Операция по депортации калмыков проводилась 28 — 29 декабря 1943 года под кодовым названием «Улусы». По некоторым данным, в самый разгар войны в Калмыцкую АССР для участия в операции по выселению калмыков были командированы 2 975 офицеров. Для обеспечения перевозок населения выделено 1255 автомашин. По личному приказу Л.Берии в Калмыкию был направлен 3-й мотострелковый полк внутренних войск НКВД СССР (1226 тыс. человек).
Депортация калмыков рассматривалась как мера наказания за якобы имевшее место массовое противодействие органам Советской власти, борьбу против Красной Армии, как средство урегулирования национального конфликта, возникшего с калмыками. Выселению были подвергнуты в первую очередь калмыки, проживавшие на территориях Калмыцкой АССР, Калмыцкого района Ростовской области, а также военнослужащие. В каждый вагон помещали по 40-50 человек.
Всего было сформировано 47 эшелонов.
Первым заходом было депортировано 91 919 человек. За январь 1944 года к ним присоединилось ещё 1014 человек. Между районами вселения они были распределены следующим образом: Омская область — 24 325 человека, Красноярский край — 21 164, Алтайский край — 20 858, Новосибирская область — 18 333 человек. Больше половины калмыцкого контингента в Тюменской области было расселено в её северных округах — Ямало-Ненецком, Ханты-Мансийском и Тобольском. Поскольку выселение происходило в самый разгар зимы, смертность при перевозке была чрезвычайно высокой. В местах вселения нередко вспыхивали эпидемии (сыпного тифа).
В 1944 году депортации калмыков продолжились за счет выселения тех, кто проживал вне Калмыцкой АССР. 25 марта 2536 человек из Ростовской области отправили в Омскую обл., 2-4 июня 1178 человек из Сталинградской области отправили в Свердловскую обл.
Позднее к ним присоединились демобилизованные из армии калмыки — более 15 000 человек. Cолдаты и офицеры калмыцкой национальности были направлены в Астрахань и переданы НКВД, который вывез офицеров в Ташкент и Новосибирск, а рядовых направил на cтроительство Широковской гидроэлектростанции в Пермской области.
Женщины-некалмычки, бывшие замужем за калмыками, также брались на учёт и подвергались всем положенным репрессиям. В то же время калмычек, вышедших замуж за некалмыков, на учёт не брали.
Труд депортированных калмыков использовался в сельском хозяйстве, на лесоповале, но чаще всего — в промышленном рыболовстве; многовековой опыт калмыцкого народа в области животноводства, в особенности отгонного, оказался невостребованным.
С момента депортации и до апреля 1946 года значилось 14 343 умерших калмыцких поселенцев. При этом рождаемость среди калмыков была крайне низкой. Из 97-98 тысяч депортированных калмыков в ссылке с 1943 по 1950 годы умерло более 40 тысяч человек Общие потери населения калмыцкого народа составили более половины его общей численности. По сводкам отдела спецпоселений НКВД СССР на учёте в 1950 году числилось всего 77 943 переселенца-калмыка, включая рождённых в период депортации.
Депортация калмыцкого народа автоматически привела к ликвидации национальной автономии. В 1944 году Калмыцкая АССР прекратила свое существование. Её районы вошли частично в административное подчинение соседних областей, Ставропольского края. Западный и Яшалтинский улусы (последний переименован в Степновский) вошли в состав Ростовской области, г. Элиста (переименована в г. Степной) и прилегающие улусы Приютненский, Кетченеровский, Черноземельский, Троицкий, Юстинский, Приволжский, Каспийский — в состав Астраханской области, Малодербетовский, Сарпинский улусы — в состав Сталинградской области. Калмыцкие названия улусов и их центров, а также отдельных населенных пунктов заменялись русскими названиями.
Позднее районы с калмыцким населением ликвидировались и в других местах. 9 марта Калмыцкий район Ростовской области был упразднен и территориально разделен между Мартыновским, Романовским, Зимовниковским и Пролетарским районами.
