Наше время, во многих отношениях отвратительное, хорошо одним: многое начинается сызнова, многое приходится делать с нуля, в том числе и репутации. Все деградировало, все сметено могучим ураганом, и можно высказать некоторые крамольные мысли, которые еще вчера вызвали бы громы и молнии на голову неосторожного оратора. Так вот: рискнем сказать, что крупные русские писатели были в большинстве своем людьми неумными, и ничего страшного в этом нет — по крайней мере, это никак не сказывалось на качестве их художественных текстов.
Подчеркиваю: речь идет о прозаиках. Гумилев не зря называл поэтов «самыми умными людьми на земле» и уверял, что любой, даже посредственный поэт будет управлять державой лучше самого изощренного политика. Поэзия — хотя она и «должна быть, прости Господи, глуповата», — в самом деле как-то благотворно влияет на ум: возможно, тут играет роль своеобразная комбинаторика, необходимость из тысячи словесных комбинаций выбрать лаконичнейшую и благозвучнейшую. Умнейшим человеком России (что и Николай признавал) был Пушкин; поразителен ум Лермонтова и гениальная интуиция Блока, уже в восемнадцатом году понявшего, что большевизм — явление не столько анархическое, сколько монархическое. Необыкновенно умны были Цветаева и Мандельштам, чьи стиховедческие работы гораздо точнее и тоньше всего, что написали в ХХ веке профессиональные стиховеды. Короче, на умных поэтов нам везло, а вот с умными прозаиками напряги.
Книга Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями» поражает именно глупостью: человек, двадцатитрехлетним юношей написавший «Страшную месть», несет такую откровенную и, главное, смешную чушь о пользе публичного чтения вслух русских поэтов, что публика не зря восприняла его книгу как прямое издевательство, несмешной и оскорбительный розыгрыш. Как только прозаик берется теоретизировать — пиши пропало: Достоевский гениален, когда говорит о психологии, но стоит ему коснуться геополитики, правительства или Стамбула — выноси святых. Толстой — это пример наиболее яркий: положим, в «Войне и мире» есть еще здравые мысли, почерпнутые, впрочем, большей частью у Шопенгауэра, — а в «Анне Карениной», слава Богу, и вовсе нет авторских философских отступлений, — но все его земельные теории, его педагогический журнал «Ясная Поляна», статья «Кому у кого учиться: крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят», его Евангелие, из которого выхолощено чудо, а восточные реалии для простоты заменены на отечественные типа сеней и овина… Трудно представить себе что-нибудь более скучное, плоское и безблагодатное, чем теоретические и теологические работы Толстого. Статья же его «О Шекспире и о драме», равно как и трактат «Что такое искусство», поражают такой дремучей, непроходимой глупостью, что поневоле уверишься: великий писатель велик во всем. Неадекватность его больше обыкновенной человеческой неадекватности, в ней есть какой-то титанизм, временами смехотворный, но и внушающий уважение. Этот великий знаток человеческой и конской психологии делался титанически глуп, стоило ему заговорить о политике, судах, земельной реформе, церкви или непротивлении злу насилием. Вот почему толстовское учение и подхватывалось в основном дураками, и сам Толстой ненавидел и высмеивал толстовцев — очень часто в лицо. «Вы создали общество трезвости? Да зачем же собираться, чтобы не пить? У нас как соберутся, так сейчас выпьют»…
Некоторым исключением выглядит Чехов, который о мировых вопросах старался не рассуждать и откровенно скучал, когда при нем заговаривали на трансцендентные темы. Но некоторые обмолвки в письмах и свидетельства современников заставляют предположить, что и он в своих прогнозах (и в оценках людей) бывал близорук, как и в жизни, и при этом как-то особенно, от рождения, глух к метафизике. Вот почему и самые симпатичные его персонажи ущербны, плосковаты: нет второго дна, есть удручающая одномерность и пошлость, которую и автор прекрасно чувствует — только взамен ничего не может предложить, кроме помпезной и скучной демагогии насчет прекрасного будущего, в котором все будут трудиться, трудиться, а вечерами читать… Не стану напоминать, какую чушь периодически нес Набоков, как субъективны и завистливы его литературные оценки и насколько сомнительны политические — особенно замечание 1943 года о тождестве Гитлера и Сталина; а чего стоит его мысль о том, что переводить стихи можно только прозой, и многолетняя, полная оскорблений и напыщенности полемика со всем светом по этому поводу?!
