Кирилл Серебренитский: Король Мюрат: сказка, эпос, криптограмма (II)

АХИЛЛ МЮРАТ

** Словно: стоял где-то в полутьме, — в безмолвии, в совершенном забвении, занесённый будничной серой пылью, — Троянский Конь.
И вот: 1790-е, точнее – первые годы Наполеонианды, — ещё даже Бонапартиада: 1796-ой, 97-ой, египетские 98-ой и 99-ый.
Через три, или сколько там? – тысячелетия, — некто (Вольтер? Дидро? Руссо? аббат Рейналь?) неосторожно потревожил молчаливую громаду, уже сросшуюся со скалами, и – с грохотом отворились люки в конском тулове, и ринулись наружу – радостно и высвобождено взревев, — шлемоблещущие гомерические герои.
Титаническую гомеричность происходящего тогда ощутили – все.

** Античность – для Европы того времени (начало XIX, и далее – столетия XVIII, XVII, XVI, XV …) – это никоим образом не прошлое; скорее уж – неосознанно: некое будущее.
Само по себе будущее в те времена почти не увлекало, почти не интересовало – как этическая, социальная, философская фантазия; фантазийность была обращена – в прошлое, в Элладу (эпический Рим уже был не столь самодовлеющ, а сам произрастал из Эллады).
Античная Эллада от рождения до смерти – обступала человека начала девятнадцатого столетия, мерцала сплошными миражами вокруг, — пожалуй, так же, как сейчас (при помощи экранов, нынешний человек грубее), — мерцает голливудская фантастическая Мечта о Будущем. Европа жила в напряжённом ожидании воскрешения античности, — уже полтысячелетия почти; каждое яркое событие – сравнивалось: это (наконец-то) Новая Илиада? Это – Новый Плутарх?


** Пятый год после смерти Наполеона, — 1826-ой. Тридцатилетний Христиан Гейнрих Гейне, только что отучившийся доктор философии, — во время скучноватого путешествия по Северной Германии читал жадно, жаждущее – воспоминания графа Филиппа де Сегюра, о походе в россиию в 1812-ом, и, закрыв книгу, — немедленно записывал (в своих «Reisenbilder»):
«… Мы, немцы, тоже сочиняем эпические поэмы, но герои их существуют только в нашем воображении. Напротив, герои французской эпопеи — действительные герои, совершившие большие подвиги и претерпевшие большие страдания, чем мы в состоянии придумать на наших чердачках. А ведь у нас много фантазии, у французов же — мало.
Может быть, господь бог пришел французам на помощь иным путем, и им стоит только рассказать, что они видели и сделали за последние тридцать лет, и вот уже у них, оказывается, есть столь жизненно правдивая литература, какой не создал еще ни один народ, ни одна эпоха. Эти мемуары государственных людей, солдат и благородных женщин, ежедневно появляющиеся во Франции, образуют цикл сказаний, которых хватит потомству для размышлений и песен, и в центре их высится, подобно гигантскому дереву, жизнь великого императора. Сегюровская история русского похода — это песнь, французская народная песнь, принадлежащая к тому же циклу сказаний, по тону своему и материалу подобная и равная эпическим произведениям всех времен. Героический эпос, вызванный к жизни из недр Франции магическими словами «свобода и равенство», прошел, как в триумфальном шествии, по всей земле, в упоении славою и по следам самого бога славы, устрашая и возвеличивая; он завершается, наконец, буйным воинственным танцем на ледяных полях Севера, но лед подламывается, и сыны огня и свободы погибают от стужи и от рук рабов.
Такое описание или пророчество о гибели героического мира составляет основной тон и содержание эпических поэм всех народов.
На скалах Эллоры и других индийских священных гротов такая же эпическая катастрофа изображена гигантскими иероглифами, ключ к которым находится в «Махабхарате»; Север сказал о гибели богов в словах не менее каменных — в своей «Эдде»; тот же трагический конец воспевается и в «Песни о Нибелунгах», и последняя ее часть имеет особенное сходство с сегюровским описанием пожара Москвы; песнь о Роланде и Ронсевальской битве, слова которой забыты, но которая сама не умерла и еще недавно возвращена была к жизни одним из крупнейших отечественных поэтов, Иммерманом, есть не что иное, как та же древняя поэма рока; а песнь об Илионе прекраснее всего возвеличивает старую тему, и все же она не величавей и не мучительней французской народной песни, в которой Сегюр прославил гибель своего героического мира. Да, это истинная эпопея: героическая молодежь Франции — прекрасный герой, преждевременно погибающий, подобный тому, про кого мы читали в песнях о гибели Бальдура, Зигфрида, Роланда и Ахилла, точно так же павших жертвой несчастья и измены; героев, которыми мы восхищались в «Илиаде», мы вновь находим в песне Сегюра, мы видим, как они совещаются, ссорятся, дерутся, словно некогда перед Скейскими воротами; и если куртка короля Неаполитанского слишком уж по-современному пестра, то боевая его отвага и его пыл столь же велики, как у Пелида; Гектором, по кротости и мужеству, нам представляется принц Евгений; благородный рыцарь Ней сражается, как Аякс; Бертье — Нестор без мудрости; в Даву, Дарю, Коленкуре и т. д. живут души Менелая, Одиссея, Диомеда. Одному только императору нет равного, в его голове — Олимп всей поэмы; и если по внешнему царственному величию я сравню его с Агамемноном, то это потому, что его, как и большую часть его чудесных боевых сподвижников, ожидала трагическая судьба, и потому, что его Орест еще жив».

