Нам, воспитанным в христианской культуре и живущим в постхристианской цивилизации, очень трудно бывает принять очевидную вещь, заключающуюся в том, что не все великие писатели и художники разделяли общепринятую мировоззренческую доктрину. Это легко понять диссидентам, следователям по особым делам, атеистам или верующим (в зависимости от религиозной атмосферы в обществе). Но людям, принадлежащим к определённому культурному космосу и следующим всем его правилам, трудно представить своего учителя в образе Другого.
Чехов – великий сатирик, драматург, милосердный врач – эти определения естественны. Но «Чехов как гностик» звучит абсурдно. Тем не менее, если обратиться к одному полузабытому рассказу писателя, гностическая ориентация русского классика станет самоочевидной.
Это небольшая вешь, «Рыбья любовь», написанная под таинственным псевдонимом «Человек без селезёнки», адекватного объяснения которому до сих пор не предложено. Второй по частоте у Чехова, данный псевдоним отсылает то ли к римским бегунам, которым удаляли этот внутренний орган для более быстрого бега, то ли к миролюбивости (в астрологии Марс отвечает за селезёнку), то ли к веселью, ведь селезёнка в английском тоже самое, что и «сплин» (1). Ни одна из этих версий нас не убеждает, но, вероятно, для Чехова данный псевдоним носил определённые смысловые коннотации, возможно, связанные с мифом. Так, в одном из рассказов этого условного цикла, «Ёлка», речь идёт о раздаче даров и напастей, висящих практически на мировом древе. В другом рассказе, «Самообольщение», участковый пристав грозится повторить подвиг Иисуса Навина, говоря о том, что может остановить солнце.
Чехов – великий сатирик, драматург, милосердный врач – эти определения естественны. Но «Чехов как гностик» звучит абсурдно. Тем не менее, если обратиться к одному полузабытому рассказу писателя, гностическая ориентация русского классика станет самоочевидной.
Это небольшая вешь, «Рыбья любовь», написанная под таинственным псевдонимом «Человек без селезёнки», адекватного объяснения которому до сих пор не предложено. Второй по частоте у Чехова, данный псевдоним отсылает то ли к римским бегунам, которым удаляли этот внутренний орган для более быстрого бега, то ли к миролюбивости (в астрологии Марс отвечает за селезёнку), то ли к веселью, ведь селезёнка в английском тоже самое, что и «сплин» (1). Ни одна из этих версий нас не убеждает, но, вероятно, для Чехова данный псевдоним носил определённые смысловые коннотации, возможно, связанные с мифом. Так, в одном из рассказов этого условного цикла, «Ёлка», речь идёт о раздаче даров и напастей, висящих практически на мировом древе. В другом рассказе, «Самообольщение», участковый пристав грозится повторить подвиг Иисуса Навина, говоря о том, что может остановить солнце.














