Не раз отмечалось, что скифское искусство сумело прекрасно развить звериный стиль, но с трудом выходило из примитивного состояния, когда дело касалось человеческих изображений. Это не мешает, однако, человеку часто фигурировать в этом искусстве, но изображения людей встречаются главным образом с конца V в. (Солоха). До этого времени человеческое изображение давалось лишь в произведениях импортных, греческих; единственное, пожалуй, исключение составляют каменные фигуры воинов, о которых писали А.А. Миллер, А.А. Спицын, Т.С. Пассек, Б.А. Латынин и др. [1]
С конца V в. спрос на антропоморфные изображения усиливается. Они одновременно встречаются и на греческих, и на скифских вещах, бытовавших у представителей скифской знати. Среди множества этих изображений довольно отчётливо выделяется круг местных божеств, к которым присоединяются греческие, вероятно, как-то по своему понимавшиеся у скифов. Появляются бытовые сцены опять-таки на вещах то греческой (чертомлыцкая ваза, кульобский и воронежский сосуды), то скифской работы (охотник за зайцем на александропольской бляшке, сидящий скиф со скипетром — на бляхах Аксютинского кургана №2, раскопок Мазараки 1905 г. и т.п.).
Есть ещё одна категория изображений, частью передающая мифологическое, частью, может быть, даже эпическое начало: скифы, борющиеся со львами и грифонами; Геракл, удушающий немейского льва; воины — один верхом, другой пеший, схватившиеся в поединке (на геремесовской бляхе); два всадника с копьями, скачущие друг на друга (на поясном крюке из Керчи). [2] Все эти изображения могут, конечно, отчасти передавать бытовые сцены, но, думается, чаще передают нечто большее.
Греческое искусство Причерноморья, само по себе в некоторой степени «варваризованное», здесь успешнее выполняло требования заказчика. Скифский мастер хуже справлялся с передачей человеческой натуры, чем греческий; последний достигал большего эффекта и умело приспособлялся к вкусу потребителей. Особенно ярки в этом смысле горит и гребень из кургана Солохи. [3] С неподражаемой живостью изображена сцена боя на горите.
(7/8)
Пеший противник схватил всадника-скифа за волосы и тащит его с коня. Скиф налету, стремясь оборониться, выхватывает акинак, изображенный со всеми его типичными чертами. На гребне один всадник скиф в полугреческом вооружении схватился с двумя пешими скифами (убитая лошадь одного из них лежит тут же). В обеих этих сценах слишком много индивидуального, чтобы видеть в них просто бытовые эпизоды. Невольно приходит на ум, не передают ли здесь греческие мастера сцены из былинного скифского эпоса, хорошо известные и его скифским творцам, и соседним грекам-колонистам.
Может быть, кое-какие детали в эллинской трактовке отступали от подробностей былины; но это не могло особенно заботить ни творца, ни зрителя. Разве не известны отступления от традиционного мифологического канона на греческих вазах и в скульптурах? Тем более они могли иметь место при греческой передаче скифского мифа или отрывка скифского эпоса. Мне кажется, что и в сценах кульобской и воронежской ваз очень много индивидуального и что здесь скорее тоже определенные эпические сцены. Это менее вероятно, но не исключено и по отношению к сцене «скифы среди табуна» на плечике чертомлыцкой амфоры. Сцена скифской работы, изображённая на геремесовской и бурачковской бляхах, по своему индивидуальному содержанию, может быть, изображает тот же героический эпизод, что и на гребне из кургана Солоха. Эпические сцены на предметах быта и оружии в местной скифской и греческой колониальной трактовке, отрывки скифского эпоса в повествованиях Геродота и других писателей достойны большего внимания, чем им уделялось до сих пор. Думается, что эти отрывки могут дать гораздо больше, если рассматривать их с такой точки зрения и попытаться восстановить по ним скифский эпос, хотя бы частично.