Это не значит, что в России не было умных прозаиков. Были — но они не претендовали быть великими. В набор непременных качеств великого писателя у нас всегда входит великая глупость. Кто претендует быть только выдающимся — тот еще может спастись, как Трифонов, Маканин или Искандер, у которых вроде бы все данные для попадания в классики. Не хотят: понимают, чем дело пахнет. Кто хочет истинного величия — тот непременно обязан нести чушь, и чем чаще, тем лучше. (Может быть, и я не исключение, и все сказанное выше только подтверждает мою мысль.) Как послушаешь иной раз Олега Павлова, так и уверишься: великий. Может, прав тот же Искандер, говоря, что люди великой святости — почти всегда люди поврежденного ума. Более того: великий писатель, как мы уже показали, может быть и метафизически глух. Во всяком случае, человек слышащий никогда не напишет в книге вроде «Теленка»: «Как же верно и сильно Ты ведешь меня, Господи!». Да и книги вроде «Теленка», боюсь, не напишет.
Метафизическая глухота, вообще говоря, не есть порок. Не понимал же Толстой очевидных вещей, которые с такой наивной страстью пытался втолковать ему Иоанн Кронштадтский. У Солженицына с религией тоже крайне своеобразные отношения. Он в самом начале своей книги заявил, что рассматривает русско-еврейский вопрос вне его метафизической составляющей, — а тогда, извините, какой смысл? Это все равно как Ахматова говорила Чуковской, что она в Розанове все любит, кроме полового и еврейского вопроса; что же в нем тогда остается — любить-то? Люблю арбуз, но без семечек, кожуры и сока… Русско-еврейская коллизия и в самом деле позволяет, по-розановски говоря, увидеть бездны — но не со статистической же точки зрения на нее смотреть! Впрочем, книга Солженицына есть безусловно событие позитивное и важное: этот автор обладает замечательным чутьем на самое главное. Главным вопросом тридцатых годов был вопрос об оправдании революции — и Солженицын начал роман «Люби революцию!». Наиболее полным выражением советской власти был ГУЛАГ — и Солженицын написал «Архипелаг». Сегодня написать «Двести лет вместе» — значит очень точно чувствовать главный вопрос времени; но книга-то получилась не о еврейском вопросе, а о русском. Этой очевидной вещи сам Солженицын не увидел, и это вполне в его духе, при всем к нему уважении. Человек, написавший «Письмо вождям Советского Союза», с его страшным преувеличением китайской опасности, и горы публицистики, в которой содержалась тьма несбывшихся прогнозов и неверных оценок, — и не может претендовать на подлинный исторический охват. Он поставил вопрос — и спасибо ему; а уж какой вопрос поставил — в этом мы должны разобраться.
Первый том был, конечно, подступом: там доказывалось, что никто евреям особенно не мешал жить себе в России и чувствовать себя прилично. Погромов было не так чтобы уж очень много, а возможностей работать на земле предоставлялось сколько угодно. Но вот — не хотели они на землю, не чувствовали к тому таланта; во второй книге евреям опять ставится в вину тот факт, что они ну никак не желали пахать в Биробиджане и в случае чего его защищать. Отчего-то палестинскую землю они могут почувствовать своей, а русскую — не желают; наверное, хотят, шельмецы, в теплый климат. Правда, в Израиле слишком даже жарко и пустыня кругом… Наверное, это специфическая нелюбовь евреев к России: любую почву пахать они готовы, но вот эту — нет. Зато возглавить революцию, или оседлать перестройку, или занять командные высоты в русской культуре — это для них милое дело; и даже попавши в лагеря (иногда, случается, попадают туда и евреи) — они тут же устраиваются на лучшие места, «придурками» (!), и все потому, что свои своих тащат! Где один еврей устроился — тут же десятеро рядом. Подкормка идет с воли, денежки — ну и подкупают (начальники лагерей ведь тоже в основном евреи). А чтобы русский русскому помог — ни-ни! и денежек с воли не пришлют! Главное же — если и найдется честный еврей, который захочет не в санчасти где-нибудь греться, а на общих работах мучиться, — так его ж с обеих сторон и просмеют. И евреи не поймут, и русские не оценят. Потому — если ты еврей, то должен быть в месте теплом и хлебном, иначе не за что будет и ненавидеть тебя.