На основе решения СНК СССР от 14 октября 1943 года. Наркомзему перешло от 23541 хозяйств калмыков 120622 головы скота. Всего же колхозы и колхозники республики оставили 173 тыс. голов скота, из них крупного рогатого скота — 80 тыс. голов, овец — 10400, рабочего скота — 9 тыс. голов. Скот оставался только в бывших совместных русско-калмыцких колхозах. Остальной передавался в распоряжение Украинской ССР и близ расположенных областей Российской Федерации. Однако наблюдалось катастрофическое сокращение поголовья скота, так как почти повсюду отсутствовала кормовая база, не хватало рабочих-животноводов.
В ноябре 1948 года был издан Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об уголовной ответственности за побеги из мест обязательного и постоянного поселения лиц, выселенных в отдаленные районы Советского Союза в период Отечественной Войны», суть которого состояла в том, что репрессированные народы высланы навечно, без права возврата на этническую родину. Этим же указом режим спецпоселения ужесточался ещё более. Документ предусматривал за самовольный выезд из мест поселения 20 лет каторжных работ.
Только через 13 лет (в 1957 году) автономия калмыцкого народа указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 9 января 1957 года была вновь восстановлена, но не в полном объёме, так как, до настоящего времени, несколько районов отошедших к соседним областям так и не были возвращены в состав Калмыцкой Республики.
*** Воспоминания
…Придя в этот день на рассвете в калмыцкие семьи, опергруппа НКВД на сборы вещей в далекие стылые края давала не более часа, а где и 20 минут. Все зависело от доброй или злой воли военных. Что мог собрать вконец растерявшийся и убитый горем человек? Да и как можно было за какие-то 20 минут что-то собрать? Как определить и выбрать самое нужное? Поэтому многие вышли из дома с детьми в чем были обуты и одеты: без теплых вещей, без пищи, не взяв ничего с собой.
Помню из рассказов два пожилых солдата, родом из Сибири, после проведенного обыска помогали сами заталкивать обратно в мешки теплые вещи, дорогие костюмы и шубы отца, отобранные до этого дедом, посоветовали упаковать швейную машинку, ставшую для нашей семьи в сибирской глубинке настоящей кормилицей. Пока мы с солдатами собирали в мешки вещи молодой офицер, пришедший во главе опергруппы ни во что не вмешивался, взял патефон и, уйдя с ним в дом дяди, с интересом слушал калмыцкие песни.
Таких примеров добросердечного отношения, когда многие военные с пониманием отнеслись к участи бедных выселенцев было немало. Рано утром, когда я проснулась, – вспоминает В.Э.Нахатинова, – то увидела у нас в доме двух военных и нашу бабушку, которая ползала по полу, показывала солдатам похоронки на двух своих сыновей: моего отца и его старшего брата. Тогда один из солдат вышел на улицу и привел к нам еще одного солдата и калмыка-мужчину. Они нам собирали вещи, связывали в багаж. Затем этот офицер помог бабушке погрузить мешки с вещами на машину. Потом в вагоне и долго по приезде на новое место наша верующая бабушка начинала день с молитвы русскому офицеру, благодаря которому мы выжили в Сибири в холод и голод.
Однако было множество фактов, когда пришедшие сотрудники НКВД, не дав возможности собрать хотя бы кое-какой багаж, сгоняли людей без самых необходимых вещей на сборные пункты. Житель села Чапур Улан-Хольского улуса Б.Э.Тугульчиев, оставшийся в семье из 9 человек в Сибири один, испытал на себе подобное жестокое обращение: Рано утром военные ворвались в наш дом, когда мы еще спали. Подняв нас всех с постели, начали кричать на отца и мать, чтобы скорее нас, детей, одели и вывели на улицу, не дав возможности собрать вещи, погнали нас, как скот, к сборному пункту. Помню только, как отец тащил меня на себе.