** Наполеониада – Илиада, Наполеон – что ж, если уж надо подбирать аналогии, то – Агамемнон.
А вот «Неаполитанский король – Пелид», то есть – Ахилл Великой Армии.
Не одному Гейне это пришло в голову.

**Но: и Гейне, как и всем, в восприятии Мюрата мешает это, режет глаз: «слишком уж по-современному пёстрая куртка» Неаполитанского короля.
Вот: пульсирующий пуант Мюратистского эпоса: всё тот же: слишком современное – то есть агрессивно-модное, гламурное; это юношественность, мальчишество, нахальная детская сказочность Мюрата: маркиз де Караба, он же – Кот в Сапогах, растолкавший взрослых, суровых героев и вломившийся в Большую Историю.
Тем не менее – признано главное:
«боевая его отвага и его пыл столь же велики, как у Пелида».
Хотя – где же тут противоречие?
Так изукрашенно выделав щит и огромный и крепкий,
Сделал Гефест и броню, светлее, чем огненный пламень;
Сделал и тяжкий шелом, Пелейона главе соразмерный,
Пышный, кругом изукрашенный, гребнем златым повершенный…
Олимпийский златой гребень над головой Ахилла – египетские снежно-белые перья над головой Мюрата. И щит – ещё более многообразен в росписи, чем дву-сицилийский герб короля Жоашена Наполеона.

** Правда, был другой герой Великой Армии, про которого сам Наполеон говорил: да, это – Achille.
Жан Ланн, герцог Монтебелло, Маршал Франции; тоже – кавалерист, гусар. Эталон кавалериста Великой Армии, — отчётливый, жёсткий, офицерский эталон;
(«… я заметил маршала Ланна, человека сухощавого и с физиономиею, поражавшею стойкостью, предприимчивостью и решимостью…», — писал Денис Давыдов, вспоминая о 1807-ом, о Тильзите).
Про Ланна никто, и сам Наполеон, не сказал бы: «вне поля сражения – слаб как женщина»; Ланн был – дерзок, надменен, мужественен.
Мюрат – его Денис Давыдов (очень значимый в данном случае автор, — идеолог российской кавалерии), — осматривает с острейшим любопытством, но – снисходительно: для него Мюрат – радостно-диковинное явление:
«Мюрат, шедший вслед за Наполеоном, встретясь у крыльца с великим князем Константином Павловичем, занялся с ним разговором и не пошел далее. Я долго смотрел на этого Мюрата, на этого, без сомнения, одного из блистательнейшей храбрости военачальников европейских конниц. Его красивость стана и лица, его карусельный род одежды, со всем тщанием и со всем кокетством модной красавицы носимый, бросались в глаза. Известно, что он наряжался богаче и великолепнее на те сражения, в которых он предвидел более опасностей. Но известно также, что, при этом рыцарском духе, дарования его ограничивались яростью в сечах, картинною наружностью и одним навыком механического построения громад кавалерии и действием ими на пункты, указанные Наполеоном».
«Рыцарский дух»; «блистательнейшая храбрость»; но – всё это заслоняет «карусельный наряд».
В 1800-х слишком забавен король Жоашен для роли Ахилла; (ведь наполеоновской эпохе предшествовала театрально-патетический XVIII век, ирония и героика несовместимы были совершенно).

