«… Східнокарпатський регіон є західною, крайньою частиною Великого Євразійського Степу (Хінгано-Карпатського, довжиною біля 8000 км), який був ареною великих міграцій. Особливо давніх номадів Сходу. Наприкінці шляху їхніх західних переселень та військових вторгнень до Європи стояли Карпати. Вони відігравали роль «великої природної стіни» і водночас «воріт у Європу», де була побудована багатоешелонова система з «Довгих валів». Зокрема Римом і Болгарією, а потім поновленаранньодержавними утвореннями даного регіону… Через Східнокарпатський регіон проходили численні міграції також народів Європи – як із півночі, так і з півдня та заходу. Все це перетворювало тоді його на велику етнокультурну й етнополітичну контактну зону, яка в окремі кліматичні періоди характеризувалася значною густотою населення. У цю справді «благодатну землю»прагнули дійти й поселитися десятки давніх племен і народів з Європи та Азії. Окремі з них навіть зафіксовані історично в самих назвах Карпат, зокрема як гори Ріпейські, Певкінські, Бастарнські, Сарматські, Венедські, Угорські, Руські тощо. Загалом у Східнокарпатському регіоні давнє населення належало до чотирьох історико-географічних ареалів: Східносередземноморського, Центральноєвропейського, Східноєвропейського і Євразійського Степу Все це наклало відбиток на історичну долю його населення… Ця велика етнокультурна контактна зона вплинула і на надзвичайну різноманітність та своєрідність численних етнографічних груп населення регіону. Вони відображають як окремі давні, так і особливо пізньосередньовічні традиції, набуті в процесі цих переселенських і міграційних рухів…»
I
Miр наш отражается в зрачках погибших ангелов…
Возможно что-то, не подлежащее внятному рациональному объяснению, побудило меня покинуть эти постылые стены, переполненные непрекращающимся шумом и излишне бурными эмоциями. Да и что я мог забыть среди розоватых невзрачных обоев, наклеенных явно в спешке (дабы «сдать объект в срок»), лестничных клеток, прокуренных до последней треснувшей плитки заплёванного пола, и сырых каморок туалетов? Ступенька за ступенькой, проём за проёмом – и вот уже снаружи гудит вечерняя улица, погружённая в звериные сумерки, чередующиеся с горелой сальной вонью из цехов отдалённой мыловарни. «Чудовищный город, бесконечная ночь!», — совсем в духе экстремальных бдений юного Артюра Рембо. Напротив маячат аршинные буквы рекламы очередной шоу-премьеры – «Апокалипсис». Символично. Особенно накануне его прямой трансляции… В витринах всё то же самое, что и было вчера, и позавчера, и поза-позавчера – свиньи, свиньи, свиньи.
Плюшевые, пластиковые, резиновые, на календарях и открытках, на лицах и в суррогатах душ. Игрушечный Санта-Клаус, раскрашенный в отвратительные карминные цвета, добродушно хохочет «Хо-хо!» у киоска и звонит в посеребрённый фальшивый колокольчик. В киоске продают какую-то никому не нужную дрянь. И, конечно же, её покупают к предстоящему празднику – несут большущие вместительные коробки, шуршат размалёванными саванами пакетов, бестолково переговариваются по сотовым и расплачиваются кредитками и наличными. На книжном развале пусто и скудно. Замерзающие продавцы бомжеватого вида, кутающиеся в замызганные куртки и балахоны на «все-времена-года», кого-то, вроде бы, напоминают – то ли тряпичных кукол, беспощадно изъеденных молью, то ли чей-то плохой и несбывшийся сон. И ассортимент всё тот же – потрёпанные футляры-обложки и пергаментно-желтоватые страницы с неприятно тяжёлым запахом лекарств и шкафной пыли. Даже не книги – сморщенные куколки-тела стариков, тихо доживающих свой недолгий и несчастливый век где-то на задворках панели… О, нет! И на сей раз не обманете словесной трухой! Прочь, прочь… в пыточный пенал уходящей на закат маршрутки.
Путешествие от остановки к остановке. Из одной заданной точки к другой. И так до бесконечности. Пока лента маршрута не оборвётся, распавшись на два отрезка – «до» и «после».
… А всё-таки мне удалось пробраться к заветному озерку с непрозрачной тёмной водой. И ангел был тут же – такой же матово-чёрный, молчаливый, с невидящим взором, растворённым в густом сиропе неживой темноты. И костлявые деревья тянули к небу колючую проволоку скрюченных в ревматических судорогах лап-ветвей, словно пытаясь защититься от чего-то волчьего, оголодавшего, готового наброситься на праздную, утратившую бдительность, жертву.
— Молчишь? Знаешь, а я ведь уже как-то привык к тому, что ты постоянно молчишь… Впрочем, ты вполне можешь и говорить со мной каким-то иным образом, но я просто-напросто не понимаю тебя. Ведь язык твой не схож с привычными нам мозаиками букв, слов, фраз, оборотов, существительных, прилагательных, глаголов, спряжений, наклонений… А я либо оглох, либо, увы, не дано. Скорее всего, последнее… Ибо нужно обладать особым даром, чтобы понять каменную исповедь… Обнаружить незримые плоскости, уровни и подуровни различения.