В настоящей статье я хочу остановиться на одной категории изображений, связанных с двумя хорошо сохранившимися отрывками этногонического скифского эпоса. Геродот передаёт две редакции этого мифа. Одна из них якобы местная, скифская; она изложена им кратко и не всегда отчётливо; вторая, рассказанная со всякими подробностями, — версия греческих колонистов, сложившаяся в несколько иной скифской среде, чем первая. Греческим является прежде всего переименование Таргитая в Геракла. М.И. Артамонов в своей чрезвычайно интересной статье «О землевладении и земледельческом празднике у скифов» [4] высказывает мнение о том, что обе легенды возникли «у разных по образу жизни скифов» и замечает, что эллинизированная версия имеет черты быта номадов и связана с Гилеей. Следует, однако, заметить, что первоначальное возникновение её связано с земледельческой территорией. Основа легко выясняется из того, что она приурочена к Гилее, а Ехидна, конечно, является местной хтонической нимфой, связанной с плодородием. При этом уж никак не лук и стрелы, [4a] общие и земледельцам и кочевникам, связывают это в корне земледельческое предание с кочевыми, в том числе и царскими скифами, а представление о прибытии родоначальника народа и царей извне и супружество его с местной богиней. Подобно этому, и в первой версии супруга Таргитая является дочерью Борисфена, близкого к Гилее. В этом сказывается вполне реальное слияние автохтонных и пришлых элементов. Всё же это земледельческое предание территориально ближе связано со скифами-кочевниками в узком смысле, чем с царскими скифами.
С.П. Толстов также видит в обеих версиях творчество двух племён Скифии, отмечая, как это сейчас сделано мною, пришлый характер родоначальника во второй (эллинизированной) версии. Он высказывает весьма
(8/9)
интересную мысль о связи этой версии через мотив братьев-врагов с циклом легенд об Огуз-Кагане, родоначальнике тюрков. Это толкование лишь в небольшой степени связано с моей темой, но опустить его, как мы увидим ниже, было бы неправильно. В заключении придётся к нему ненадолго возвратиться. [5]
Эти две версии, таким образам, объединяют фольклор осёдлых и кочевых племён в одно целое. Это видно также и из наличия среди племён, происходящих от трёх царей-братьев, трёх групп и из трёхчленного деления войска с кочевым царём Иданфирсом во главе ещё в эпоху нашествия Дария.
Сходная легенда о происхождении скифов передана Диодором. [6] При некотором сходстве, у него легенда эта звучит иначе, чем у Геродота. Аракс, Танаис и Мэотида фигурируют у Диодора в этой легенде. Местности эти, по Геродоту, Страбону и др., — исконная и всегдашняя область обитания царских скифов, а затем сарматских племён. У Диодора, хотя об этом не говорится прямо, эта легенда представляет собой опосредствованную его греческим источником версию, бытовавшую у кочевых племён. В самом деле, в его словах о том, что скифы подчинили себе «огромную страну за рекой Танаисом до Фракии» звучат два мотива истории именно кочевых племён: во-первых, движение их, при завоевании всей страны, с Аракса и из-за Танаиса к западу, вплоть до Фракии, т.е. традиция, близкая третьей легенде Геродота; во-вторых, рисуется связанная может быть с началом государственной жизни Скифии завоевательная политика типичного кочевника Атея, объединителя всей Скифии — от Мэотиды до Дуная.
Итак, возникшая в глубокой древности легенда о происхождении скифов, на первых порах связанная с древним земледельческим народом, в какое-то (достаточно раннее) время, когда грани между кочевниками-завоевателями и местным осёдлым населением стерлись, стала общескифской. Не так уже важно, что в версии Диодора змееногая богиня стала дочерью Земли, а супругом богини Зевс, коль скоро в геродотовой версии отец её супруга Зевс-Папай является супругом Апи, богини Земли. Эта перестановка не так уже непонятна, если принять во внимание, как много изменений и у скифов, и у греков претерпела эта позднейшая версия, чтобы воплотиться в рассказе, сохранённом в Библиотеке Диодора, этого своеобразного историка.
В IV в. до н.э. в Скифии произошли, как можно предположить со значительной долей вероятия, крупные социальные и политические изменения. В 339 г. закончилось царствование Атея, воинственного повелителя и объединителя Скифии. Я не буду сейчас приводить всех аргументов для доказательства этого. В советской литературе по этому вопросу есть две точки зрения. Одна считает, что только крымское скифское царство можно назвать рабовладельческим государством, развитие которого было несколько приостановлено победой Диофанта; после этого оно распалось и исчезло. До его образования скифское общество несколько веков находилось на стадии военной демократии. [7] Вторая точка зрения высказана была А.П. Смирновым, П.Н. Шульцем, В.Д. Блаватским и мною. [8] Взгляды трёх последних очень сходны. Мы считаем царство скифов в Крыму рабовладельческим, но предполагаем, что рабство возникло ещё раньше в степной Скифии.