** Старший сын Мюрата и Каролины Бонапарт, родившийся 21 января 1801 года, получил имя — Achille Charles Louis Napoleon Murat; — Ахилл Мюрат.
Это был второй племянник Первого Консула Бонапарта.
Первый — родился 20 апреля 1798 года, матерью его была младшая из сестёр Бонапарт – Полина Леклерк; время было преисполнено эпичности, сам генерал Бонапарт тогда вдохновлялся чтением шотландского эпоса Оссиана, и под его напором племянник, получил имя оссиановское, псевдо-древнекельтское: Дермид, Dermide Louis Napoleon Leclerc. Он умер в 1804-ом.

(Был ещё один племянник, сын Элизы Бонапарт, — Наполеон Баччокки, — но он умер ещё в январе 1799-го, прожив всего три месяца).
Имя второму племяннику могли дать тоже – только с согласия Наполеона, который был весьма властным главой семьи.
Видимо, в начале 1801-го он вполне признавал за Мюратом право — на имя Ахилла.
(Другие имена, Шарль, Луи и Наполеон – имена, которые получали впоследствии все новорожденные мальчики Бонапарты во время Первой Империи, фамильные имена рода Буонапарте).
Но: Ашилль, Ахилл, — это имя, главное, — это от отца, несомненно; так Жоашен Мюрат, 33-летний генерал, обозначил, — яркая семиотическая вспышка: имя сына! – своё устремление: так сам Мюрат сказал: «- Ахилл новой французской Илиады – это я».

** Две точки, обозначение словосочетанием Ахилл Мюрат: имя старшего сына и строчка Гейне; 1801 – 1826.
Для исторического исследования этого не просто недостаточно; это, скорее, — просто фактологические обрывки, мусор, — который выбрасывается в смятых комьях черновиков.
Но данное исследование – не черновик диссертации; это черновик мифа.
Законы эпоса вполне позволяют провести между двумя этими точками пунктирную, но отчётливую соединяющую черту (не отбрасывая надежды найти другие точки, но – торопясь, эпос всегда напряжённо тороплив); на на этой условной черте – выстроить мост, на который вполне может опереться всё дальнейшее исследование.

ЦАРЬ СКИФОВ И БОГ ТАВРИИ

** В данном случае – вот что важно: в огромном сплетении мифологем, тяжко и сложно наслаивающихся, вызванных к жизни этим именем, — Ахилл, сын Пелея, — достаточно отчётливо, хотя и прерывисто, просматривается – такой яркий, (рдяно-красный, или – гнедо-рыжий), — мифологический эскизный росчерк: глубинно восточный (для времени Наполеониады), или глубинно северный (для Илиады): Черноморье.

Жоашен Мюрат, может быть, и не знал об этом.
Но – эпос ведь живёт по своим безумным законам, достаточно сделать шаг, дальше миф сам понесёт образ – в заданном направлении.
Мюрат – шагнул, рванулся, ещё в первые месяцы 19 века: пожелал стать Ахиллом.
Мифологическая стрелка, указующая на восток, в направлении Чёрного моря, — высветилась, когда пришло время.

