Однажды, в 1981 г., подруга жены решила снять комнату в подмосковной деревне на лето, для беззаботной жизни с ребенком на лоне природы. Я поехал с ними, но меня, как мужчину подозрительной внешности, с богемными волосами и бородой, в последний момент решили оставить на станции. Когда договорятся, тогда и позовут.
Но даже и двум молодым женщинам везде отказывали. Наконец, подсказали старушку, с которой есть шанс на удачу. Домик заброшенный, идти к нему по шатким мосткам через ручей, в другой мир, где пустынно и обособленно от людей… Встречает их благообразная старушка, узнает, в чем просьба, и сразу начинает сомневаться.
—Да, сдаю, но не знаю, что вы за люди. От людей-то не известно, чего и ждать. Вот меня в молодости обманула одна женщина: попросилась тоже, как вы, жить, да и ушла однажды, не сказавшись, прихватив с собой мое добро. И с тех пор я всегда думаю: что за люди? Я бы сдала, да боюсь: вы незнакомые мне, как бы чего не вышло.
Тут женщины принялись клятвенно ее убеждать, что люди они честные и порядочные, и все документы ей предоставят, а Лариса — даже партийный билет. И профессия у нее приличная: философ, преподает в институте, а муж у нее — химик, работает в Академии наук, и маленький ребенок, для которого они и собираются дачу снимать. Что ж они, с ребенком, разве натворят что плохое? И паспорт ей оставят, и деньги заплатят вперед... Старушка жевала губами, слушала и все сомневалась.
— Что-то я подозрительная стала. Как с тех пор меня обманули… Кто вы такие, бог вас разберет. Я бы и сдала, да ведь люди незнакомые. Сходите еще где, поищите.
Наконец, вроде бы уговорили. Разговор до сих пор проходил на крыльце. Попросили впустить, показать. И вот боязливая старушка вводит их в комнату, предназначенную для сдачи. Странная комната! Все обои в ней ободраны, остались только старые газеты, наклеенные на стены. Диван стоит перевернутый, ножками к стене. Но вид из окна очень красивый: зелень, прудик, ручеек.
— А что же у вас обои-то сорваны, бабушка? — спрашивают девушки. Не по себе им в этой комнате.
— Да кровью они были залиты, вот мы и ободрали их, — уже успокоенная, отвечает старушка. Вроде она уже сжилась с мыслью, что сдаст свою комнатку, поверила этим девочкам и теперь непринужденно, от души делится с ними как с будущими жильцами. Невестка-то у меня — топором мужика зарубила. Прям на этом диване. Все и разбрызгалось, ужас крови-то было. Вот мы диван и повернули, а то пятна на нем. Застелить, конечно, можно. А невестка-то — уже третий месяц сидит. Следствие с ней проводят. И говорят, меньше пяти лет не дадут за убийство. Так-то вот, милые, угораздило ее. А другой-то мой сын сам недавно из тюрьмы вернулся. Вот дети-то какие горемычные. То он, то она.
Женщины слушают — и уже не глядят на комнату, убраться бы поскорее. Как здесь жить с ребенком, спать на диване с пятнами крови? Да, да, бабушка, мы подумаем, а сами пятятся. Старушка же ласково и уже почти доверчиво: ну что же, подходит вам? Искренняя: сначала страхи им свои поведала, а потом все начистоту рассказала.
И вот спрашивается, как это совместить? Благонравным столичным она не верит. А о своих преступниках задушевно рассказывает. Ну, зарубила невестка ее сына, ну ободрали обои — привычное же дело. С кем не бывает? Это и есть местный характер. Подозрительность к городским, образованным. А к своим ужасам и злодействам — примирительный вздох: что ж поделать, бес попутал. Трудно ли человека зарубить? — да как по головке погладить. Чего же тогда ей бояться, если у нее самой в доме такой страх живет?
И так во всем. Если за рубежом убийцу на электрическом стуле казнят: ах, они нелюди, нехристи! Это ж надо до таких истязаний додуматься. — А у себя? — миллионы гибнут в лагерях, подыхают с голоду, это в порядке вещей. Бывают, конечно, ошибки. Некого винить. Ты что ль один пострадал? Все мучаются…
Так мы и не сняли комнату, и вообще по деревням больше с этой целью не ездили, поскольку уже достигли кульминации деревенского опыта.
Комментариев нет:
Отправить комментарий