«… Східнокарпатський регіон є західною, крайньою частиною Великого Євразійського Степу (Хінгано-Карпатського, довжиною біля 8000 км), який був ареною великих міграцій. Особливо давніх номадів Сходу. Наприкінці шляху їхніх західних переселень та військових вторгнень до Європи стояли Карпати. Вони відігравали роль «великої природної стіни» і водночас «воріт у Європу», де була побудована багатоешелонова система з «Довгих валів». Зокрема Римом і Болгарією, а потім поновленаранньодержавними утвореннями даного регіону… Через Східнокарпатський регіон проходили численні міграції також народів Європи – як із півночі, так і з півдня та заходу. Все це перетворювало тоді його на велику етнокультурну й етнополітичну контактну зону, яка в окремі кліматичні періоди характеризувалася значною густотою населення. У цю справді «благодатну землю»прагнули дійти й поселитися десятки давніх племен і народів з Європи та Азії. Окремі з них навіть зафіксовані історично в самих назвах Карпат, зокрема як гори Ріпейські, Певкінські, Бастарнські, Сарматські, Венедські, Угорські, Руські тощо. Загалом у Східнокарпатському регіоні давнє населення належало до чотирьох історико-географічних ареалів: Східносередземноморського, Центральноєвропейського, Східноєвропейського і Євразійського Степу Все це наклало відбиток на історичну долю його населення… Ця велика етнокультурна контактна зона вплинула і на надзвичайну різноманітність та своєрідність численних етнографічних груп населення регіону. Вони відображають як окремі давні, так і особливо пізньосередньовічні традиції, набуті в процесі цих переселенських і міграційних рухів…»
Однажды, в 1981 г., подруга жены решила снять комнату в подмосковной деревне на лето, для беззаботной жизни с ребенком на лоне природы. Я поехал с ними, но меня, как мужчину подозрительной внешности, с богемными волосами и бородой, в последний момент решили оставить на станции. Когда договорятся, тогда и позовут.
Но даже и двум молодым женщинам везде отказывали. Наконец, подсказали старушку, с которой есть шанс на удачу. Домик заброшенный, идти к нему по шатким мосткам через ручей, в другой мир, где пустынно и обособленно от людей… Встречает их благообразная старушка, узнает, в чем просьба, и сразу начинает сомневаться.
—Да, сдаю, но не знаю, что вы за люди. От людей-то не известно, чего и ждать. Вот меня в молодости обманула одна женщина: попросилась тоже, как вы, жить, да и ушла однажды, не сказавшись, прихватив с собой мое добро. И с тех пор я всегда думаю: что за люди? Я бы сдала, да боюсь: вы незнакомые мне, как бы чего не вышло.
Тут женщины принялись клятвенно ее убеждать, что люди они честные и порядочные, и все документы ей предоставят, а Лариса — даже партийный билет. И профессия у нее приличная: философ, преподает в институте, а муж у нее — химик, работает в Академии наук, и маленький ребенок, для которого они и собираются дачу снимать. Что ж они, с ребенком, разве натворят что плохое? И паспорт ей оставят, и деньги заплатят вперед... Старушка жевала губами, слушала и все сомневалась.
— Что-то я подозрительная стала. Как с тех пор меня обманули… Кто вы такие, бог вас разберет. Я бы и сдала, да ведь люди незнакомые. Сходите еще где, поищите.
Наконец, вроде бы уговорили. Разговор до сих пор проходил на крыльце. Попросили впустить, показать. И вот боязливая старушка вводит их в комнату, предназначенную для сдачи. Странная комната! Все обои в ней ободраны, остались только старые газеты, наклеенные на стены. Диван стоит перевернутый, ножками к стене. Но вид из окна очень красивый: зелень, прудик, ручеек.
— А что же у вас обои-то сорваны, бабушка? — спрашивают девушки. Не по себе им в этой комнате.
— Да кровью они были залиты, вот мы и ободрали их, — уже успокоенная, отвечает старушка. Вроде она уже сжилась с мыслью, что сдаст свою комнатку, поверила этим девочкам и теперь непринужденно, от души делится с ними как с будущими жильцами. Невестка-то у меня — топором мужика зарубила. Прям на этом диване. Все и разбрызгалось, ужас крови-то было. Вот мы диван и повернули, а то пятна на нем. Застелить, конечно, можно. А невестка-то — уже третий месяц сидит. Следствие с ней проводят. И говорят, меньше пяти лет не дадут за убийство. Так-то вот, милые, угораздило ее. А другой-то мой сын сам недавно из тюрьмы вернулся. Вот дети-то какие горемычные. То он, то она.
Женщины слушают — и уже не глядят на комнату, убраться бы поскорее. Как здесь жить с ребенком, спать на диване с пятнами крови? Да, да, бабушка, мы подумаем, а сами пятятся. Старушка же ласково и уже почти доверчиво: ну что же, подходит вам? Искренняя: сначала страхи им свои поведала, а потом все начистоту рассказала.
И вот спрашивается, как это совместить? Благонравным столичным она не верит. А о своих преступниках задушевно рассказывает. Ну, зарубила невестка ее сына, ну ободрали обои — привычное же дело. С кем не бывает? Это и есть местный характер. Подозрительность к городским, образованным. А к своим ужасам и злодействам — примирительный вздох: что ж поделать, бес попутал. Трудно ли человека зарубить? — да как по головке погладить. Чего же тогда ей бояться, если у нее самой в доме такой страх живет?
И так во всем. Если за рубежом убийцу на электрическом стуле казнят: ах, они нелюди, нехристи! Это ж надо до таких истязаний додуматься. — А у себя? — миллионы гибнут в лагерях, подыхают с голоду, это в порядке вещей. Бывают, конечно, ошибки. Некого винить. Ты что ль один пострадал? Все мучаются…
Так мы и не сняли комнату, и вообще по деревням больше с этой целью не ездили, поскольку уже достигли кульминации деревенского опыта.
Комментариев нет:
Отправить комментарий