** Древняя Эфиопида, — подний вариант Илиады, поэма, которую предположительно сложил Арктин Милетский, в 70-0х или 69-0х годах до РХ), — сообщила: Понт Эвксинский, Черное море – там следует искать тело Ахиллеса, и его вулкановы доспехи, и космический его щит.
Уже Ахилл, мёртвый, точнее, убитый (в те времена смерть была сложна, требовала соблюдения многих условий, и непохороненное тело ещё таинственно полужило, было опасно и непредсказуемо), — горел на погребальной костре; но мать его, Фетида, сумела приостановить отступление героя из мира живых, и – унесла его: в свою родную стихию, туда, откуда пришла: в море.
Фетида, мать огненного воина, сама происходила от морской воды, — она была нереида, отец её, Нерей, — бог мирного, ветрено-солнечного, спокойного моря; дед же её, Понт, — это было собственно Море, безмолвное для человека, самодовлеющее, внечеловеческое, непознаваемое.
В стихии моря Ахилл (согласно этому позднему эпосу) – так и остаётся в полужизни, в предельно ограниченном пространстве, окружённом морем со всех сторон.
Согласно Эфиопиде, это – маленький остров Левка, (то есть Белый) на Чёрном море, в устье Дуная. Сейчас – остров Змеиный, на русскоязычных картах.
Это – её владение, Фетиды; скала, которой эта нимфа-нереида таинственно обладает; то есть мать Ахилла – хотя бы отчасти: от Чёрного моря.
Отец Ахилла, — Пелей, сын Эака, царь Фтии, молодые годы – аргонавт; снова: Чёрное море.
Отец был в Черноморье как пришелец, как странник, мать – из Черноморья пришла.

** Поэт Алкей (умер после 580 года до РХ) в одной случайно уцелевшей строчке (от стихов его осталось мало что), упомянул: Ахилл – царь Скифов.

Спустя семнадцать веков, в Х столетии, византийский хронист Лев Диакон определённо утверждал: Ахилл – скиф, родом из города Мирмекия, на Боспоре (История IX, 6). Ссылался он при этом на перипл Арриана.
Немного позже, в XII веке, о том же уведомил Евстафий, архиепископ Фессалоникийский: Ахилл – царь Скифов (в комментарии 306 к книге «Ойкуменография», Дионисия Периэгета из Александрии). Он же, в комментарии к Периэгету 680-ом, утверждал: племя Ахей, жившее в древности  в Предкавказье – это ахейцы-элины-мирмидоняне, которых привёл из Эллады царь Ахилл.

** На Кавказе, в стране Мосхов, Moschikê, чтили Белую Богиню, — Левка Тэа; о ней упоминает Страбон. Это тоже – пришедшая из моря, морская, черноморская богиня; утка-нырок почиталась, как её священная птица: Белая Богиня принимала это обличие.
Античные описания святилища Ахилла на Белом острове упоминают, что там водились утки-нырки в больших количествах; есть предположение, и Игорь Шауб его поддерживает: Фетида, мать Ахилла тождественна Левка Тэа. Её прославленный храм разграбили в конце концов Фарнак II и Митридат VI, цари Понта.
Гекатей Милетский (около 550—476 гг. до н. э.) вскользь упомянул, что Мосхи – это Колхи, жители Колхиды; на это же намекнул и Геродот; Страбон разместил мосхов там же, на юго-востоке Причерноморья. И Стефан Византийский (сославшись на Гелланика), это же подтвердил: мосхи – где-то в нынешней Абхазии.
Были, скорее всего, в II-I веке до РХ две кавказские страны Мосхов: внешняя, приморская Мосхике (в современной Абхазии), и внутренняя, высокогорная: грузинская Месхети.
Ныне почти уверенно считается, что самые прямые потомки Мосхов – современные месхи, месхетинцы, совершенно сейчас уже слившиеся с грузинами. С ними также увязывается древний грузинский город Мцехта.
Судя по всему, храм Левко Тэа был где-то там.
Иосиф Флавий писал, что предок Мосхов — Мосох (Мешех) шестой сын Иафета и внук Ноя, (из Книги Бытия). А из Книги Иезекииля можно вывести ещё одно созвучие: народ Мешех – это Магог.