(9/10)
Сущность дела в общих чертах, как мне кажется, сводится к следующему. В VII-V вв. до н.э. ещё всецело господствовала скифская военная демократия со своеобразными чертами, одной из которых является наличие господства кочевников над земледельцами. По Геродоту, кочевники считали земледельцев своими рабами. Подобное порабощение одного племени другим — явление не слишком редкое и известно в эпоху военной демократии. Не совсем ясно, в чём выражалось это подчинение. Достоверно известно лишь право царей господствующего племени требовать себе слуг (ϑεράποντες — «слуги-товарищи») у подвластных племён; право на корм и дани перекочёвывающей по территории орды кочевников, по каким бы причинам эта орда ни кочевала, повинность принимать посмертную царскую перекочёвку и, наконец, повинность сооружать огромную насыпь кургана. «Рабство» зависимых племён было здесь скорее своеобразным данничеством. То же мы видим и при временном господстве в Азии, где вторгшиеся скифы-покорители требовали себе дани, но не образовали никакой прочной организации государственного типа. Военнопленные рабы использовались в скотоводстве и, может быть, довольно широко, но они так и не стали главной рабочей силой.
С конца V в. и за первую половину IV в. до н.э. обстановка, повидимому, резко и очень быстро переменилась. Едва ли когда-нибудь мы точно узнаем, как проходил внутренний переход от военной демократии скифов к рабовладельческому обществу степного царства Атея и когда точно произошёл этот переход.
О том, что скифское общество стало рабовладельческим, можно судить хотя бы по переселению (вероятно, насильственному) части скифов-земледельцев между концом V в. и серединой IV в. из Поднепровья в Крым, [9] по обогащению скифской аристократии вследствие вывоза хлеба, по стремлению царей III-II вв. захватить в свои руки порты, откуда экспортировался хлеб. Сохраняя кочевой быт, царская династия и аристократия уже эксплоатировали покорённые издавна племена как непосредственных производителей хлеба — главного вида товаров в кочевом царстве скифов. Племена эти частично стали, можно предполагать, закрепощёнными земледельцами, а отчасти и пастухами, причём участки с некоторым числом земледельцев закреплялись на время за тем или иным представителем скифской кочевой аристократии.
Некоторый свет проливает на состояние общества в эпоху Атея рассказ Полиэна «Военные хитрости» (VII, 44), несколько иначе изложенный Фронтином. [10] В этом рассказе говорится, что Атей приказал «земледельцам и коневодам» инсценировать наступление целого войска с сопровождавшими его стадами. У Фронтина земледельцы и пастухи, сопровождающие войско Атея, названы «imbellis turba»; ввиду экстренного случая они были вооружены копьями.
В связи с этим в безоружной в обычной обстановке толпе можно, кажется, видеть уже обращённых в рабство покорённых земледельцев и коневодов. Оторванные на время от своего дела, они здесь лишь войсковая зависимая прислуга, т.е. те же своеобразные рабы. Это выясняется главным образом по косвенным данным экономической истории Скифии этого времени, т.е. IV-III вв. В Скифии в течение веков создавались и своеобразно сложились производственные отношения, близкие к существовавшим в Греции — Спарте и Фессалии.