Писатель Тимофей Бембеев в автобиографической повести-хронике «Дни, обращенные в ночи» описывает подобный же факт безжалостного отношения к несчастным выселяемым, где вдобавок, пользуясь моментом, пришедшие военные занимались мародерством: «Переведи матери, – офицер кивнул на ааку, – вас, как пособников немцев решено сослать в Сибирь. Есть постановление правительства, так что даю 15 минут на сборы. – О каких немцах говорите? Мы же ни одного немца в глаза не видели? – Собирайтесь, иначе голыми выкину на мороз!.. – С врагами так бы, а то с детьми… – Замолчи, щенок! – Офицер вновь заорал, топнув ногой. – Спроси, есть ли оружие? – Какое у нас может оружие? Офицер заставил открыть наш кованый сундук и начал рыться в нем. Что-то положил в карман. Аака встрепенулась и всплакнула: Скажи, пусть отдаст золотое кольцо и серьги мои, а то у нас нет более стоящего.
Я сказал, он и ухом не повел. Отдельно в чемодане находились вещи брата, которые он отослал с оказией, когда его, студента на фронт забирали. Офицер и там порылся, забрал новенький костюм, вышитую рубашку, матросскую форменку и туфли. Затем он разрешил и нам собраться в путь. Аака с тетей бродят по дому, не зная, что взять, что оставить.
Многих выселили без вещей и по другим причинам. Например, при посадке на машины сопровождавшие солдаты-конвоиры просто выбрасывали чемоданы и мешки с вещами, чтобы разместить больше людей… Многих калмыков выслали, когда они находились вдали от своего очага по производственным делам, в командировках.
Печальная участь постигла многих каспийских рыбаков. Большая группа приморских калмыков, в основном мужчины, подверглась выселению непосредственно с рыбных промыслов: без денег, без самых обиходных, а главное, без теплых вещей, все оставив дома, на суше. Потом в Сибири многие из них долго мыкались, месяцами разыскивая свои семьи и не имея возможности с ними соединиться. А за это время многие престарелые их родители, малые дети, да у некоторых и жены без мужской опеки в холодных товарняках и морозной Сибири умерли и сгинули в неизвестности. Сколько таких сотен, тысяч горестных трагедий хранит память многих калмыков! Не перечесть их никому.
В каждом хотоне, поселке и городе согласно запланированной операции был определен общий сборный пункт, куда сгонялись все выселяемые калмыцкие семьи. Например, в Элисте, таким сборным пунктом стал район кинотеатра Родина, который был огорожен канатом и охранялся со всех сторон солдатами. На небольшой площадке у кинотеатра и внутри в самом здании продержали до вечера большое скопление спецпереселенцев, без пищи, без отдыха.
…Несмотря на ограждения и запреты караульных служб, многие элистинцы выражали своим соседям-калмыкам, сослуживцам, просто хорошим товарищам слова сожаления случившимся, как могли успокаивали, несли им из дома свой последний хлеб, чай, мясо, совали в руки деньги, теплую одежду и простаивали с ними вместе до вечера. Например, председатель Госплана республики Постников передал двум своим товарищам по работе по 500 рублей денег, извиняясь при этом, что он больше не сумел ни у кого занять. Затем сбегал к кому-то, принес товарищам на дорогу по ножке баранины.
Были и другие примеры высокого товарищества и хорошей человеческой доброты к людям. На третий день, когда собрали всех проживающих в Элисте калмыков, подогнали к кинотеатру «Родина» крытые брезентом большие грузовые машины. Перед посадкой в машины, в которых нас повезли к железной дороге, вокруг оцепили военные. Кто плакал, а многие молча с болью, недоумением и тревогой смотрели друг другу в глаза. Было страшно. Что такое война, эвакуация, лишения, мы уже знали, но то, что свалилось нежданно-негаданно было видимо, еще страшнее, потому что умом этого нам было не понять.
Уже к вечеру, погрузив выселяемых на американские машины, повезли под охраной вооруженных солдат к железнодорожной станции Дивное. Сюда подавали поезда, составленные из двухосных вагонов, в которые загружали по 40-50 человек в каждый, разместив в два яруса.