** Современный московский эллинист, Игорь Юрьевич Шауб, пишет:

(- мне чрезвычайно нравится именно поэтика подобных текстов — насыщенно хрустящая свежая сухость  гнозиса ):
«Уже первый исследователь культа Ахилла в Северном Причерноморье, Г. Келер (1827), прозорливо предположил, что особенности почитания этого героя были обусловлены здесь влиянием какого-то местного божества.
Впоследствии некоторые ученые пытались конкретизировать гипотезу Келера, видя в этом божестве фракийского (Ростовцев. 1918) или киммерийского (Блаватский. 1954) бога-конника, сочетающего в себе хтонические и солярные черты, либо скифского Посейдона-Тагимасада (Болтенко. 1962).
Сейчас одни исследователи отрицают наличие каких бы то ни было варварских элементов в причерноморском культе Ахилла (Русяева. 1975. И др; Хоммель. 1981. Курбатов. 1981; Ehrhardt. 1983), другие склонны объяснять чуждые грекам черты его образа и культа в Северном Причерноморье общим индоевропейским наследием (Дудко. 1993; Охотников, Островерхой. 1993).
Опираясь на работы О. Группе (1908), П. Кречмера (1913), И. И. Толстого (1918) и др., X. Хоммель (1981) наглядно продемонстрировал наличие в образе Ахилла черт бога мертвых, а В. Н. Топоров (1990) убедительно доказал хтонически-змеиную подоснову этого образа. Проанализировав свидетельства античных авторов о причерноморском Ахилле и археологические находки, связанные с его культом, мы пришли к выводу, что этот гомеровский герой в своих истоках является типичным для религий Восточного Средиземноморья и Ближнего Востока, умирающим и воскресающим божеством — спутником многоименной Великой богини всего сущего. Паредрами Ахилла на о-ве Левка выступали героические (Елена, Ифигения, Медея) и божественные (Геката, Артемида) ипостаси этой богини (в культе, судя по всему, Ахиллу сопутствует еще одна ее ипостась — Кибела).
Сам же Ахилл на Левке, а также в Ольвии и ее округе, весьма мало походя на одноименного гомеровского героя, почитался как могучий бог. Расцвет этого культа,
вероятно, был во многом обусловлен тем, что архаический Ахилл греков-колонистов, встретился здесь с местным божеством, имевшим схожие черты. Если хтонический, морской, сотерический, врачебный и ряд других аспектов культа Ахилла можно так или иначе объяснять, исходя из греческих реалий, то толковать подобным образом мифы об Ахилле – владыке коней-людоедов (Philostr. Her. XIX 20; ср. с кобылицами фракийского царя Диомеда), а тем более об Ахилле-людоеде (Philostr. Her. XIX, 18), на наш взгляд, весьма непродуктивно».

** В руинах боспорского Мирмекия был найден мраморный саркофаг, который относят ко II в. – на нём вырезаны сцены похождения Ахилла. Это Южное Причерноморье.
В северном – тоже значимые следы: Страбон сообщает, что на Таманском полуострове было селение Ахиллей.
Цитируемый выше Игорь Шауб отметил «изображения Фетиды и нереид, везущих герою оружие и доспехи (золотые височные подвески последней трети IV в до н.э. из склепа I и золотые бляшки из погребения 1868 г. кургана Большая Близница, деревянные позолоченные рельефы анапского саркофага начала III в. до н.э», а также гипотезу А. С. Островерхова и С. Б. Охотникова «об Ахилле, представленном на тилигульских навершиях в виде грифогиппокампа» и «аналогичный образ запечатлен и на одной золотой бляшке из сожжения в Большой Близнице», и «золотые обивки горитов из Елизаветовского, Чертомлыцкого, Мелитопольского и Ильинецкого курганов».