При этом в замечательной по-своему главе «Оборот обвинений на Россию» содержится вполне здравый вывод: что ж евреи, особенно диссидентская молодежь, так ругает собственную страну? Ведь — свои ж деды ее построили! Ведь — за то и квартиры дадены в сталинских высотках, где теперь по кухням собираются поругать Родину! Говорят про погромы, про пьянство, Белинков вон вообще утверждает, что на дне каждой русской души прячется погромщик, — а сам и в доходягах не был! (Тут, положим, неточность: Белинков в доходягах был, на этот счет есть много свидетельств, он и после освобождения был форменный доходяга, ходить не мог и умер в сорок девять лет, — но назвать его человеком приятным, конечно, трудно.) А — сами ж все и сделали, своими ж руками: «У Фили пили, да Филю ж и побили!» — прелестная солженицынская манера вкрапливать в текст веселую и беззлобную пословицу. Ругали советское искусство, насквозь лживое, а — кто ж его и сделал, как не Эрмлер с Роммом? Или, может, «Обыкновенный фашизм» и «Ленин в 1918 году» не одними и теми же руками сделаны? Или, добавлю уже от себя, заслуженный диссидент Ким не писал абсолютно точной песни «Про поэта Шуцмана и издателя Боцмана»? «Ну какая же мерзость — поэзия Шуцмана! Есть обычная пошлость, но это кощунственно! Я бы вешал таких за яйцо!» Ведь еврейскими руками созидалось тут все — и отвратительная власть, которая всех закрепостила, и отвратительное диссидентство галичевского толка, которое все разрушило.
К слову сказать, в своей оценке Галича (единственного поэта, который у Солженицына удостоился некоторой персоналии) Солженицын вполне прав. Говорю тут уже всерьез, своим голосом (предыдущий абзац, как вы понимаете, все-таки слегка стилизован, — но если автор не хочет договаривать до конца, приходится нам). Конечно, это ужасные слова — «А бойтесь единственно только того, кто скажет «Я знаю, как надо!». Ужасная смесь пионерского вольнолюбия и незрелого агностицизма. Надо знать, как надо, иначе и жить незачем. Иное дело, что и у Галича Солженицын прежде всего выделяет сочинения, оскорбительные для русского народа, — и гениальную, вполне русофильскую песню «Фантазия на русские темы для балалайки с оркестром» интерпретирует как русофобскую, даром что написана она как раз о раскулаченном и сосланном русском, на любимую солженицынскую тему. Глухота непростительная для литератора, начинавшего вдобавок в оны времена со стихов. Между тем оскорбительно для русских здесь только одно — что эту песню про двух русских, партейного и беспартейного, написал еврей Галич; русского — не нашлось.
(Скромная сноска. Солженицын, конечно, поднял огромный фактический материал и снабдил свой текст страшным количеством сносок — но и сноски подобрал довольно специфические. Например, я нежно отношусь к Наталье Рубинштейн, но и ей случается написать глупость — как вот насчет того, что Галич сподвигал людей на отъезд и что это путь правильный. Солженицын радостно за эту цитату ухватился. Галич совершенно не на то сподвигал людей, и вообще более русского явления, чем этот неприятный, барственный еврей, в прошлом советский драматург, впоследствии превосходный поэт, — в русской поэзии не было: куда там Евтушенке? Разве что полугрузин-полуармянин Окуджава…)
Короче, из всего сказанного напрашивается только один вывод, которого Солженицын как раз и не сделал. Даже и не знаю, почему, — точней, знаю, но не скажу. Евреям пришлось стать в России и публицистами, и мыслителями, и революционерами, и контрреволюционерами, и комиссарами, и диссидентами, и патриотами, и создателями официальной культуры, и ее ниспровергателями, — потому что этого в силу каких-то причин не сделали русские.
В силу этих же причин русские отчего-то не проявляют той самой национальной солидарности (не только этнической, кстати, — поскольку евреи ведь вообще не этническое понятие), которая так раздражает Солженицына в евреях… «Кто знает великолепную еврейскую взаимовыручку, тот поймет, что не мог вольный начальник-еврей равнодушно смотреть, как у него в лагере барахтаются в голоде и умирают евреи-зеки — и не помочь. Но невероятно представить такого вольного русского, который взялся бы спасать и выдвигать на льготные места русских зеков за одну лишь их нацию — хотя нас в одну коллективизацию 15 миллионов погибло; много нас, со всеми не оберешься, да даже и в голову не придет» (с. 333). И еще откровеннее, хоть и чужими вроде как устами: «Правильно делаешь, Хаим! Своих поддерживаешь! А мы, русские, как волки друг другу«. Это хоть и цитата из Воронеля… но ведь и у Тэффи таких цитат хватает: «Трагические годы русской революции дали бы нам сотни славных имен, если бы мы их хотели узнать и запомнить. Мы, русские, этого не умеем«. Или: «Уж если вы увидите в газете «русский профиль», так я этот профиль не поздравляю. Он либо выруган, либо осмеян, либо уличен и выведен на чистую воду«. Пожалуйста, фельетон «Свои и чужие» из сборника «Рысь», перепечатан только что в «Олме», в книге «Так жили». Очень рекомендую.