Когда ангел появился здесь, у этого озерца, кто запрятал его в толщу камня? Быть может во время той, легендарной Зимней-Войны-На-Небесах, чьи образы запечатлены в строгих линиях гравюр, в суровых блиндажных балладах и поминальных молитвах? Бывало, скрываясь ото всех в потаённых уголках леса, где невозможен даже одинокий звук или шорох, я находил её характерные признаки – обвалившийся бруствер окопа, проржавевший насквозь походный котелок, сломанный штык, полуразложившийся сапог, обрывок карты и снарядные гильзы, забитые землёй и червями.
Ангел… Рёбра сломанных, но так и не покорённых, крыльев, проросшие сквозь толщу спины, глубокие, провалившиеся вовнутрь, резко очерченные глазницы под монолитным куполом солдатской каски, литые кулаки, сжимающие крестовину прямого, словно луч, меча, подножие, наполовину утонувшее в рыхлой гнили листвы и хвороста… Вода неподвижна, холодна и неуютна. Разве что случайная хрупкая веточка иногда осмеливается потревожить её мертвенно-сонный покой – круги медленно расходятся, волна мерно ударяется о препятствие низенького бережка и тотчас же отступает, возвращаясь к исходной точке. Ангел следит за ней. Я это точно знаю…
II
Снег иссиня-чёрен на несвежей побелке неба. Хлопья крупные, колючие, опасно острые – совсем как микроиглы с повадками хищника. И не тают. Снег ложится на застывшую, подёрнутую мутноватой плёнкой-катарактой, воду озерца и на плечи ангела. Тихий, тихий, такой долгожданный снегопад, начавшийся внезапно, словно исполнился чей-то давний прогноз или пророчество. Но только какого-то непривычного цвета. Невыносимого цвета. И тогда мне вдруг начинает казаться, что это не снег – пепел. Пепел сожжённого в Зимнюю Войну неба – осиротевшего, истерзанного, напоминающего таким образом о себе, прежде чем окончательно разбиться – разом, вдребезги – об полированную обманку тверди, более не способной к состраданию, прощению и Любви. Но это всего лишь прелюдия в минорной тональности. Главная фуга с изысканными пассажами и невесёлой концовкой ещё впереди… Значит до настоящего – белого — снегопада ещё далеко. Значит именно тогда и нужно ждать… Ждать Пробуждения Ангела!
Да, пришествие белого снегопада необратимо, как, впрочем, и нынешнее небытие нашего мiра, отражающегося в зрачках погибших ангелов…
И снова, видимо всё ещё надеясь на откровение или хотя бы крохотную корпускулу оного, вопрошаю ангела: «Когда же, когда? Не ныне ли? Будет ли предел ожиданию?». Но он хранит молчание. Таков его Ответ. Безмолвны сомкнутые уста его. И в молчании этом есть что-то пугающее, откликающееся долгим эхом ещё не рождённого вопля Одиночества и Отчаяния, свойственного Третьему Свету, но никак не стадной твари в загоне. Не это ли искомый Ответ, в чьей сложности сокрыта великая божественная простота? Не это ли есть начальная страница ещё не обретённого Евангелия, чья Проповедь грядёт вскоре?
И чёрный, чёрный, чёрный снег ложится на плечи ангела.
И небо белое, пустынное.
III
Где-то здесь, у этого озерка, чья вода темна и неприветлива, все мы однажды обрели себя, ибо услышали Ответ и прочитали Первое и Единственное Слово на начальной странице ещё не обретённого… Сюда мы пробирались тайно по знакомому только нам штрих-пунктиру тропинки, не смея оглядываться назад, в манящую дремлющую тьму нор-убежищ, и ангел приветствовал нас, дошедших. Мы откликнулись на его призыв и стали Передовой Линией Мобилизации. Вернее, её Добровольцами, которые и положили начало Проповеди – отчаянными до безрассудства… Страха не было, как не было и смерти… У костерка мы обсуждали последние новости и сплетни, смеялись, пели и пили крепкий травяной чай из закопчённых кружек, измазывая сажей озябшие пальцы. Хрустели сухарями и черпали ложками разогретую перловую кашу с тушёнкой из банки. Потом, насытившись, просчитывали очевидные векторы атаки и определяли оборонительные рубежи, хотя и знали, что будем только атаковать, ибо отступать постыдно, да и некуда. Спорили, продумывая манёвры и вероятные действия неприятеля, коего не следовало поминать всуе. Наша стратегия была тщательно продуманной и вполне соотносимой с замыслами небесными. Оттуда приходили финальные распоряжения и приказы. Иногда кого-нибудь из нас забирали туда. Обычно они не возвращались, хотя бывали и исключения. Мы молились, веровали, повиновались и сражались! Так мы становились Навеки Мобилизованными и Верными… Всегда Живыми, ибо стремились Жить!
И тогда ангел передал нам Меч…
А снега в том месяце выпало и, правда, предостаточно. Мели метели, выли резкие леденящие плети-ветра, иногда сменявшиеся кратковременными оттепелями, когда громадные глыбы-доты сугробов начинали тлеть и дымиться. Но снега было много. Он был чёрен, горек и справедлив.
И мiр наш отражался в зрачках погибших ангелов…
Декабрь 2006 г. от Р.Х.
Комментариев нет:
Отправить комментарий