** То есть: в греческих колониях Таврии и других земель Северного Причерноморья в позднеантичные века – перед РХ, — царь Ахилл Мирмидонский, убитый у Трои и воскресший на острове Левка: это был – грозный, могущественный бог.
То есть – была Ахиллова вера, причерноморская религия, в средоточии которой пребывал Ахилл.
Было некоторое время, — близкое к рубежу новой эры, — когда бога Ахилла и мать его Белую Богиню чтили многие народы, жившие в северном Причерноморье: и степные скифы из Таврии, и – кавказские мосхи.
Ахилл – морское божество, живущее на острове, питающее свое бытие морской стихией; но он одновременно – Солнечный Бог, Бог-Воин и Конный Бог (даже, может быть, Бог-Конь, крылатый гиппогриф).

** Жоашен Мюрат вряд ли вчитывался в античную мифологию, — хотя что-то, мелькающее в журналах, в альманахах. В энциклопедиях, — в лавинах информации в это энциклопедическое время, — мог выхватывать.
Формулы «Я – современный Ахилл» и «Ахилл – обожествлённый царь скифов» вполне уловиться, хотя бы мельком, — просто из ноосферы, из когнитивного воздуха, которым дышала эпоха.

ГРАФ ШАРЛЬ ДЕ КЛАРАК. ПОСЛАНЕЦ ВОСТОКА

** И – были около короля Жоашена люди, которые могли ему рассказывать об античных тонкостях – не без подробностей.
Одного точно можно выявить.
Около 1808-го, — почти сразу после восхождения на трон в Неаполе, — около Мюрата, появился тридцатилетний учёный, Шарль Отон Фредерик Жан-Батист граф де Клярак (Charles Othon Frederic Jean-Baptiste de Clarac; 1777—1847), — художник, лингвист, но главное – археолог.

** В этом же году король Мюрат очень отчётливо проявил своё влечение к античности: он взялся за раскопки Помпеи.
Руководителем был назначен граф де Клярак, (et fut charge par ce prince de diriger les fouilles de Pompei, — сказано в его короткой биографии); и размах раскопок был весьма внушителен.
Этого археолога Мюрату рекомендовал сам директор Наполеоновского Музея Доминик Виван барон Денон (Dominique Vivant Denon 1747 — 1825), художник и гравёр, литератор, а также – археолог, точнее египтолог, автор книги «Путешествия по Нижнему и Верхнему Египту» (1802).
Доминик Виван побывал в Египетской экспедиции, в 1798-99-ом, — и потому знал и Бонапарта, и Мюрата весьма близко; в экспедиции он выказал удивительную храбрость – когда делал тщательный, требующие предельного внимания и твёрдости руки, зарисовки египетских руин – прямо во время сражений с мамелюками, под вражеским огнём.
До этого барон Денон пятнадцать лет был на королевской дипломатической службе, — при разных посольствах; служил он, помимо прочего, и в Петербурге.
В 1804-ом Наполеон поручил ему создать в Париже Musee Napoleon — триумфальный, громоподобный, — величайший Музей мира. Ныне он известен как Лувр.
Барон Денон оставил после себя, кроме Лувра, — ещё одно весьма ощутимое явление мировой культуры: моду, которая хлынула через края наполеоновской эпохи, и бурлит до сих пор: египтоманию, эстетику Древнего Египта.
Именно он – её творец, даже – изобретатель, пожалуй; благодаря ему наполеоновский ампир стал насыщаться египетской стилистикой.
И до сих пор при словосочетании «Древний Египет» — у всех европейцев (кроме специалистов, вдумчивых знактоков), — возникают образы, сотворённые по мотивам впечатлений от Египта 1798 года – увиденные сквозь призму наполеоновского времени.