Серьезный исследователь задал бы в этой ситуации вопрос: отчего русские с такой легкостью перепоручили все свои главные функции этим неприятным евреям?! Ведь действительно неприятным: я всем сердцем ненавижу эти подмигивающие и подхихикивающие диссидентские компании еврейской молодежи, где ругают и презирают все русское, а сало русское едят. Раньше были варяги, тоже неприятные… Объяснений напрашивается два: либо русские хотят, чтобы кто-нибудь всегда был виноват, — и поэтому сами ничего делать не удосуживаются, а валят все в итоге на евреев. И царизм погубили евреи, и революцию — евреи же, и Советский Союз — они же. Либо — и это случай более сложный — русский народ вообще не заинтересован ни в какой сознательной исторической деятельности, потому что у него другая программа, а именно — азартное, садомазохистское самоистребление под любым предлогом, о чем и заходила речь в предыдущем квикле. Тогда остается признать лишь, что евреи губительны не для всех народов, а исключительно для тех, которые не желают делать свою историю самостоятельно. Ну подумайте вы сами: революция, давно назревшая, да все не получавшаяся, — мы. Контрреволюция, то есть большой террор, — обратно мы. Атомная бомба, водородная бомба, НТР, авторская песня, кинематограф и даже патриотическая лирика — все мы. Кто двигает вперед русский стих и модернизирует прозу? Да обратно же мы; сколько можно! Пастернак, Мандельштам, Бродский, Аксенов, демонстрация в защиту Праги в 1968 году, что и сам Солженицын не преминул отметить… Богораз, Даниэль… Да что ж это такое! Почему Ельцина и Путина поддерживал еврей Березовский, а обличал еврей Шендерович?! Вам что, безразлична судьба вашего президента — если даже активнейший и мудрейший из русских, Александр Солженицын, только и нашел поговорить с Путиным, что о судьбе русских лесов?
Каждая нация осуществляет свою тайную программу — и только русские боятся заглянуть в себя, даром что Блок и написал в том же восемнадцатом: «Она глядит, глядит, глядит в себя — и с ненавистью, и с любовью«... Глядит, но что-то ничего не видит; этот кисель, где бурлят, бродят и сталкиваются какие-то неоформленные сущности, очень интересен сам по себе, но историей в чаадаевском смысле, историей сознательной и созидательной — этого никак не назовешь. Поэтому и коммерсантами, и антикоммерсантами, и публицистами, и бардами родных осин в России вынуждены быть евреи... которые иногда даже кажутся мне ее коренным населением — настолько они к ней неравнодушны. Зато русские грабят «свои несравненные недра» (А. Солженицын) и уничтожают собственное население так, как могут это делать только захватчики, которым здесь ничто не дорого.
Потому-то у них и нет национальной солидарности, и не могут они договориться о простейших ценностях, и все у них тут не свое. «И дом, и сад — все было не мое, казалось мне. А может, не казалось» (Н.Слепакова).
Разумеется, я мог бы много интересного понаписать о еврейской «двойной морали» — о космополитизме «на экспорт» и национализме для своих; и о «демократии» на экспорт при полном тоталитаризме для своих… Что есть, то есть. Такова заложенная в евреев программа, часто ими не сознаваемая, но тут уж надо уходить в метафизические дебри. Это и без меня есть кому сделать, хотя если кто заинтересуется — готов и я, в меру скромных способностей. Но здесь позвольте мне ограничиться рассмотрением единственного вопроса — или, если хотите, констатацией единственного факта: евреи сыграли такую, а не иную роль в русской истории потому, что в силу особенностей местного коренного населения им пришлось стать русскими. Русские по каким-то своим тайным причинам от этого воздержались. Возможно, их подвиг еще впереди. Пока же русские — никакая не нация, ибо нация есть не этническое, а философское понятие, совокупность надличных ценностей, которые и для самих русских сомнительны (евреи как раз очень их любят). Я рад, что здесь мои выводы полностью совпадают с теоретическими положениями молодого социолога Юрия Амосова, чью работу на эту тему, надеюсь, скоро опубликуют.
Двести лет — а если верить Канделю с его «Книгой времен и событий», то и гораздо больше — евреи делают российскую историю не вместе с русскими, а вместо них. И статью это, если честно, должен бы написать кто-нибудь русский.
Но — не нашлось.
P.S. Автор приносит свои извинения всем, чьи национальные чувства он задел. Он надеется, что его не обвинят в разжигании национальной розни. Он прекрасно понимает, что всем вокруг плевать на его национальные чувства, которые оскорбляют все вокруг, во все тяжкие и кто во что горазд. Он еще раз приносит свои извинения всем, чьи национальные чувства он оскорбил. И еще раз приносит. Чума на оба ваши чума.
Источник: Русский Журнал — www.russ.ru/ist_sovr/20030108_b.html
Комментариев нет:
Отправить комментарий