояния; понимая, что в тот момент не было никакого способа вернуться в город и услышав разговор местных жителей, стоявших в пыльном переулке деревни, я спросил у них на персидском языке, есть ли поблизости мехманхане (гостиница). Они озадаченно посмотрели друг на друга, затем повернулись ко мне, вытянув руки, и воскликнули на легко понимаемым диалекте таджикского, Injo har khona mehmonkhonast! («Здесь каждый дом – гостевой дом!»), после чего все они начали спорить о том, кто получит честь принять иностранную пару на ночь.
Историческое значение для иранской цивилизации двух основных таджикских городов, находящихся сейчас в Узбекистане, Самарканда и Бухары, трудно переоценить. В своей монографии от 1965 года под названием «Бухара: средневековое достижение» Ричард Фрай напоминает нам, что «Бухара в конце 9-го и в 10-м веке стала столицей восточной иранской культурной зоны и, таким образом, стала наследницей традиции, независимой от западного Ирана». Именно здесь, в Центральной Азии, отмечает Фрай, можно обнаружить «новое персидское возрождение», которое после двух веков арабского политического господства успешно соединило древнюю культуру и традиции Ирана с теми, которые появились в исламе. В этом смысле таджики были основными агентами персидского культурного возрождения десятого века, которое охватывало не только литературу, но, что еще важнее, ценности иранской идентичности доисламского прошлым, которые затем распространились на западный Иран.
Далее книга рассказывает историю Центральной Азии: историю согдийцев и бактрийцев, Саманидской империи и нового персидского ренессанса, а также взаимоотношения таджиков и тюрков. Книга также повествует о советском периоде, современных таджиках, живущих в Таджикистане, Узбекистане, Афганистане, Китае, а также диаспорах в России.
Комментариев нет:
Отправить комментарий