 |
| Ф.С.Рубцов справа во время службы в драгунском полку Императорской-Армии |
И.А.Ильин
Залитый солнцем Ростов конца шестидесятых. Марево зноя над раскаленным
асфальтом. Тихий шелест листвы в кроне старого дерева у перехода через улицу Энгельса. Я стою в его тени и держу за руку свою тетю, во все глаза разглядывая колонны идущих мимо солдат. Тишина замершего в полуденной дреме города, нарушаемая лишь резкими звуками команд и мерным шумом шагов проходящего строя.
— Как же я вас ненавижу… — неожиданно раздается надо мной голос тети, Полины Николаевны Рубцовой, интеллигентнейшего человека и врача, закончившего еще Варшавский Университет.
— Почему ненавидите, тетя Лина?! Это же наши солдаты… — оторопело посмотрел я на нее, за всю жизнь не позволившую себе грубого слова.
— Какие они тебе «наши»?! Ты знаешь, как мы жили, пока они сюда не пришли?
И я осекся, увидев остановившиеся её глаза на бледном от ненависти лице.
Что за ненависть жгла ее душу, не сумевшая погаснуть за столько лет? И возможно ли вообще простить прошлое? Я так и не успел узнать у нее это. Слишком мал был, когда она уже ушла из жизни. А больше и спросить было некого…
Удивительная вещь память. Давно минувшее с ее помощью обретает жизнь и наполняется яркими красками, позволяя нам переоценивать события далекого прошлого и искать в нем ответы на вопросы сегодняшнего дня.
Мне сейчас ровно столько же, сколько было моему прадеду Федору Степановичу Рубцову, когда дождливой осенней ночью 1919 года он оседлал коня и навсегда покинул родную станицу, чтобы найти свою смерть в кубанской степи. Самый разгар Гражданской войны. Плохо вооруженные и измотанные в неравных боях казачьи части потерпели тогда поражение под Царицыным и стали медленно отступать, заливая землю своей кровью и оставляя сотни безвестных могил. А впереди еще был ужас Новороссийска и Нота Турции красной Москве «за загрязнение вод Черного моря трупами», расказачивание и коллективизация, репрессии и новая война, и снова тюрьмы, лагеря и расстрелы. И целые пласты пропагандистской лжи, которой измазали даже имя моего народа.
Вы только вдумайтесь в эти цифры — из более двух с половиной миллионов казаков, живших на Дону к январю 1917 года, на сегодняшний день осталось менее пятидесяти тысяч! Остальные погибли или не родились. Их родители сгинули в лагерях ГУЛАГ, полегли в оврагах и рвах общих могил, да растворились в изгнании на чужбине.
Знала ли История более страшный геноцид, когда целый народ умышленно уничтожался под корень? И могла ли избежать общей участи наша семья, входившая в десятку богатейших по Первому Донскому округу?
Ф.С -Рубцов. Прадед автора статьи
«Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно, провести беспощадный массовый террор по отношению ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью», — недвусмысленно гласила людоедская Директива ЦК ВКПб от 24 января 1919 года.
Прадед владел на Дону десятком мукомольных заводов, снабженных новыми машинами Дизеля и бывшими по тому времени последним словом техники. В Константиновской у него имелся прекрасный особняк, мельница, хлебозавод и торговый дом, с сетью магазинов в донских станицах. В октябре 1912-го он открыл первый в округе кинотеатр и едва ли не первым обзавелся собственным Фордом. Вполне достаточно для смертного приговора и выбора красные просто не оставляли…
Прадед ушел с казаками в отступ и умер от ран где-то на Кубани. Мне так и не удалось разузнать, где же он был похоронен. Старшая его дочь, семнадцатилетняя Оля, тоже ушла добровольцем на фронт и была медсестрой в лазарете. Ее зверски убили, когда красные вырезали в нем персонал и больных. Брат Николай был убит чуть позже, и даже обстоятельства его гибели до сих пор неизвестны…
От некогда большой и дружной семьи осталась едва половина, что можно еще полагать удачей по тем временам. А дом наш большевики забрали под свой Ревком.