** Граф де Клярак сразу же он развернул внушительные раскопки в Помпеях и в Геркулануме. Король Жоашен и королева Каролина финансировали его труды, и как могли, содействовали.
Вскоре в Помпеях де Клярак « fit des belles et importants decouvertes» — сделал прекрасные и важные открытия.
(Позже, когда воссозданная из новобранцев Великая Армия отступала в Европе к границам Франции, и Королевство Обеих Сицилий уже шаталось под напором внешних сил — в 1813-ом, — граф де Клярак издал книгу по результатам этих раскопок: «Fouilles faites a Pompei»).
(Позже он стал виднейшим в Европе специалистом по античной скульптуре, его труды в этом направлении – это классика, на которую опиралась академическая наука вплоть до ХХ века).
Тогда же у графа де Клярака появилась другая должность: он ещё и – воспитатель малолетних сыновей короля Обеих Сицилий (наследный принц Ашилль Наполеон – восьмой год, Люсьен Наполеон – пятый).

** Весьма важно следующее обстоятельство: граф Шарль де Клярак незадолго до поступления на службу к королю Неаполя – был далеко на Востоке, в России.
Я нашёл короткий некролог графа, опубликованный в Брюсселе, в 1847-ом, — в анналах Бельгийской Королевской Академии Наук: «Notice sur le comte de Clarac, associe de l’academie Royal, mort le 20 janvier 1847… a ete lue par vicomte Hericart de Thury, samedi 23 janvier 1847).
http://www2.academieroyale.be/academie/documents/DECLARACComteARB_1847185547997.pdf
Отец археолога, королевский генерал (marechal de camp des armees du Roi), — ещё когда Шарль де Клярак был маленьким мальчиком, — был потрясён способностями, которые сын выказал в рисовании и в изучении иностранных языков. В 1787-ом, — Шарлю было 9 лет, — отец отправился вместе с ним в длительное путешествие, по Германии и Италии.
— Ce premier voyaje developpa chez lui la passion des arts et de l’archeologie, a l’etudes desquels sa vie des lors consacree.
В 1789-ом – Революция во Франции. В 1793-ем отец вступил в Корпус принца Конде, — который готовился к походу на Париж, — и вызвал сына. В 15 лет Шарль де Клярак был произведён в звание су-лейтенанта и отправился на войну.
«… et s’y fit remarquer par srs bonnes relations et les soins de tout espese qu’il ne cessa de rendre aux blesses et prisonniers des armees francais, qui trouveres toujours en lui un frere et un ami charitable et obligeant».
Осенью 1797-го Корпус принца Конде отступил на дальнюю окраину Европы, — в Россию.
В конце ноября пять полков пришли в Волынскую губернию. Во Владимире-Волынском была развернута штаб-квартира Корпуса, сам старый герцог Луи Жозеф де Конде отправился в Петербург, а его сын Луи Анри Жозеф герцог Бурбонский,  и внук, Луи Антуан  герцог Энгиенский, обосновались в уездном Луцке.
Полки были расквартированы во Владимиро-Волынском, Луцком и Ковельском уездах.
В этих краях граф де Клярак пробыл почти полтора года, и – не терял времени:
«Apres le licenciement de l’armee de Conde, Clarac passa en Russie pour y etudier les langues du Nord et des antiquites des anciens peuples cimmeriens, sarmates, scythes et scandinaves».

Весной 1799-го Корпус Конде снова отправился на войну, в Европу, но граф де клярак, возможно, остался ещё на год в России.

В 1800 году Шарль де Клярак вернулся во Францию, — после амнистии, которую Первый Консул даровал офицерам Корпуса Конде. На российской службе он, таким образом, отбыл около трёх лет, и вернулся «riches de tout ce qu’il avait vu, etudie et recuelli».
В некрологе перечислены его награды: «…chevalier de Saint-Louis, officier de la Legion d’honneur, cyevalier de Malte, decore de l’ordre de Saint-Anne de Russie».
Шевалье ордена св. Людовика – это по службе в роялистском Корпусе Конде; рыцарь Мальтийского Ордена, — может быть, наследственная регалия, а может – из павловской России; и, наконец – российский орден св. Анны.