В назначенные сроки Транспортный отдел НКВД подготовил только на первое время 46 железнодорожных составов. И это в разгар большой войны, когда на фронтах шли ожесточенные сражения…
Старушек и стариков, женщин и детей, словно арестантов, солдаты, вооруженные до зубов, выталкивают из насиженных мест, родных домов, где жили их предки и откуда на фронт ушли сыновья, мужья и отцы. Всем приказывают садиться в машины, но никто не может подняться и забраться за высокие борта чужеземной машины. Тогда солдаты хватают за руки и ноги, бросают в кузов. Я раньше никогда не видел такую дикость, грубость, жестокость. Жизнь преподнесла еще один урок: собака, говорят, друг человека. Это верно. Но не менее верным и преданным оказывается и скот. Ох, как скорбно и тоскливо, печально и жалобно мычали коровы, блеяли овцы, ржали лошади, плакали верблюды: от этой какофонии становится жутко и страшно, в жилах стынет кровь, можно сказать, волосы становятся дыбом».
Такую страшную картину можно было наблюдать повсюду: во всех калмыцких хотонах, селах и поселках. А многие железнодорожные составы, так необходимые фронту, простаивали на путях по нескольку дней, до тех пор, пока найдут и подвезут калмыков из отдаленных хотонов и затерявшихся в степи чабанских стоянок. За это время в холодных товарных вагонах, продуваемых сквозняками, люди мерзли без пищи и тепла, многие старики и просто больные умирали здесь же, еще не тронувшись с места. Медицинской помощи, конечно же, не было. Каждому калмыку довелось пережить столько горя, что хватило бы в обычное время на сотни человеческих судеб.
С вечера все было спокойно, никто ни о чем не тревожился. А наутро у каждой двери стоял солдат, – вспоминает Ботха Шоваева. – На улицу никого не пускали. В доме у себя, как всегда по утрам, сварили чай, попили его. Начали убирать в доме. Обычные хлопоты. Собирайтесь, быстрее-быстрее, – заторопили нас ближе к обеду. Мы ничего не знаем, ни о чем не догадываемся. Что случилось, никак в толк не возьмем, людей из домов силком выгоняют – побыстрее, побыстрее. Солдаты ни о чем не говорят. Правда те, что к нам зашли, посоветовали брать с собой побольше вещей. Что, зачем, куда – неизвестно.
Вместе с нами в то время жил младший брат моего мужа – Сергей Шоваев. Он был ранен где-то на Кавказе, и приехал после госпиталя в отпуск. Сергея и его сверстников призвали в армию после оккупации и отправили сразу на фронт. Из всех призванных, в живых только он остался. Так вот он, когда стали всех на улицу выгонять, надел шинель, вышел во двор и стал доказывать солдатам, что он фронтовик, что вернулся после ранения в отпуск, что найдет еще управу на них. Семью нашу на время в покое оставили, так уж зол был Сергей. Я, конечно, стараюсь в это время собрать все, что можно. Тороплюсь, из рук валится, но все-таки кое-что собрать успела. Другим даже еды не удалось захватить, не говоря уже о теплых вещах. А на улице-то зима – канун Нового года.
Всех жителей улицы собрали в одном доме, на краю нашего хотона. Всего человек четырнадцать. На руках у нас дети – мал мала меньше. Из мужчин самые старшие Сергей, ему 18 лет исполнилось, племянник – пятнадцатилетний мальчик.
Таков невеселый рассказ этой старой, удивительной женщины, которую по праву можно назвать ровесницей века. За свою долгую жизнь она пережила многое: и плохое, и хорошее. У нее было семеро детей, с которыми выехала в Сибирь. Голод, холод и болезни унесли у нее шестерых. Муж ушел на фронт, храбро сражался и погиб за Отечество. А «мудрые отцы» советской отчизны отплатили сполна ему и его семье.
Вот еще одно печальное свидетельство всеобщей трагедии, постигшей калмыцкий народ в конце 1943 года. Наверное, эта трагическая полоса в истории калмыков пострашнее трагедии 1771 года. Будущие историки, несомненно, сравнят последствия той и другой трагедии и сделают обоснованные выводы.
Комментариев нет:
Отправить комментарий