От прошлого сохранилась лишь пачка старинных бумаг, с печатями на витых шнурах и непривычными современному взгляду вензелями. Да пожелтевшие от времени фотографии, с которых смотрели лица давно ушедших людей. С одной из них, с детства привлекавшей мое внимание, связана очень интересная история. Обычный снимок — семья на отдыхе во дворе того самого особняка. Дата на обороте — 1918 год. Но кто-то старательно вырезал человека на фото. Остались лишь едва заметные фрагменты мундира и спутница его — женщина с благородным лицом. Тетя объясняла, что фотография эта запросто могла стоить расстрела. Понадобилось много лет, чтобы я смог разобраться в этой истории.
Город Константиновск, бывшая окружная станица Первого округа Всевеликого войска Донского. Летом 1996 года я приехал сюда в очередной раз и принялся методично прочесывать улицы, наудачу останавливая прохожих и внимательно всматриваясь в дома.
Один из них, явно старой постройки, показался мне знакомым, и я остановил возле него автомобиль. Над запертой дверью красовалась табличка «Поликлиника Константиновского района», вокруг не было ни души, и я решил заглянуть со двора. Вот тут-то и произошла эта встреча, на которую я втайне надеялся и ради которой столько раз сюда приезжал.
Сторож-старик по случаю оказался старожилом, отец которого в молодости рассказывал ему о моей семье. И через пять минут мы уже стояли на Красноармейской, где я наконец-то увидел вживую наш старый дом.
— А я все искал угол Биржевой и Михаила Архангела. Да только тут все лишь руками разводят.
— Откуда ж им знать-то? — горячился старик. — Это ж все голытьба из Поволжья! Казаков тут почитай всех повыбили.
Это правда, всего лишь за пару месяцев 1919-го в станице убили около тысячи казаков. Китайцы-интернационалисты стреляли и резали их прямо у церкви. И даже название Константиновской сменили большевики на идиотское «город Розы Люксембург».
— Ну вот он и есть, атаманский дворец, дом Рубцовых! Там сзади сейчас библиотека, а тут фирмачи свои офисы держат, — старик отхлебнул вина, которым я его угостил.
— Атаманский дворец?! Почему атаманский? Мой прадед был вроде как только купцом.
— Так тут же Краснов жил в гостях у него. Вот после того и прозвали.
— Краснов?! Атаман?! — вот так и узнал я того человека на фото, за дружбу с которым могли расстрелять.
Атаман Всевеликого войска Донского, живой символ казачьей свободы, не прекративший борьбы и стариком во Вторую мировую войну! И жизнью своей заплативший за это. Узнать это было для меня приблизительно тем же, что ярому христианину узнать вдруг о личном знакомстве пращура с Иисусом Христом.
Какой только грязью не поливали имя Краснова.
— Казаки предатели! — безапелляционно клеймил очередной оппонент:
— Краснова повесили потому, что он предал Россию.
— Предатели? И кого же они предали? Не тех ли карателей, что дочиста выжгли весь Дон? Звучит это ровно настолько же дико, как если бы я заявил о том, что русские предали Гитлера.
Ф.С. Рубцов в своём автомобиле
До самого конца семнадцатого века донское казачество жило независимо от Москвы и имело свое государство. Всевеликое войско Донское — имя его, возвращенное Дону атаманом Красновым. Круг, самый демократичный из видов народоправства, избирал атаманов на год, и «в куль да в воду» было единственным наказанием за злоупотребление властью. Неслыханной свободой жило тогда казачество на самой границе крепостнической России, но пришел кровавый царь Петр, и всё навсегда изменилось.
Страшный 1709 год присоединения Дона к Империи. Из 125-ти станиц около 50-ти сожжено и более трети казаков убито. Виселицы на плотах сплошным потоком по Дону — вот чем ознаменовалось начало нашей российской истории.
Разин, Булавин, Пугачев… сколько же раз мы пытались вернуть свободу. И имя Петра Краснова тоже в этом ряду. Также закончившего жизнь на эшафоте. Мог ли предположить генерал и преданный империи монархист, что тоже окажется в этом списке? Задумывались ли вы, отчего атаманы Иловайский и Платов, вне зависимости от всех кульбитов московских властей, всегда оставались героями в российской истории, а атаман Краснов занимает в ней место предателя?
Генерал Иловайский прославился арестом мятежного Пугачева, мечтавшего навсегда отменить крепостное рабство и казачьей шашкой добыть свободу народам России. А Платов подавлял Есауловский бунт и на руках его кровь есаула Ивана Рубцова, звавшего казаков освободится от гнета Москвы.
Чьи они были герои, казаков? Едва ли. Верные слуги царя, помогавшие задушить казачью свободу.
