Марк Фишер: Киберготика против стимпанка

Марк Фишер в своем ответе на анализ Бадью глобализации, субъективизма и террора призывает к новой политике, чтобы противостоять как декадансу капиталистического реализма, так и нигилистической привлекательности ИГИЛ.

В декабре 2015 года Хилари Бенн выступил с речью, поддерживающей авиаудары по Сирии, в Палате Общин. Сама речь и истерические аплодисменты, которыми её встретили, были упражнением в ретромании: эквивалентом в политике того, чем «новые» «Звёздные войны» являются в кинематографе: снова всё те же старые вещи, но хуже. Выступление Бенна повторяло именно ту речь, которой оправдывали нападение на Саддама Хуссейна и которая, таким образом, привела к появлению ИГИЛ.

Одна великая ценность вмешательства Бадью заключается в том, что он проверяет любое искушение отнестись к этому, как к простой ошибке. Как проясняет Бадью, с точки зрения капитала, война в Ираке и её последствия не были какой-то грубейшей ошибкой. Они были возможностью испытать новую форму (пост)колониализма, в которой государства-агрессоры открывают временную автономную зону для накопления капитала, и [в которой] грабеж может продолжаться без утомительных обязательств, связанных с созданием государства и управления им.

Капиталистический «Запад» всегда был лишь структурной фантазией независимости и разделённости с внешним миром, фантазией, которая терпит крах сейчас, когда пограничный контроль, от которого он зависит, больше не работает.

Капиталистический «Запад» всегда был лишь структурной фантазией независимости и разделённости с внешним миром, фантазией, которая терпит крах сейчас, когда пограничный контроль, от которого он зависит, больше не работает. Враг уже внутри, в то время как жертвы уже не могут услужливо оставаться за кадром, даже если бы захотели.

Однако Бадью и Бенн сходятся в одном: ИГИЛ можно назвать фашистами. Хоть эта классификация и звучит заманчиво, она скорее запутывает, нежели освещает природу пагубности ИГИЛ и ее связь с нынешней (упадочной и обреченной) фазой капиталистического господства. Бадью точнее, когда он характеризует ИГИЛ, как гангстеров: они, действительно, отчасти банда, отчасти апокалиптический культ, отчасти франшиза. Во всяком случае, ИГИЛ является скользким брендом — брендом, который в любом случае гораздо более эффективный, чем всё, что может придумать капитал в данный момент.

ИГИЛ держит зеркало для капиталистического нигилизма двадцать первого века. В этом нигилизме нет ни мефистофельского пыла экзистенциализма XIX века, ни холодного научного нигилизма, описанного Рэем Брассье. Это скучный нигилизм: экзистенциальная нищета сопутствует нищете материальной, в которую капитал погрузил многих. Ничтожное меньшинство избегает материальной нищеты, но лишь самые прожжённые наркоманы капитала могут избежать экзистенциальной нищеты.

Капиталистический реализм всегда был всего лишь фантазией — фантазией о том, что человеческие ресурсы, необходимые капиталу для его роста, столь же бесконечны, как и его собственный двигатель.

Капиталистический реализм всегда был всего лишь фантазией — фантазией о том, что человеческие ресурсы, необходимые капиталу для его роста, столь же бесконечны, как и его собственный двигатель. Тем не менее, сейчас капитал уже выходит за лимиты всех видов, и экзистенциальные лимиты не являются последними из них. Капитал не может заботиться, а люди не могут помочь, лишь заботиться. Несмотря на все постулаты капиталистического реализма, открытым секретом является то, что люди продолжают заниматься практиками заботы и ухода, практиками, которые, кроме того, остаются для них более важными, чем всё, что может предложить капитал. Магазинные PR-предписания больше не будут вырезать это. Как вы можете поверить в «каждый это может», когда вы и все, кого вы знаете, безработны или заняты неполный рабочий день? Когда премия за плохо оплачиваемые ночные смены и холодные ранние утра будет больше, только если повезет? Вы никогда не сможете сделать достаточно для капитала. Недостаточно просто производить и продавать в розницу дрянные товары, которые на самом деле никому не нужны — вы также должны быть «увлечены» этим.