Эти производственные отношения Энгельс и вслед за ним советские
(10/11)
историки античного мира исследовали с достаточным вниманием и согласно считают их особой формой общинного рабства. [11]
Я не хочу ставить полный знак равенства между пенестами и скифскими земледельцами. Конкретные формы их порабощения нам не вполне ясны. Внутри этих племён была, конечно, своя имущественная и социальная градация. Об этом говорят археологические данные. Сходство не может быть полным и потому, что в Греции этот уклад был основным и бытовал среди государств, где покупной раб был основной рабочей силой в ремеслах и в земледелии. Да и в соседнем, вполне рабовладельческом Боспоре, оба уклада уживались бок-о-бок. Рабовладельческий строй и не мог принять иных форм в Скифии. Такая форма — результат завоевательного порабощения. Рабовладение в Скифии существовало ещё в эпоху военной демократии, но сложилось окончательно при Атее. Не завершило ли завоевание Атея порабощение непосредственных производителей внутри земледельческих племён? Самое же государство с возникновением царства Атея как государства поработителей-кочевников уже сложилось. На это есть кое-какие косвенные указания: 1) отчётливое выделение конной аристократии, существование которой подтверждается большими курганами Герроса; 2) богоданный характер царской власти, выраженный в ряде изображений; 3) появление знаков царского достоинства в виде скипетров, тиар и т.п.; 4) царская стража на манер персидской (декрет в честь Протогена). В последних двух случаях очень много освежённых иранских явлений, известных в Персидском царстве в последнем веке его существования. Ничем иным не засвидетельствованные взаимоотношения с Персией здесь налицо. Иранские царские скифы, в лице царской фамилии, искали в какой-то мере внешних регалий с помощью старых политических связей.
Некоторое сходство между рабовладельцами и рабами Фессалии и Спарты, с одной стороны, и скифами — с другой, проявляется ещё в том, что как в первых двух областях Греции, так и в скифском Причерноморье господа и рабы принадлежат к разным племенам одного народа. Первоначально автохтонные земледельческие и пришлые кочевые скифы, разделяясь по племенам, имели много общего в культуре (по данным археологии), говорили на сходных наречиях. Геродот хорошо отличает скифские племена от нескифских и ясно отделяет шесть скифских племён — четыре земледельческих и два кочевых — от остальной массы соседних народов. В эпоху военной демократии эти племена образовывали один племенной союз с царскими скифами во главе. О том, что это ещё не государство, а племенной союз, не всегда одинаковый по составу и неодинаково прочный в разное время, явствует из его внутреннего устройства, территориального деления, характера царской власти и т.п. Это, хотя и не прочное, единство выразилось и в частичном забвении старого вторжения кочевников (от него сохранилось в одном земледельческом предании безлюдие страны, пришлый родоначальник и племена авхатов и паралатов), и в принятии единой легенды о происхождении. Выше уже говорилось о двух её вариантах: днепровском и донском, земледельческом и кочевом. Это — предание о создании скифской этнической общности после кочевнического вторжения из-за Аракса и Танаиса, о рождении нового скифского народа на базе автохтонных и пришлых племён.
Из геродотова повествования об Анахарсисе и Скиле известно о существовании царской династии с передачей власти от отца к сыну ещё в эпоху военной демократии VI-V вв. Если верно, что царство Атея есть первое государственное образование на территории Скифии, то неизвестно,
(11/12)
принадлежал ли Атей к этой фамилии или был узурпатором, порвавшим старые первобытно-общинные связи. Некоторый ответ на это даёт судьба легенды о происхождении скифов, отразившаяся, по моему мнению, в небольшом, но важном круге изображений, найденных в группе «царских» курганов Герроса и Крыма.
Я имею в виду серию тонких штампованных бляшек из золота, весьма однообразно трактующих сцену борьбы Геракла с немейским львом. Геракл всегда слева; упав на колени, он душит немейского льва, обхватив его за шею. Изображение это заключено всегда в круг, диаметром в среднем 2,15 см (рис. 1 — а, б). Такие бляшки встречены в Чертомлыке, Чмырёвом кургане, Верхнем Рогачике и Шульговке, близ Мелитополя, [12] т.е., кроме
Чертомлыка, все находки описанных предметов сделаны в пределах заднепровских степей. Кроме того, такая же бляшка встречена в кочевническом по погребальному инвентарю роскошном погребении Куль-Обы. В Чертомлыке такие бляшки входили в состав женского ритуального убора, в Куль-Обе относились, повидимому, к балдахину над царским погребением. Все курганы, в которых найдены эти бляшки, IV в. и, может быть, начала III в. до н.э., т.е. как раз того времени, когда уже, вероятно, сложилось в Скифии и примитивное рабовладельческое классовое общество, и объединённое царство Атея.