Краснов же отделил родной Дон от зараженной большевизмом России. Вторая Мировая была для него лишь продолжением той Гражданской, а немцы — союзниками в борьбе против большевиков. Казаки, прежде всего, а не русские, были его народом. И для казаков он был и навсегда останется героем Дона.
А были казаки всегда именно народом. Хоть их и старались заставить об этом забыть . Читал я «беглохолопскую теорию Броневского». Про то, как русские крепостные убегали на Дон, становясь вдруг лучшей в мире конницей и неожиданно обретя невиданную для крепостных рабов склонность к самоуправлению. Так еще и вожаков своих отчего-то беглые русские холопы называли на индоарийский манер атаманами. Или атманами, что означало военный вождь.
Ну не смешно ли?
Я бы мог рассказать здесь о трансформации нашего имени. От племен древних скифов Кос Сак и до бродников, черных клобуков и черкасов. Упомянул бы и о пронзенном стрелой белом олене, объединяющем скифов и казаков символе древних времен. Напомнил бы и о средневековом Гудул Ал Алэм, что в 982-м году указал на картах землю Коссак, находящуюся в Приазовье. Вспомнил бы и Никиту Акомината, что в 1190 году описал бродников, презирающих смерть и потому никому не подвластных.
Не буду. Самосознание — вот единственно верный признак народа. И безразлично тут мнение соседей и уж тем более врагов. Достаточно слов старых казаков, говоривших о себе:
— «Мы не русские. Мы — казаки!»
Был ли ошибкой союз атамана с немцами во Вторую Мировую? Судите сами.
Советская власть уничтожала казаков как таковых, и даже имя их запретила. А немцы в тяжелом для них 44-м году выделили казакам земли в Северо-Восточной Италии. И почти целый год в итальянской провинции Фриулия существовала Донская республика, где по своим традициям жили казаки. До самого дня страшной расправы в Лиенце.
Советская власть уничтожила на Дону практически все до единого храмы, растоптав святую для казачества православную веру и устроив в главном храме Ростова зверинец. А немцы в Ростовской области открыли 243 церкви и из Берлина привезли для них священные книги и религиозную утварь. И при их отступлении с Дона, вслед за Вермахтом ушло почти все казачье гражданское население.
Оставлю это без комментариев. Думайте сами.
* * *
Фото 1918 г. с вырезанным П.Н. Красновым
Старик-сторож еще долго отпускал ругательства в адрес большевиков, не оставивших камня на камне от прошлой жизни. Потом, явно воодушевленный заграничным видом моего «мерседеса», пугал молодую библиотекаршу заявлением – «Собирай свои книжки и вали отседа! Барин вернулся».
И вдруг неожиданно вспомнил, что на окраине Константиновска есть живой свидетель событий начала двадцатого века.
— Девятисотого года она, соседка прадеда твово! Значится, в революцию уже смышленой была и все помнит. У них там рядом дом большой был, его снесли потом. И виноградники. За то их в Казахстан и сослали. Одна она осталась, приехала на земле своей помереть.
Конечно же, я никак не мог упустить возможность столь редкой встречи. И вскоре мы стояли у покосившейся мазанки, с закрытыми ставнями окон.
— Федора, говорю, Федора Рубцова помнишь? Вот энто есть яво правнук, перед тобой стоит! — кричал мой добровольный гид в ухо пополам согнутой временем древней старухи. Вся в черном одеянии с головы до ног, она старательно вслушивалась, смотря сквозь меня невидящими глазами.
— Рубцова? Помню! Эх, ухарь был! – услышав, наконец, она выпрямилась и даже как будто помолодела.
И начала свой почти двухчасовой рассказ.
— А Федор-то Степанович не наш был, не константиновский. Они сюда с братом приехали. Бедные были поначалу. Казакам они воду возили на поля. А где уж потом столько денег он взял, не знаю. Да только развернулся, дом построил, кинотеатр. Машину еще он купил, каких тогда еще никто и не видел. А треску от нее, а копоти… Носилась, страсть.
Со слов старухи (к стыду своему не запомнил я её имя) прадед был человеком веселым и добрым, а потому и заметным в станице. Так, например, построив в Константиновской доселе невиданный кинотеатр, он стал бесплатно раздавать билеты…и запустил в прокат пожалуй самый страшный фильм того времени — «Невеста Смерти». Представьте только, что началось после сеанса!