Когда некоторое время назад Кен Ливингстоун говорил о том, что члены ИГИЛ «отдают свои жизни» за это дело, его освистали в ещё одном примере отчаянного декаданса капиталистических СМИ (британские СМИ изобилуют такими примерами — знак того, что они находятся в предсмертной агонии). Разница между пониманием чего-либо и его оправданием элементарна и Ливингстоун высказывал схожую с замечанием Майкла Корлеоне о кубинских повстанцах из «Крестного отца 2» позицию. «Сегодня я видел странную вещь» — говорит Майкл Хайману Роту. «Некоторые повстанцы были арестованы. Один из них выдернул чеку у гранаты. Он взорвался сам и забрал с собой командира команды. Нынче солдатам платят, чтобы они воевали — повстанцам же нет». «Что они сказали тебе?” — спрашивает Рот. «Что они могут победить» — ответил Майкл. ИГИЛ не победит, однако аналогия указывает на очень серьезную проблему, с которой сейчас сталкивается капитал. Выплаты людям никогда не затрагивали их глубочайшие мотивации. Вам нужно предложить какую-то иную причину, какую-то иную цель. Что происходит, когда вы деморализуете людей, лишаете их способности посвятить себя какой-либо цели в жизни, кроме накопления капитала, и даже не платите им? Что если вы даже не предлагаете им возможности быть эксплуатируемыми и классифицируете их как избыточное население?

У капитала нет достаточного ответа, но он есть у ИГИЛ. Спорный опрос «показал, что более одного из четырёх французских молодых людей имеют благоприятное или очень благоприятное мнение об ИГИЛ, хотя только 7-8% населения Франции являются мусульманами». Какова бы ни была истинность этого исследования, готовность поверить ему указывает на растущее подозрение, что общества, в которых доминирует капитал, в настоящее время сталкиваются с массовым недовольством и дезертирством. «Более трёх из каждых четырёх, кто присоединяется к ИГИЛ из–за рубежа, делает это вместе с друзьями и семьёй. Большинство [из них] являются молодыми людьми на переходных этапах жизни: студенты, иммигранты, временно безработные и люди, только что покинувшие родные семьи. Они присоединяются к “группе братьев (и сестёр)”, готовых пожертвовать собой ради высшей цели». Мотивацией являются принадлежность и товарищество, а не ненависть. «Опрос саудовских мужчин, которые добровольно отправлялись в Афганистан, а затем воевали в Боснии и Чечне или тренировались в лагерях Аль-Кайды, показал, что большинство из них были мотивированы не ненавистью к Западу, а желанием помочь своим мусульманским братьям и сёстрам». Несмотря на то, что ИГИЛ предлагает ужасающе ложные решения, она реагирует на реальные проблемы. (Называя исламизм идентитарным, Бадью не отдает себе отчета в том, что ИГИЛ предлагает хотя бы частичное избавление от мрачных идентичностей, которые капитализм приписал столь многим молодым мусульманам, да и многим другим тоже).

ИГИЛ правильно понимается как киберготический феномен, который объединяет древнее с современным.

Капитал — ничто, если он не скуп, и в течение последних тридцати лет он поддерживал себя, опираясь на готовые формы экзистенциальной принадлежности. Эта опора на уже существующие формы идентификации, — на все эти религии и национализмы с любым количеством архаизмов, готовых выползти из склепа, — и есть то, чем был постмодернизм. Не существует «чистых» архаизмов, ничто и никогда не повторяется без различия, и ИГИЛ правильно понимается как киберготический феномен, который объединяет древнее с современным (обезглавливание в сети). Он сталкивается не с уверенной капиталистической модерностью, а с капитализмом, который отступил от настоящего, не говоря уже о будущем. Предоставленный самому себе — или, скорее, тем ресурсам, которые он сохранил от прежних форм эксплуатации, — капитал никогда не сможет придумать ничего нового. Постмодернизм был его идеальной формой, а натурализованный постмодернизм капиталистического реализма — оптимальным решением политического и культурного антагонизма. Великобритания специализировалась на разработке стимпанк-модели: викторианские социальные отношения, но теперь с айфонами.

Однако условия, которые поддерживали капиталистический реализм, теперь испарились, и реальный враг, который побудил неолиберальную контрреволюцию, вновь появляется. Этим врагом был не омертвевший сталинский монолит СССР; меньше всего им был культ парижского маоизма, который всегда был лишь самым незначительным из отвлекающих факторов. Нет: неолиберализм был разработан, чтобы устранить разные штаммы демократического социализма и либертарного коммунизма, которые бурлили в разных местах на протяжении шестидесятых и семидесятых годов.

Где бы не появлялась такая возможность, капитал подавлял её — самым безжалостным и самым впечатляющим образом [было] в Чили. Однако, растущая волна экспериментальных политических форм во многих регионах мира в настоящее время показывает, что люди заново открывают групповое сознание и потенциал коллектива. Сейчас ясно, что молекулярные практики повышения сознательности не противостоят непрямому действию, необходимому для достижения длительных идеологических сдвигов — это два аспекта процесса, происходящего одновременно на многих различных временных путях. Растущий шум групп, стремящихся взять под контроль свою собственную жизнь, предвещает давно назревший возврат к модерности, которую капитал просто не может обеспечить. Открываются и изобретаются новые формы принадлежности, которые в конце концов покажут, что и стимпанк-капитал, и киберготический ИГИЛ — это архаизмы, препятствия на пути к будущему, которое уже само себя собирает.