Едва ли творцам греческой переработки мифа о происхождении скифов нужно было большое усилие, чтобы превратить Таргитая в Геракла. И тот и другой — дети Зевса, и тот и другой родоначальники; Геракл — пелопонесских дорян, Таргитай — скифов. Реальные атрибуты скифа (броня-пояс и лук) и соответственные дары Геракла сыновьям и его обычные атрибуты лишь дополнили это сопоставление.
В курганах IV и III вв. сильно возросло количество изображений греческих божеств. Не является ли и Геракл таким же перенесением образов греческой религии в Скифию? Это, однако, невозможно. Изображения Геракла по обилию находок описанных бляшек не случайны в могилах скифских царей или богатейших представителей аристократии. В изображениях Геракла правильнее видеть результат представления о прямом происхождении новой, единовластно правившей ветви скифских царей от прежней фамилии, производившей себя от Зевса через Таргитая-Геракла или результат нарочитого присвоения этого символического изображения Атеем и его семьёй, если имела место узурпация царской власти, для установления фиктивной общей генеалогии с прежней династией.
Таргитай-Геракл достаточно понятное явление. Герой, основатель племени, выступает в нём в то же время как и родоначальник царской династии, наследование в которой установлено прочно по отцовской линии. Если даже в мифе и есть ещё какие-то пережитки материнского права в образе змееногой богини-матери, то вся его основная концепция рисует картину вполне установившихся патриархальных отношений, к тому же восходящих к очень отдалённому времени.
(12/13)
Отождествление Геракла, изображённого на упомянутых бляшках, с Таргитаем упирается в одно обстоятельство: Геракл изображён в борьбе с немейским львом. О Таргитае же известно только одно, что он был первым человеком. Но в раннем фольклоре обычно герой — учитель культуры, а в более позднем — герой-родоначальник является богатырём, который побеждает чудовища и врагов, а также совершает трудовые подвиги. Нет ли в быту степняков каких-нибудь данных о существовании такого богатыря, победителя чудовищ?
В скифском погребальном ритуале довольно хорошо известны навершия, служившие, как вновь показал В.В. Шлеев, по большей части шумящими украшениями скифских колесниц, хотя, может быть, и не все. В архаическое и классическое время эти навершия имеют вид прорезных бубенцов на втулке с перекатывающимися внутри шариками и с трёхмерными изображениями в зверином стиле. В эпоху царских курганов их форма сильно меняется. По большей части (Александропольский курган, Слоновская Близница и т.п.) — это плоские двусторонние ажурные фигуры крылатых змей и различных грифонов или терзающих зверей, или одиночных, изредка — фигуры зверей (Чертомлык); наконец, изображения божеств — крылатой богини (Александрополь), может быть самого Папая (Лысая гора под Днепропетровском).
Для трактуемой темы представляют интерес три навершия из Слоновской Близницы. Эти навершия односюжетны и различаются только деталями обработки. На таблице в ДГС (XXX, 1 и 2) навершия нарисованы неверно. На обоих изображён лев или пантера; в одном случае добавлением крыльев этот зверь превращён в львиноголового грифона, пожирающего небольшого зверька какой-то непонятной породы. Из-за спины хищника видан неправильных очертаний выступ: это — верхняя часть изображённой в профиль человеческой фигуры; из-за хищника видна повёрнутая вперёд голова с крупным глазом, верхняя часть груди человека (в одном случае покрытая схематическими складками одежды или панцырем, в другом — гладкая) и рука, не то левая, не то правая, что зависит от стороны навершия; рука поражает зверя в спину схематично изображенным кинжалом (рис. 2) Прототип отчасти забытый, имеющий, конечно, более полный вид, превратился выписанной сцене в схему. Нет никакого сомнения, что на навершиях, как и на бляшках, изображена героическая сцена, но в собственно скифской трактовке, может быть, даже передающая больше подробностей скрывающегося за ним мифа, чем греческие бляшки с Гераклом. Именно греческая бляшка позволяет и на навершии из Слоновской Близницы видеть того же Таргитая в борьбе с мифологическим чудовищем. Эта интерпретация отличается от греческой несколько большей сложностью содержания, а также изображением оружия, вероятно, кинжала. Кроме того, на одном из этих двух наверший изображён хищник кошачьей породы, а на другом — грифон. Это обстоятельство при тождестве содержания сцены на обоих навершиях приобретает своеобразный интерес.