А как-то выкопали казаки старинную, с азовской ли войны или еще какой, чугунную пушку. Поставили ее у Правления для красоты, но только недолго она там простояла. Мой прадед утащил ее к себе во двор и всякое веселье сопровождать стал орудийным громом. Пока его не упросили не палить хотя бы по ночам.
В станице самой высокой девкой была дочь пономаря, которую по простоте все и звали Пономарихой. По случаю она дружила с пастушком, который был на их беду заметно маленького роста. Понятно, что их дружба вызывала смех и пересуды. И вот мой прадед как-то вызвал их к себе.
— Чего не женитесь, коль любы вы друг другу?
— Да как же нам жениться, Федор Степаныч? – стесняясь, отвечал пастушок под вздохи своей преданной подруги:
— Ведь денег-то у нас нет даже и на свадьбу, а уж где жить-то и совсем молчу.
И прадед подарил им курень, устроив пышную, на всю станицу свадьбу. Неделю веселились и гуляли, считая выдумку его очередной потехой.
— А молодые-то прижились, дети были. И долго поминали добрым словом Федора Степановича, — рассказывала мне соседка прадеда.
В подвале своего особняка устроил прадед игровое заведение. Со всей округи приезжали богатеи, играли там на деньги, веселились.
— А если не платил кто проигравший по долгам, была в подвале том комната особая. С железными дверьми и толстыми решетками на окнах. Посадит Федор Степаныч должника туда, вино дает и кормит. Покуда денег от него не привезут, не выпускает…
Действительно, мой прадед в Константиновскую приехал из Воронежской губернии. Происходил он из сословия однодворцев, в которых обратили казаков, живущих на так называемых «урезах» войска Донского. Для справедливости тут стоило бы отметить, что расказачивание первыми придумали отнюдь не большевики. Еще царь Петр, после восстания Булавина, отрезал земли у казаков и перевел их часть в сословие крестьян.
А впрочем, все равно послушных землепашцев из них не получилось. Поэтому определили казаков-однодворцев служить в драгунский полк, в котором и служил мой прадед.
Опасное своим свободолюбием казачество самодержавие старалось расколоть, одних определя в крестьяне, других в дворяне, а третьих отнеся к служивому казачеству. А заодно подмешивали послушной крови, изобретя реестровых и приписных казаков, и набирая в них кого попало.
Политика ассимиляции дала гнилые всходы и породила такую сумятицу в умах, что до сих пор никак не разберутся, кто есть казаки и откуда они взялись.
Теперешняя власть изобретать велосипед не стала и продолжает то же дело, создав реестр и назвав его «казаки».
Вот только мне одно тут очень интересно. Как отнеслись бы русские к тому, что если бы, к примеру, где-нибудь в Анголе, создали войско «русских», одев в косоворотки каких-нибудь зулусов и поручив им патрулировать саванну?
А происходили мои предки из черкасов-севрюков, проживавших в 17-19 веках в Острогожском уезде Воронежской губернии. И им было совершенно безразлично, признают ли их народом чиновники. Тем более, что те и сами вечно путались в своих двойных стандартах, то заявляя об участии в восстании Болотникова племени черкасов, то нагло отказывая им в самом праве на существование. И были те черкасы именно казаками, как стали уже позже их все называть. Что совершенно ясно хотя бы из названия донской столицы — Черкасск. К сожалению, за всеми походами и войнами воинственный народ почти не оставил по себе письменных свидетельств. Но так и не забыл себя и не растворился среди жителей Империи, изустно передавая по поколениям крупицы знания о своих традициях и истории.
— Ты что это делаешь? — грозно спрашивала меня тетя, когда я разгоряченный пытался залпом хватить стакан воды. — Ты что, водохлеб? Казаки в походе пьют маленькими глотками. Иначе как ты потом воевать будешь?
— Но я же не казак и не в походе, — еще совсем несмышленый отвечал я.
— Казак! — очень серьезно и совсем как взрослому говорила она. — Казак. А в походе ты еще будешь.
Атаманский дворец в 1961 г.
И в душу мне вкладывалась малая толика знания.