Совершенно так же в наборе золотых бляшек женского погребения в Чертомлыцком кургане встречаются два вида со сходными сценами. Эти бляшки греческой работы. Одни из них передают уже известную сцену — Геракл и немейский лев, другие изображают скифа в башлыке (но как греческого героя — нагим), борющегося с грифоном. Едва ли случайно то, что как в наборе наверший, так и в наборе бляшек повторяются попарно сцены борьбы героя со львом и с грифоном. Возможно, это сцены борьбы одного и того же героя-родоначальника с разными чудовищами, имеющими свой мифологический смысл. Может быть, мифы о Таргитае, победителе чудовищ, имеют в мифе об аримаспах и грифонах разные версии, жившие у различных соседних или культурно связанных, хотя бы далеких, племён. Иначе говоря, не всякое изображение варвара, сражающегося с грифоном, рисует аримаспа, но может передавать один из подвигов Таргитая-Геракла.
(13/14)
Широко известна упоминавшаяся уже чаша из бокового погребения Солохи; она подражает деревянным и глиняным скифским сосудам, с двумя горизонтально поставленными, сегментовидными сплошными ручками. На этом сосуде изображены скифы, охотящиеся на львов. На одной стороне преследуемая дичь — рогатая львица. Живая сцена, выполненная на металле,
Рис. 2. Навершия из кургана Слоновской Близницы. Бронза. Гос. Эрмитаж
вероятно, греческими окраинными мастерами, передает, может быть, тот же эпизод из подвигов местного Геракла, но в новой сюжетной схеме. Миф о нём, думаю, имеет несколько версий, к которым в данном случае прибавилась известная в V-IV вв. склонность греческих мастеров изображать экзотические восточные охоты. [13]
В ГИМ хранится замечательный, обломанный справа и снизу, золотой медальон; первоначальный диаметр его около 2,5 см (рис. 3). По краю идёт орнамент из двух сканых верёвочек и внутреннего ряда сдвоенных, обращённых одна вверх дугой, другая вниз, простеньких спиралей в виде латинского «S». В середине, во всю высоту средней части медальона стоит скиф в обычном костюме. Его правая рука высоко занесла топор над зверем, поднявшимся на дыбы для прыжка на этого воина. Из-за бедра правой ноги виден конец горита со вставленным в него луком. По сторонам воина цветы. На уровне бёдер видны две передние лапы зверя. Что это лапы хищника, — совершенно очевидно из сличения с трактовкой передних лап хищников на лекифах Ксенофанта и на головном уборе из Большой
(14/15)
Близницы; [14] правый край медальона с остальной частью фигуры хищника отломан. Изображение на медальоне выполнено мельчайшей зернью. Медальон найден в смешанном слое некрополя при раскопках Косцюшко-Валюжинича в 1907 г. в Херсонесе. Обстоятельства находки точнее неизвестны. По костюму воина и по отделке медальона можно примерно судить о времени его изготовления; орнаментальные детали его (верёвочка и спирали), а также вся тончайшая работа вполне напоминают подвески из Куль-Обы и оправу клыка из Семибратних курганов. [15] Костюм же
воина и его вооружение ничем не отличаются от изображённых на знаменитых сосудах со сценами из скифской жизни. Время изготовления этого медальона относится к началу IV или первой половине III в. до н.э. Из данного выше объяснения навершиям из Слоновской Близницы следует, что здесь мы можем видеть один из подвигов Таргитая.
Все эти изображения свидетельствуют о том, что в IV-III вв. до н.э. легенда о герое-прародителе земледельческих и кочевых скифов приобрела новый вид; она связалась с новыми социальными порядками только что народившегося царства Атея, вероятно, освящая деспотизм владык этой ранней степной рабовладельческой монархии посредством усиленного культивирования представления о действительном или фиктивном происхождении государственной династии от царей военно-демократического союза племён. До этой эпохи не появлялись соответствующие изображения потому, что культы более раннего времени ещё не требовали обязательных антропоморфных изображений (вспомним хотя бы описание культа Арея в эпоху Геродота).