Да и сама квартира Полины Николаевны, в которой я провел почти все свое детство, была словно осколком прошлого, невесть каким ветром заброшенным в самый разгар советской эпохи. Старинная мебель 18-19 веков, посуда известных фабрик Кузнецова и Гарднера, столовые приборы черненого серебра. Все это, эвакуированное из Константиновской в 1919-м, могло бы украсить залы любого музея. И швейцарские настенные часы, кем-то из моих предков в 1848 году привезенные из Австрийского похода, громким и печальным своим боем словно включали машину времени.
Откуда появилось наше богатство? Следует помнить о том, как мы жили веками. Казаки не пахали на полях, создавая богатство своим помещикам, а воевали во всех войнах Истории. С которых и привозили законную добычу, платя за нее налог своей кровью. И прадед привез с собой на Дон золото, добытое именно таким путем. Даже я еще, совсем маленьким, держал в руках старые персидские и турецкие монеты, талеры и гульдены Европы, и русские серебряные рубли. Прабабушка тоже была не из бедных и до самой смерти соседи по коммуналке шипели на нее — «атаманша». Родные говорили, что дед ее или отец был на Дону атаманом и потому за ней давали большое приданое. А остальное сделали трудолюбие и ум. В компании с обрусевшим немцем Швандеровым прадед поднял свое немалое хозяйство.
Но ничего этого не осталось в результате революции, Гражданской войны и одной печальной истории, о которой я не могу тут не упомянуть. Еще во времена революции Лина Николаевна приютила молодую еврейку Татьяну Зиновьевну Ингберг, приехавшую в Ростов из местечковой Украины и работавшую уборщицей у нее в кабинете. Приютила, выучила на медсестру и впоследствии поселила в своей квартире. Мужа Полины Николаевны убили на фронте и будучи по природе своей однолюбкой она осталась совсем одна. Вот и пожалела скромную и тихую девушку Таню, взяв ее к себе в дом из каморки при больнице, где она ночевала, и содержа в квартире в качестве домработницы. Возила с собой по курортам и делилась всем, что сама имела от жизни. Со временем Татьяна воспринималась уже почти как родственник. Так прошли годы и вместе они состарились. А когда в семидесятых Лина Николаевна внезапно слегла, тихая и скромная Таня быстренько свезла ее парализованную в больницу. И скрыв болезнь ее от нас, родных, за несколько дней растащила из квартиры всё ценное.
Саму квартиру отняло государство и навсегда мне, тогда еще ребенку врезались в память осколки венецианских зеркал и старинного фарфора под сапогами грузчиков из домоуправления. Поздно узнав обо всем, я успел забрать на память о тете лишь те самые швейцарские часы, чудом уцелевшие посреди погрома. И глядя на обломки родной с самого детства обстановки, валяющиеся под подъездом в грязи, вспомнилось вдруг, как в далеком 43-м прятала тетя Лина эту Таню от рыскающей по городу зондеркоманды СС.
И вспомнилось мне, глядя на испитые морды этих грузчиков, как в феврале 1918-го в первый раз устанавливали в Константиновской Советскую власть. Прадеда тогда сразу арестовали, семью вышвырнули на улицу, а на доме нашем повесили красную тряпку и принялись целыми днями проводить там свои совещания. Машину тоже забрали, и на ней стал разъезжать какой-то вечно полупьяный большевистский начальник. Дом разграбили и даже взломали полы, всё домогаясь у родных, куда они запрятали деньги и ценности. Ну и понятное дело, что дочиста распотрошили склады и магазин.
Прадеда освободили тогда его же рабочие. Которые, узнав, что его хотят расстрелять, прибежали к тюрьме и чуть не устроили драку с охраной. Он ведь никогда никому не отказывал в помощи, а нуждающимся и вовсе бесплатно хлеб и муку раздавал. Да и та дрянь человеческая, что в полном соответствии с лозунгом «Кто был ничем …» пришла неожиданно к власти, была еще не столь самоуверенна и не так остервенела. Потом уж они стали всех без разбора стрелять. Пока же Советская власть проявляла себя в основном диким пьянством и самым банальным грабежом.
Вакханалия с громким названием Советы закончилась в станице с приходом в апреле казаков атамана Попова. Красные мигом сбежали, прихватив с собой все, что смогли утащить. И в Константиновскую на какое то время вернулась нормальная жизнь. Вот тогда-то мой прадед и пригласил к себе на постой генерала Краснова и жену его — Лидию Федоровну (ту самую женщину со старого снимка, что стоит рядом с вырезанным из него генералом). И до самого избрания Петра Николаевича атаманом, он жил у нас в доме, встречаясь с людьми и готовя создание Всевеликого войска Донского.
Был ли он сепаратистом и возможно ли называть его предателем интересов России, убежденного монархиста и патриота, не один раз проливавшего за нее свою кровь? С кем воевал атаман всю свою жизнь, с Россией ли, с русским ли народом?
Безусловно, очень талантливый, многогранный и сложный человек, атаман разрывался между любовью к казакам и преданностью Российской Империи. Но Империи не стало. Вместо нее появились большевики, с их интернациональными наемниками из латышей, китайцев и прочих. И главарь их — Троцкий провозгласил: «Казаки — единственная часть русской нации, способная к самоорганизации. По этой причине они должны быть уничтожены поголовно!»
Так что, особого выбора у Краснова и не было. И даже его союз с Германией, который ничем не предосудительнее использования китайцев или мадьяр красными, имел цель освобождения той России, которую любил атаман. И русского народа, который попал в кабалу большевизма.
Прочтите эти строки и подумайте сами. Вот что писал Краснов в 1922-м, когда Дон и Кубань еще захлебывались казачьей кровью:
Дочь Ф.Рубцова Ольга ушла в Донскую Армию медсестрой. Убита-большевиками
«Именно теперь мы переживаем такой момент, когда нам нужно стать, прежде всего, русскими и отстоять свое Русское дело, собрать Россию, умиротворить ее, успокоить, вернуть к честной творческой работе и только тогда мирным путем словесно столковаться и выяснить свои политические верования и вожделения. Прежде всего, Русское дело и Россия, а потом уже устремление к политическим идеалам».
А вот уже цитата из текста Воззвания от 22 июня 1941-го: «Я прошу передать всем казакам, что это война не против России, но против коммунистов».
Великая путаница в умах была порождена десятилетиями советской пропаганды. Уничтоженная большевиками Россия в них оказалась синонимом СССР, а слово «советский», когда необходимо, удобно подменяют на понятие «русский». Но даже стоя на ступенях лубянского эшафота, старик-генерал продолжал любить свою Россию, передавая племяннику Николаю завещание:
«Чтобы ни случилось, не смей ненавидеть Россию. Не она, не русский народ — виновники всеобщих страданий. Не в нем, не в народе лежит причина всех несчастий. Измена была. Крамола была. Не достаточно любили свою Родину те, кто первыми должны были ее любить и защищать. Сверху все началось, Николай. От тех, кто стоял между престолом и ширью народной… Россия была и будет. Может быть, не та, не в боярском наряде, а в сермяге и лаптях, но она не умрет. Можно уничтожить миллионы людей, но им на смену народятся новые. Народ не вымрет. Все переменится, когда придут сроки. Не вечно же будут жить Сталин и сталины. Умрут они и настанут многие перемены… Жаль, что не доживу».
Нет, не против России и не против ее народа воевал атаман, а против той нечисти, что растоптала его Отчизну. Она и сейчас никуда не исчезла, и все также стоят на площадях городов истуканы главного палача, цинично заявлявшего: «Ивашек» надо было дурить. Без одурачивания «Ивашек» мы власть не захватим»; «А на Россию мне плевать»; «Под видом «зеленых» (мы потом на них свалим) пройдем на 10-20 верст и перевешаем кулаков, попов, помещиков. Премия 100000 рублей за одного повешенного».
А скромные памятники защитникам России от этого чудовища громят и рушат вандалы, под молчаливое одобрение спрятавших партбилеты чекистов и большевиков. Которые враз заделались «демократами» и называют патриотизмом обычное лизоблюдство.
Не против русских людей воевал атаман, и не русский народ так люто ненавидела моя тетя, а против тех, что уничтожил в России миллионы людей и точно также бездумно стрелял в народ в 1962-м в Новочеркасске. Совсем как их отцы и деды-красногвардейцы.
Против тех «хамов грядущих», после которых от людей остаются дыры в истории и фотографиях.
И лишь тогда придет время, о котором писал Атаман, когда проснется Россия от страшного сна и народ её станет народом. Не ряженым «россиянином», а уважающим свое прошлое русским или казаком. Которые никогда уже не позволят собой помыкать.
И тогда в нашем старом доме, где власти устроили городской суд, будет музей казачества и атамана Краснова, отдавших жизни свои за Родину.
© Сергей Рубцов
Комментариев нет:
Отправить комментарий