В эпоху же Атея не только Таргитай-Геракл, но и другие божества стали воплощаться в многочисленных, частью греческих, частью туземных изображениях. К числу последних принадлежит вероятное изображение Папая, происходящее с Лысой Горы в Днепропетровской обл. [16] Эти
(15/16)
изменения конкретных форм скифских культов подготовлялись, судя по отрывкам скифского фольклора, у античных авторов ещё в эпоху военной демократии. Рабовладельческая Скифия, сохраняя древние сказания и культы, в значительной мере ввела в них изображения человека. В этом ей помогало соседнее эллинство, принеся своё разработанное антропоморфное искусство на скифские алтари.
Выше было отмечено наличие одинакового предания о происхождении скифского народа у земледельческих и у кочевых племён. Мы видим, что поскольку власть в новом государстве оказалась у кочевых скифов (в общем, а не в специфически геродотовом смысле), то и изображения героя-родоначальника и его подвигов распространены в IV-III вв., если не считать упомянутого херсонесского медальона, исключительно в определённо кочевых (по всему облику царских и аристократических) захоронениях, происходящих со степного левобережья Днепра, из Приазовья и Крыма. Исключение составляет Чертомлык, но и он находится за Ингульцом — Пантикапом, т.е. на кочевой территории. Правда, с IV в. Крым заселяли скифы-земледельцы, но владела ими попрежнему кочевая аристократия. Весьма досадным фактом является то, что самое восточное из этих изображений найдено у с. Шульговка, на притоке р. Молочной — Тощенаке, почти в окрестностях Мелитополя. Но ведь и далее на восток, до дельты Дона, всё ещё тянется скифская кочевая степь, представленная лишь в случайных находках. Её планомерное изучение едва-едва начато Скифской степной экспедицией ИИМК и Института археологии АН УССР. Находки бляшек с изображениями Геракла там вполне возможны, так как набор их, очень близкий к бляшкам царских курганов и, в частности, к бляшкам из кургана Шульговки, известен по раскопкам А.А. Миллера в станице Елизаветовской. [17] Навершие из Слоновской Близницы представляет героя, вооружённого мечом. В Елизаветовском городище найдена бронзовая статуэтка воина с типичным акинаком IV-III вв. в руках. [18] Вообще хорошо известно, что на этом городище нет вещей моложе конца III в. до н.э. Не является ли и эта статуэтка изображением того же героя, но на сей раз вошедшего в донскую культуру иаксаматов или древнейших танаитов, то ли мэотов, то ли сарматов?
Отрывок скифского фольклора о происхождении савроматов считает это племя сложившимся от бракосочетаний молодёжи свободных скифов с амазонками и этим объясняет реальные черты гинайкократии савроматов. [19] Археологически известны черты женовластия вплоть до первых веков нашей эры у племён, населявших Задонье и Заволжье, племён, откуда вышли сарматы Сев. Кавказа, Украины и, вероятно, ранние аланы. [20] Если, как вполне позволительно думать, савроматы (впоследствии сарматы) сложились сравнительно поздно к востоку от кочевых и царских скифов, [21] то не у мэотов (конечно, очень предположительно), а именно у сарматов следовало бы ожидать отголосков предания о родоначальнике Таргитае. Савроматы с их гинайкократией, впрочем, как естественным пережитком более раннего матриархата, могли трактовать этого героя несколько иначе, чем скифы, прошедшие сквозь почти лишенное матриархальных пережитков патриархальное прошлое. Впрочем, у сарматов к началу нашей эры, ко времени изживания гинайкократии, этот образ мог получить почти ту же патрилинейную трактовку.
Как бы в подтверждение этого положения, из района распространения сарматов (Астраханского Поволжья) в собраниях ГИМ находится пре-
(16/17)
красная четыреугольная золотая бляха или, может быть, щиток фибулы, на которой изображена сцена, близкая к описанным выше (рис. 4); размеры бляхи 6,1×4,6 см. Левый нижний и правый верхний углы неполны. Края кое-где порваны и помяты. На бляхе выдавлено довольно рельефное изображение упавшего на передние лапы хищника (барса?). Голова хищника в профиль, с разинутой пастью, обращена назад. Хвост пропущен между ног, идёт вдоль правого бока зверя, как перевитая проволока, и имеет на конце яйцевидную кисть, слегка приподнятую над крупом и склонённую назад. Середина изображения занята фигурой мужчины, заслоняющей часть фигуры зверя. Мужчина обращён в профиль вправо. Он припал на колени и упирается ими в плечо зверя; правая рука его сжимает шею барса у гортани. Левый рукав виден сзади отверстой пасти хищника. Герой в ори-
Рис. 4. Бляха с изображением героя, борющегося с барсом. Золото. Находка в Астраханской обл. ГИМ.
гинальном костюме. Расширяющиеся к концу рукава немного завёрнуты; спина и полы кафтана стёганы в несколько рядов, вертикальных на спине и горизонтальных на полах. Длинные до щиколотки шаровары также вертикально простёганы. Ноги обуты в невысокие остроносые сапожки. Волосы связаны на затылке в узел и в основании охвачены повязкой; лицо безбородое. Совершенно очевидно, что герой жестоко борется со зверем. В.А. Городцов [22] и вслед за ним М.И. Ростовцев [23] совершенно неверно сажают героя верхом на пантеру, принимая его предположительно за Диониса. Ясно видно, как герой упирается правым коленом в плечо зверя так, что правая нога опускается на носок. Из-за неё видна согнутая левая нога, твёрдо опирающаяся на всю ступню. И у изнемогающего зверя, и у героя ясно видно напряжение борьбы.
Плечо зверя трактовано ещё в старом скифском духе. На нем изображена голова орла в своих основных деталях: глаз, восковица и клюв; но голова необычно перевёрнута — восковицей и глазом вниз. При этом клюв орла частично закрывает правое колено и плечо зверя. В этой черте, пожалуй, позволительно усматривать пережиток в виде схематизированного крыла львиноголового грифона. Здесь это забытое крыло выродилось в схему. Всё это позволяет считать, что не только предание о Таргитае, но и разные варианты рассказов о его подвигах (и не только в преданиях, а также в изображениях этих подвигов), отразились в астраханской бляхе, хранящейся в ГИМ. Иначе неоткуда было бы появиться здесь непонятному львиноголовому грифону, превращённому на сей раз в барса. Это же непонятное в своём архетипе изображение рисует недостаточно ясную, но наметившуюся выше связь Таргитая и его подвигов с эллинизованной версией предания об аримаспах.
К какому циклу произведений искусств относится астраханская бляха ГИМ? По верхней, левой и нижней сторонам бляхи непрерывно идут золотые напаянные пятиугольные перегородки, обращённые внутрь вершинами. Это гнёзда для цветных вставок: глаз барса, яйцевидная лунка под его ухом, восковица и клюв орла на его плече, заострённые яйцевидные лучки на запястье и локте правой передней лапы, круглые гнёзда на пятках задних
(17/18)
лап. Ни одна из этих вставок не сохранилась. Ближайшие аналогии мы видим в европейских сарматских изделиях: бляхи из раскопок на Кубани, вещи Новочеркасского и Воронежского кладов и т.п. Но ближе всего наша бляха к таковым же из Зубовского хутора и из Новочеркасского клада. По аналогии с бляшками из Зубовского хутора, мне наиболее вероятной кажется дата астраханской бляхи с I в. до н.э. по I в. н.э. Единичность этой бляхи не позволяет делать более широких выводов.
Древность этногонической легенды, возрождённой в Атееву эпоху для прославления деспотии, несомненна. Если она уже имела определённую форму с давнего времени, за тысячу лет до Геродота, то едва ли можно сомневаться в том, что Таргитай, ставший патриархом в глубоких недрах бронзовой эпохи Приднепровья, если не раньше, ещё в эпоху материнского права, явился как герой, создатель племени или племенного союза и культурных навыков. Зародившись в Черноморье, легенда о скифском Геракле стала даже книжной в передаче Геродота и Дионисия. Астраханская бляха позволяет заподозрить бытование легенды о Геракле-Таргитае, переданной непосредственным общением при слиянии в одно племя задонских женоуправляемых автохтонов со свободными скифами на их степных восточно-азовских границах. А сходные черты в легенде об Огуз-Кагане указывают на далёкий и долгий путь, проделанный этой легендой ещё далее на восток.
Комментариев нет:
Отправить комментарий